ргского процесса, пусть даже только статистом. С этими мыслями я и приступаю к своим воспоминаниям о Нюрнбергском процессе, о котором я хочу рассказать Правду, только Правду и ничего кроме Правды.
Мой путь в Нюрнберг
В ветреный холодный вечер января 1946 года мне, переводчику штаба Советской военной администрации в Германии (СВАГ), приказал явиться к себе заместитель наркома НКВД Берии — сам генерал Серов. Путь от порога квартиры, где я жила, в Карлсхорсте до резиденции грозного генерала был недалек, но, пока я шла, перед моим мысленным взором промелькнули все страшные события моей молодости. Я готовилась к этой встрече, как к неизбежной гибели. Я могла бы поклясться Богом, что не совершала никаких преступлений, но была глубоко убеждена, что клятвы мне не помогут. Вызов к столь могущественному лицу означал, что моя участь, несомненно, уже решена. Опыт всей предыдущей жизни не позволял мне в этом сомневаться. Я знаю, что меня не поймут современные молодые люди, но тот, кто жил при сталинском социализме или гитлеровском нацизме, хорошо знает, что это сущая правда.
Со страхом я открыла массивную дверь, и мои налитые свинцом ноги с трудом переступили через порог серого дома, в котором в то время быстро и безжалостно решались судьбы многих немцев и русских. Мне предстояло пройти еще несколько больших пустых помещений, полы которых были покрыты коврами, и каждый раз я внутренне готовилась к предстоящей встрече и, как бы ожидая удара, втягивала живот. Только сейчас, когда я пишу эти строки, мне пришло в голову, что эта анфилада ярко освещенных комнат перед кабинетом всемогущего властелина была не простой случайностью, а хорошо продуманной системой запугивания маленького человека.
Наконец я вошла в комнату, в которой за большим письменным столом восседал Серов. Я хорошо помню его шарообразную коротко постриженную голову и сверлящий, пронизывающий посетителя взгляд. Аудиенция была короткой: «Мне доложили, что вы в состоянии осуществлять синхронный перевод…». Я молчала, потому что не имела ни малейшего представления о том, что означает термин «синхронный перевод». В то время для меня существовали только письменный и устный переводы.
Возникла пауза, прерванная властным голосом хозяина, который возвестил, что завтра я должна получить в штабе СВАГ все необходимые для поездки в Нюрнберг документы, а послезавтра самолетом туда отправиться. В ответ я пролепетала что-то о моих планах съездить в отпуск в Москву. «Приказ есть приказ, — сказал генерал. — Через месяц немецкие военные преступники будут казнены, и тогда вы поедете в отпуск». На этом аудиенция была закончена.
Мне была обеспечена бессонная ночь. Я была в полной растерянности и никак не могла собраться с мыслями. Чувство мучительного страха с новой силой овладело мной. Завтра мне предстоит, думала я, заполнить длинную анкету для отъезда за границу в служебную командировку. Анкету, в которой надо будет сообщить все данные о моих родственниках, происхождении, месте работы и даже о том, служила ли я в белой армии (очевидно, за два-три года до моего рождения!). А самым важным будет, конечно, вопрос о членстве в партии. В то время определенные виды работ в СССР разрешалось выполнять только членам ВКП(б). Я была уверена, что все без исключения члены советской делегации в Международном трибунале должны состоять в партии (возможно, так это и было задумано сначала). И, честно говоря, это строгое неписаное советское правило помогло мне обрести спокойствие. Я пришла к убеждению, что после заполнения анкеты моя поездка будет просто-напросто отменена из-за «запятнанной» биографии.
Загадочным оставалось лишь поведение генерала, или, точнее, его приказ отправиться в Нюрнберг без промедления. Генерал должен был знать, что для беспартийной дочери «врагов народа» такая поездка была невозможной. К тому же служебная обязанность генерала как раз и состояла в том, чтобы не допускать подобных промахов. И поэтому мне было ясно, что не позднее завтрашнего дня эта ошибка начальства будет исправлена, возможно, самым роковым для меня образом. При везении же я могла надеяться, что получу возможность отправиться не в Нюрнберг, а домой, в Москву.
Но на следующий день все пошло как по маслу, без задержки. И — о, чудо! — без анкеты и без допроса. Худощавый отглаженный майор в штабе СВАГ, выписывавший мне дорожные документы, столкнулся лишь с одной трудностью, которую быстро преодолел с помощью большой висевшей на стене карты Германии. На ней он без труда нашел американскую зону оккупации, а в ней — Баварию и город Нюрнберг. Это позволило ему установить, что название города по-русски, как и по-немецки, пишется без «е» после буквы «р» — Нюрнберг.
На второй день после вызова к генералу я и еще три переводчика из СВАГ приземлились на аэродроме в городе игрушек и колыбели нацизма — Нюрнберге. Вот, пожалуй, и все, что можно рассказать о моем пути в Нюрнберг. Странным для меня оставалось все же одно — почему этот отъезд состоялся с такой головокружительной быстротой.
