В приговоре суд указал, что «собственных признаний Геринга более чем достаточно для того, чтобы сделать определенный вывод о его виновности. Его вина не имеет себе равных по своей чудовищности. По делу не установлено никаких обстоятельств, которые могли бы оправдать этого человека».
Истоки преступлений
Да простят мне читатели этих записок нагромождение вообще-то известных фактов, описанных и сотни раз пересказанных в официальных изданиях, исторических трактатах и мемуарах. Тогда, в далеком 1946 году, эти факты нахлынули на меня, как морские волны, накрывающие в непогоду растерявшегося пловца. Мне во что бы то ни стало хотелось выплыть из этой пучины низменных человеческих страстей. Но в то же время велико было желание понять, как и почему такие страсти овладевают человеком и превращают его в чудовище. На этот вопрос я до сих пор ищу ответа. И, поверьте, не из любопытства, а из страха, что всё это может повториться.
На моей многострадальной Родине было совершено немало преступлений, но Нюрнбергского процесса у нас не было и нет. Может быть, поэтому в России ныне остались только жертвы и нет палачей.
Сталин, как и Гитлер, ушел из жизни, не дав показаний по своему уголовному делу. Исчез Гиммлер, и его коллега Ежов тоже исчез где-то в застенках НКВД. Берия, правая рука нашего вождя, может быть, что-нибудь и говорил перед смертью, но люди из его же клана позаботились, чтобы эти слова не были услышаны. И он как-то очень быстро замолчал навеки практически без судебного разбирательства, без допроса свидетелей и без изучения документальных и вещественных доказательств. А жаль! Ведь одному из главных советских палачей после смерти нашего великого кормчего было что рассказать современникам и потомкам. Вышинский, как я уже писала, благополучно скончался на посту постоянного представителя СССР в ООН, и прах его покоится в Кремлевской стене. Что же это, как не желание власть имущих, запятнанных кровью, любыми путями избавиться от опасных для них свидетелей?
А в 1946 году совсем близко от меня сидели оставшиеся в живых немецкие братья советских палачей, посаженные на скамью подсудимых народами, которые в долгом, кровавом и упорном бою одержали победу над нацизмом. Под первым номером среди этих палачей значился Герман Геринг. Геринг считал, что рядом с ним должны были бы сидеть Сталин и Черчилль. Как бы то ни было, рейхсмаршал явно гордился местом главного подсудимого на Нюрнбергском процессе.
Не знаю, какие выбрать слова для того, чтобы меня поняли не только близкие мне по духу и мыслям люди, но и потомки тех, кто был обманут и в свое время безропотно покорился великим вождям, широкоплечим и мощным на портретах и плюгавым и тщедушным в действительности. Иосиф и Адольф успели убраться. Нет в живых и их ближайших сообщников, но всё еще бродят по миру призраки нацизма, коммунизма и других тоталитарных «измов». В конце XX века еще продолжается идеализация вождей и оправдывается то зло, которое они принесли всем народам и в первую очередь советским людям и немцам.
Да простят мне тяжеловесность слога, происходящую от нехватки у меня простых человеческих слов, а отнюдь не от богатства словарного запаса. Как бы испепеляюще просто сказал обо всем этом Варлам Шаламов! Так почему же я не молчу, сознавая свою неспособность убедить читателей в искренности и справедливости своих выводов? Я не молчу только потому, что сторонники двух диктаторских режимов не собираются очистить свои души покаянием. Угроза тоталитаризма дает о себе знать в России, в Германии и в других странах.
Нюрнбергский процесс, состоявшийся сразу же после разгрома нацизма, успел осудить не только преступления, но и преступников, их совершивших. Это был Суд народов над главными немецкими военными преступниками, что нашло отражение и в его официальном названии. Поэтому показания живых главарей нацистского государства, как и сами главари, вызывали и продолжают вызывать большой интерес мировой общественности. И в первую очередь это относится к главному из главных на скамье подсудимых — Герману Герингу.
Интерес к Герингу
Мои немецкие и русские друзья, знакомые и случайные собеседники, узнав, что я была переводчиком на Нюрнбергском процессе, почти всегда спрашивают о Геринге, о его самоубийстве, поведении и внешнем виде. За этими вопросами иногда следуют нередко повергающие меня в смятение высказывания типа: «Говорят, что в ходе процесса Геринг очень изменился в лучшую сторону» или «Говорят, он прекрасно держался и мужественно защищался».
Что же, нет дыма без огня! «Артистическая» манера поведения Германа Геринга заставила многих мемуаристов, в том числе и соседей Геринга по скамье подсудимых, в какой-то мере отдать должное его поведению на процессе. На суде Геринг безоговорочно признал свою причастность к целому ряду преступлений, однако с его стороны это не было мужеством, хотя и походило на мужество. Это было как бы частью и неизбежным следствием принятой на себя «великой роли», которую, как ему казалось, он играл на сцене Истории.
