«Эта война — не какая-нибудь ошибка руководства. Нет, эта война предначертана нам судьбой. Война — это необходимость, и она открыла нам дорогу в мир свободы!»
«Хочу подчеркнуть, что мы не должны проявлять щепетильность, когда слышим о 17 000 расстрелянных. Эти расстрелянные — тоже жертвы войны. Давайте вспомним, что все мы фигурируем в списке военных преступников у господина Рузвельта и, таким образом, являемся сообщниками перед лицом мировой истории!»
С этим заключением подсудимого Ганса Франка нельзя не согласиться, а к выдержкам из его дневника можно ничего не добавлять, разве только одно. Даже добрый христианин, читая леденящие душу излияния Франка, невольно подумает, что их автора можно и должно повесить.
Фрик, Функ и Заукель
Подсудимые Фрик и Функ почти не сохранились в моей памяти. Они, как и другие руководящие нацисты из окружения Гитлера, занимали каждый по нескольку должностей и были безвольными и бесцветными исполнителями воли фюрера.
Адвокат Фрика, занимавшего в течение 10 лет пост имперского министра внутренних дел, а затем назначенного протектором Богемии и Моравии, отказался от допроса своего подзащитного. А Функ на допросах, которые вели обвинитель от США Додд и обвинитель от СССР Рогинский, избрал тактику отрицания всех предъявленных ему обвинений, даже в тех случаях, когда они подтверждались документальными доказательствами и свидетельскими показаниями сотрудников Рейхсбанка, президентом которого Функ был начиная с 1939 года.
Мне запомнился только последний вопрос Рогинского, предъявившего подсудимому статью «Вальтер Функ — пионер национал-социалистического мышления», опубликованную в газете «Das Reich» в 1940 году в связи с пятидесятилетием Функа. Последний абзац этой статьи звучит следующим образом: «Вальтер Функ остался верен себе потому, что он был, есть и будет национал-социалистом, борцом, посвящающим все свои труды победе идеалов фюрера»[8].
Процитировав эту напыщенную тираду, Рогинский спросил, признает ли подсудимый Функ правильность оценки своей личности и деятельности, которые даны в статье.
«В общем и целом — да», — скромно ответствовал Функ.
У обвинителя больше не было вопросов.
К последней паре подсудимых примыкает в моей памяти коренастый лысый Фриц Заукель — генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы, поставщик рабочих для военной промышленности и сельского хозяйства нацистской Германии. По приказу этого работорговца миллионы молодых людей, жителей оккупированных территорий, были насильственно угнаны в рейх на каторжные работы.
Я-то знаю, как страдали не только угнанные, но и их матери, отцы, дедушки и бабушки. На Украине местные жители научились ненавидеть не только немецких оккупантов, но и полицаев, которые нередко были уроженцами тех же деревень и даже родственниками угнанных. Родство и свойство не мешали полицаям загонять своих племянников и племянниц в товарные эшелоны, отправляющиеся в Германию. Об этом рассказывала мне после войны моя старая няня Матрена Евстафьевна Деревянченко.
Матрена Евстафьевна появилась в нашей семье еще до моего рождения, в 1922 году стала полноправным членом нашей семьи, выручала, если не спасала, нас, детей, в самые трудные годы и была связана с нами до самой своей смерти в начале 80-х годов. В ее родной деревне Никитовке (в Донбассе) уже в мирное время не здоровались и не разговаривали с вернувшимися из советских лагерей после отбытия десятилетнего срока бывшими полицаями. Впервые за всю свою историю деревня, в которой 70 % жителей испокон веку носили фамилию Деревянченко, опознала в своей среде предателей и не простила их.
На допросах и в последнем слове Заукель уверял, что он непричастен к преступлениям нацизма, что он ничего не знал о существовании концентрационных лагерей и даже проявлял заботу об иностранных рабочих. Всё это была ложь, опровергаемая документами и свидетельскими показаниями.
Как я была Заукелем
Допрос Заукеля заместителем главного обвинителя от США Томасом Доддом пришелся на мою смену. Я сидела в нашем «аквариуме» вместе со своими двумя коллегами, один из которых переводил с английского на русский Додда, я переводила с немецкого на русский Заукеля. Третий переводчик с французского молчал, так как ему переводить было нечего.
Я сидела рядом с английским переводчиком и мы, как всегда, пользовались одним маленьким переносным микрофоном, по мере надобности передавая его друг другу.
Надо иметь в виду, что допрос Заукеля происходил в конце мая 1946 года. К этому времени ежедневный синхронный перевод в зале суда дал переводчикам возможность накопить определенный опыт и привыкнуть к условиям работы. Поэтому в тот майский день, который мне было суждено запомнить на всю жизнь, всё, что касается перевода, шло своим чередом. Переводчики в данном случае не испытывали никаких трудностей, если не считать обычного напряжения, к которому привыкнуть нельзя.
Казалось, ничто не предвещало каких-либо неожиданностей, хотя мы и должны были их ожидать, как и любой переводчик, в особенности синхронный, который должен уметь преодолевать затруднения незаметно для окружающих.