По прибытии на место все разъяснилось. Оказалось, что вначале советская делегация (судьи, обвинители, секретари, стенографистки) прибыла в Нюрнберг без переводчиков, ибо наши руководящие товарищи были убеждены в том, что в американской зоне американцы возьмут на себя не только решение всех экономических и технических проблем Нюрнбергского процесса, но и перевод на четыре языка: английский, немецкий, русский, французский. Когда же выяснилось, что синхронный перевод в зале суда разрешен только на родной язык переводчика и что, следовательно, перевод на русский с английского, немецкого и французского должен осуществляться советскими синхронистами, об этом сообщили в Москву и там начали судорожно искать переводчиков с трех других официальных языков процесса на русский.
В то время это оказалось довольно сложным делом. Поэтому-то поиски переводчиков и были поручены вездесущему НКВД-КГБ, которому надлежало выполнить задание чуть ли не за одну ночь. Тем самым подтвердилось любимое изречение нашего вождя товарища Сталина о том, что нет таких трудностей, которые не могли бы преодолеть (а мы добавим: и создать сами себе) большевики!
Прекрасно вышколенные сотрудники этого внушающего страх ведомства за 24 или (я уж не знаю точно) даже за 12 часов выполнили задание и доставили часть советских переводчиков в Нюрнберг непосредственно перед открытием процесса.
В этой безумной спешке не могло быть, конечно, и речи об обычной практике строжайшей проверки анкет и даже об их заполнении. Людей в Москве в буквальном смысле этого слова вытаскивали из постелей и в сопровождении сотрудников НКВД направляли в специальный закрытый магазин за новой одеждой, поскольку старая у большинства советских граждан была в крайне плачевном состоянии и выезжать в ней за границу не рекомендовалось. Затем следовало оформление необходимых документов, возвращение домой и прощание с перепуганными насмерть родственниками, а утром — вылет в Нюрнберг.
Я оказалась во второй группе, которую везли из Берлина в январе 1946 года. Впрочем, и здесь спешка была ненамного меньше — видно, переводчиков в первой группе оказалось явно недостаточно.
И еще об одном: не через месяц, как обещал мне генерал, а только в январе 1947 года я смогла наконец-то поехать домой. Генерал Серов ошибался, когда давал на осуждение и казнь военных преступников всего лишь один месяц. Такие «ударные» темпы соответствовали лишь представлениям о праве и справедливости ведущих советских «правозащитников». Мало ли судеб решалось в СССР безо всякого судебного разбирательства: от обвинения до исполнения приговора в 24 часа?
Несколько слов об авторе
Недаром говорят: лиха беда начало. Начать писать о прошлом мне трудно. Воспоминания покоятся в моей памяти, как тяжелые камни в проточной воде быстротекущего времени. Я не в состоянии стереть с их твердой поверхности тину прошедших лет, не говоря уж о том, чтобы сдвинуть их с места. Мне кажется, что в мое описание событий прошлого, которые были для меня такими важными, проникает какое-то серое безразличие и что потому это повествование сможет затронуть только людей, которые сами жили в сталинское и гитлеровское время или, лучше сказать, пережили его.
Что значат для последующих поколений фамилии Берия, Серов, Вышинский, Гиммлер, Кальтенбруннер? Амы, свидетели тех событий, случайно оставшиеся в живых, пытаемся воскресить ужасы прошлого и показать их молодым людям XX и XXI веков не для расширения их научных познаний в области истории, как это принято делать в учебниках и научных исследованиях. Мы стремимся донести до них свои личные переживания.
Это само по себе не требует последовательного и предельно точного изложения фактов. Речь по существу идет не о воспоминаниях, а о мыслях и чувствах человека, попавшего в определенную ситуацию. При этом личная оценка событий играет наибольшую роль, как, впрочем, и жизненный опыт, воспитание, характер, образование и мировоззрение свидетеля.
Я была очевидцем первого Международного процесса в Нюрнберге. Да, это действительно так. И пусть тот молодой человек, у которого есть сомнения на этот счет, отбросит их. Хотя я иногда и сама думаю: неужели это была я? Однако всё, о чем я собираюсь здесь рассказать, чистая правда. Я могу еще раз подтвердить это, хотя это и не облегчает моей задачи.
Напротив, я все время задаю себе вопрос: а вправе ли я вообще не только высказать мои мысли и мнения, но и представить их на суд своему возможному русскому (да, обязательно русскому!) и немецкому читателю. Поймет ли он меня? Или хотя бы сможет ли положительно воспринять малую частицу моих соображений, наблюдений и выводов? Я не забываю напоминать — простите меня, старую зануду, — что я не юрист, не историк, не писатель, не журналист и даже не дипломированный переводчик. Я вроде Одиссея. Меня зовут Никто.
Знание немецкого языка я получила в немецкой школе в Берлине, куда моего отца послали в длительную командировку, и в немецкой школе имени Карла Либкнехта в Москве. Но речь об обеих школах еще впереди. Эти свои знания на Родине я долгое время скрывала. Так было необходимо для моей безопасности. И только когда мне было сказано, что немецкий язык срочно требуется на фронте Великой Отечественной войны, я вновь заговорила по-немецки. Это произошло на 4-м Украинском фронте в Польше, Германии и Чехословакии и, откровенно говоря, привело к довольно одностороннему обогащению моего словарного запаса. В то же время, для моей будущей работы переводчика была очень полезна служба в СВАГ и в Нюрнберге. Это была тяжелая, но очень хорошая школа.