Главный преступник признавался в том, что он совершал преступления, но делал эти признания даже не под давлением неопровержимых доказательств, а как бы потому, что считал свои действия правильными, не нарушающими обычаев людских и заповедей Божьих. Со стороны подсудимого и его защитника это была продуманная тактика, преследовавшая одну цель — лишить главного американского обвинителя Джексона возможности с должной убедительностью показать несовместимость действий подсудимого с людскими обычаями, человечностью и Божьими заповедями. Пользуясь этим приемом, Геринг на перекрестных допросах в каком-то смысле как бы переигрывал Джексона.
К тому же, повторяю, он беззастенчиво красовался и похвалялся своими «историческими подвигами». Казалось, вот-вот и он воскликнет: «Какой великий рейхсмаршал погибает!» Теперь мне часто кажется, что он уже заранее знал, что сумеет избежать петли и кончит жизнь красиво.
Коллеги Геринга так вспоминают о поведении своего главного.
Франц фон Папен, по меткому определению Джексона, «державший стремя Гитлеру, когда тот прыгал в седло», пишет о Геринге и о себе: «Мне было приятно, что по крайней мере один из нас попытался защитить то, во что он когда-то верил».
Шахт, тот самый Шахт, который был столь критичен по отношению к Герингу в своей характеристике рейхсмаршала, противореча этой характеристике, написал в мемуарах следующее: «Поведение Геринга на Нюрнбергском процессе и его негромкие реплики по ходу дела свидетельствовали о его мужественной позиции. Выступая в качестве свидетеля, он (Геринг) в диалоге с обвинителями продемонстрировал свою превосходную сообразительность и находчивость. Своим внешне весьма достойным поведением он даже на обвинителей произвел неизгладимое впечатление». Правда, Шахт тут же добавляет, что такое поведение не могло скрыть шантажа, убийств, грабежа, воровства и множества других совершенных Герингом преступлений.
С последним замечанием легко согласиться. Что же касается моего впечатления о главном подсудимом Нюрнбергского процесса, то должна признаться, что своими речами покорить меня он не смог. Любые его попытки оправдаться и оправдать национал-социализм казались мне не более чем жалкими увертками пойманного преступника. Это впечатление усугублялось еще и тем, что почти за всеми преступлениями Геринга скрывалась его неутолимая жажда материального обогащения. Какие уж тут благородные идеи и высокие помыслы!
Итак, он не сомневался в том, что его ждет смертная казнь, но остался верен себе, продолжая по привычке позировать, на этот раз перед судом. Мысль, что на Международном процессе он «подсудимый № 1», окрыляла его.
Ответы Геринга на десятидневном изнуряющем допросе (как свидетеля по своему собственному делу) были категоричными и четкими. Нередко он признавал свое непосредственное участие в преступлениях и тут же оправдывал это «благом немецкого народа» и формулой «цель оправдывает средства». Нет, он не менялся, он оставался самим собой.
Что касается внешнего облика подсудимого, то отмечу исчезновение одутловатости лица и мешков под глазами. Начальник тюрьмы полковник Эндрюс не без гордости (о, скромная гордость тюремщика!) приписывал эти положительные перемены своей заботе о заключенном, у которого сразу же после прибытия в тюрьму отобрал один или даже два (точно не помню) чемодана с наркотиками.
Лично я могу подтвердить под присягой, что свою физическую силу Геринг в тюрьме не утратил. Это я испытала на себе при совершенно невероятных обстоятельствах. С легкой руки одного французского корреспондента, которого я долго боялась, а теперь вспоминаю с улыбкой, рассказ об этом происшествии.
Последняя женщина в объятиях Геринга
Дело было так. В один из жарких летних дней начала августа я мчалась по коридору в зал суда, в наш переводческий «аквариум», куда можно было проникнуть через боковую дверь в конце коридора. Нечего и напоминать, что нам надлежало быть на рабочем месте до того, как маршал суда провозгласит «Встать! Суд идет!», то есть до открытия очередного заседания. Опоздания были нежелательны, а строгий американский начальник синхронистов имел обыкновение лично проверять нашу пунктуальность.
Потому-то я, ничего не замечая вокруг, бежала, напрягая все силы, чтобы не опоздать, но вдруг поскользнулась на гладком полу, пролетела по инерции некоторое расстояние и наверняка бы упала, если бы кто-то большой и сильный не подхватил меня.
В первый момент я ничего не могла понять и только почувствовала силу мужских рук. Я оказалась в объятиях крепкого мужчины, удержавшего меня от падения. Всё это длилось, наверное, несколько секунд, которые показались мне вечностью. Когда же я очнулась и подняла глаза на моего спасителя, передо мной совсем рядом оказалось улыбающееся лицо Германа Геринга, который успел прошептать мне на ухо «Vorsicht, mein Kind!» (Осторожно, дитя моё!).