Но именно на допросе Заукеля обвинителем Доддом случилось нечто невероятное и необъяснимое. Подсудимый разволновался и стал кричать, что он ни в чем не виноват и что его обманул Гитлер, что он всегда был идеалистом, защищающим справедливость.
А Додд представлял суду и Заукелю все новые и новые доказательства виновности подсудимого, и упрямство последнего разбудило в обвинителе праведный гнев. Возмущенный упорным отрицанием Заукеля перед лицом неопровержимых доказательств его бесчеловечности и жестокости по отношению к иностранным рабочим, американский обвинитель жестко и безапелляционно бросил в лицо Заукелю: «Вас надо повесить!»
Заукель в ответ закричал, что его не надо вешать, что он сам честный рабочий и моряк.
Такой эмоциональный диалог невольно захватил нас с коллегой. Всё это мы исправно и быстро переводили, и перевод бесперебойно поступал в наушники сидевших в зале русскоязычных слушателей.
И вдруг с нами произошло что-то непонятное. Когда мы очнулись, то, к своему великому ужасу, увидели, что мы вскочили с наших стульев и, стоя в нашем переводческом аквариуме, ведем с коллегой громкий резкий диалог, под стать диалогу обвинителя и подсудимого. Но мало этого: я почувствовала боль в руке. Это мой напарник крепко сдавил мою руку выше локтя и, обращаясь ко мне столь же громко, как и взволнованный обвинитель, только по-русски, повторял: «Вас надо повесить!» А я вся в слезах от боли в руке вместе с Заукелем кричала ему в ответ: «Меня не надо вешать! Я — рабочий, я — моряк!».
Все присутствующие в зале обратили к нам свои взоры и следили за происходящим.
Не знаю, чем бы это кончилось, если бы не председатель суда Лоренс, добрым взглядом мистера Пиквика смотревший на нас поверх своих съехавших на кончик носа очков. Не долго думая, он спокойно сказал: «Что-то там случилось с русскими переводчиками. Я закрываю заседание».
Всё обошлось как будто бы без последствий, если не считать синяка на моей руке. Однако вскоре мне по секрету сообщили, что кто-то из недремлющих проинформировал представителей компетентных органов, что я проявила сочувствие к подсудимому Заукелю и даже оплакивала его судьбу. Сведения были верными, однако никаких оргвыводов из этого доноса не последовало. А я старательно демонстрировала свои синяки — истинную причину моих горьких слез.
Чтобы совсем покончить с этим случаем и отдать долг справедливости ушедшему от нас автору доноса, скажу, что за несколько дней до своей смерти, последовавшей через много лет в Москве от тяжелого заболевания, этот человек позвонил мне. Умирающий попросил у меня прощения за свою «ошибку». Бог его простит, раз у него хватило решимости покаяться.
Два адмирала
Во втором ряду на скамье подсудимых первыми сидели два гроссадмирала: Карл Дениц и Эрих Редер. Как и другие приближенные Гитлера, каждый из них сделал блестящую карьеру, дослужившись до высших чинов и должностей в военно-морском флоте.
Подсудимый Дениц, пожалуй, добился наибольших успехов. За десятилетие с небольшим прошел он путь от главнокомандующего подводным флотом до главнокомандующего военно-морскими силами Германии и, наконец, до поста преемника Гитлера как главы германского правительства.
На этом пути, по его собственным словам, у него не возникало сомнений в гениальности Гитлера, которого Дениц считал спасителем Германии после ее поражения в первой мировой войне. За это гроссадмирал был благодарен фюреру и даже демонстративно преклонялся перед ним, выказывая ему абсолютную преданность, что нашло выражение в стремлении Деница всячески приобщить военных моряков к национал-социализму и довести до совершенства подводный флот Германии. Именно подводным лодкам Дениц и его предшественник на посту главнокомандующего военно-морскими силами Германии Редер отдавали предпочтение, считая, что эта ударная сила в состоянии сыграть решающую роль в достижении победы любой ценой. Дениц лично отдавал приказания не предпринимать никаких попыток спасать пассажиров и членов команд потопленных кораблей, даже когда речь шла о торговых или госпитальных судах или пароходах, на которых эвакуировались женщины и дети.
Когда Деница допрашивал заместитель главного обвинителя от СССР Ю. В. Покровский, на меня нахлынули грустные и даже трагические, тогда еще довольно свежие воспоминания. Отвечая на вопросы, подсудимый признал, что именно он в своем обращении к германскому народу и в приказе немецким войскам от 30 апреля 1945 года потребовал продолжения военных действий, назвал трусами и предателями всех немцев, готовых прекратить сопротивление и сложить оружие.
Я почувствовала глубокую неприязнь к этому внешне блестящему военно-морскому офицеру высшего ранга, так бесчеловечно воспользовавшемуся своим весьма краткосрочным правом распоряжаться судьбами соотечественников. Совершенно чуждое моему лексикону слово «гадина» вдруг пришло мне в голову вместе со страшной картиной гибели моих товарищей в последнем, уже «послевоенном» сражении Советской армии с остатками вермахта под командованием фельдмаршала Шёрнера.