нему визиту уже в осажденный Берлин, где он трогательно попрощался со своим кумиром.
Последним во втором ряду сидел на скамье подсудимых Ганс Фриче, бывший начальник Отдела внутренней прессы в геббельсовском министерстве пропаганды, а затем руководитель отдела радиовещания того же министерства. Он был ярым приверженцем национал-социализма, пользовался большим доверием Геббельса и в своих пропагандистских речах никогда не отступал от того, что у нас назвали бы «генеральной линией партии».
И всё же на скамье подсудимых среди главных должен был бы сидеть его шеф Йозеф Геббельс. Тот по своей значимости лучше вписался бы в круг представших перед этим судом гитлеровских главарей. А Фриче подсудимые с улыбкой поздравляли с тем, что он избежал расправы в застенках Лубянки. Такой неблагоприятный поворот судьбы был вполне возможен, так как Фриче был взят в плен советскими солдатами и вместе с Редером доставлен из московской тюрьмы в Нюрнберг, что и дало ему в конце концов возможность обрести свободу.
Мне Фриче запомнился краткостью и четкостью ответов на допросе, что собственно и выдавало в нем профессионального радиокомментатора. Переводчикам с ним было легко.
Однажды утром перед началом очередного заседания суда ко мне подошел симпатичный молодой человек, потомок старинного российского дворянского рода, эмигрант во втором поколении князь Васильчиков. Князь был моим коллегой, переводчиком с русского на английский. Радуясь за меня, а также демонстрируя отменное знакомство с современными реалиями русского языка, его сиятельство торжественно произнес: «Доброе утро, милостивая государыня! Сегодня будут допрашивать Фриче, вот лафа\» Не могу утверждать, что речь князя всегда отражала новейшие явления в русском языке, но уж насчет легкости перевода допроса Фриче его прогноз оправдался на все сто.
Что греха таить, этот молодой человек пробудил у меня чувство глубокой симпатии. Думаю, что и я была ему не безразлична, так что симпатия была взаимной. Но он был князем, и этим всё сказано. Мы только улыбались друг другу при встрече. На прощание он подарил мне вышедший в Цюрихе первый том книги Гизевиуса «До горького конца». Стыдно сказать, страничку с трогательной надписью я вырвала своею собственной рукой и сожгла в пепельнице (вот она, наша родная советская бдительность!). Но книга до сих пор стоит на полке в моей домашней библиотеке. Князь Васильчиков несколько раз посещал нашу столицу в 90-е годы, и я увидела старого князя на московском телеэкране и подумала: какое счастье, что он не видит меня.
А был ли Борман?
Итак, наконец-то! Список представших перед судом главных немецких военных преступников исчерпан. Впрочем, нет. Был еще один, «серый кардинал», заместитель фюрера по руководству национал-социалистической партией Германии Мартин Борман. Суд рассматривал дело Бормана заочно на основании статьи 12 Устава МВТ. Если бы защитнику Бормана Бергольду удалось доказать факт смерти подсудимого, вопрос о Бормане был бы снят. Но эта попытка не увенчалась успехом, так же, как и попытка опровергнуть доказательства вины этого матерого нациста, влиятельного и жестокого пособника фюрера. Но, как известно, не удалось и предъявить Бормана суду! Не хочу обсуждать все «за» и «против» разных версий о послевоенной судьбе подсудимого. Если он какое-то время после войны был жив, то жил он с вынесенным ему заочно приговором к смертной казни через повешение.
Преступные организации
Кончено с допросами подсудимых. Адвокаты произносят защитительные речи. Главные обвинители выступают со своими заключительными речами. Затем начинается рассмотрение дела о преступных организациях: руководящем составе нацистской партии (НСДАП), тайной полиции (гестапо) и службе безопасности (СД), охранных отрядах (СА); правительственном кабинете, генеральном штабе и верховном командовании германских вооруженных сил.
Этой части процесса в научной и мемуарной литературе о Нюрнберге отводится весьма скромное место. Мемуаристы и исследователи отдают предпочтение преступникам, сидевшим на скамье подсудимых.
На упоминавшейся мною встрече нюрнбергских журналистов со Сталиным советские мастера формирования общественного мнения начали свой, как вы помните, неудавшийся рассказ Великому Вождю с характеристики главных немецких военных преступников. Судя по тому, что поведал мне при встрече на берегу Женевского озера один из участников этой встречи — Борис Полевой, на приеме у Вождя о преступных организациях речи не было. Скорее всего потому, что в первой половине года обвинители успели представить Трибуналу лишь доказательства по делу преступных организаций и суд заслушал первые выступления обвинителей и возражения защиты. Последнее сражение сторон по этому делу было еще впереди.
Только в конце июля настала очередь адвокатов преступных организаций представлять доказательства и допрашивать свидетелей. Затем последовали перекрестные допросы и, наконец, в последних числах августа суд заслушал защитительные речи адвокатов и заключительные речи обвинителей.
Перечисление того, что происходило в зале суда в жаркие дни лета 1946 года, подтверждает, что и при рассмотрении преступлений нацистских организаций Трибунал не допустил поспешности, не нарушил принятого им Устава и установленного порядка рассмотрения дел. И это несмотря на то, что некоторые представители мировой общественности, следившие за ходом исторического процесса, уже поговаривали о том, что судебное разбирательство слишком затянулось.
Как правило, и пресса поддерживала эту точку зрения. Так, была опубликована карикатура, на которой Лоренс изображен ветхим длиннобородым старцем, а перед ним на поредевшей скамье подсудимых сидит единственный из подсудимых, оставшийся в живых. Остальные успели перейти в мир иной.
Мы, переводчики, тоже не молчали — начали сочинять и тихонько распевать песни на животрепещущую тему: «Пора кончать, хотим домой!» В одной из песен были такие слова:
Если год процесс тянуть Кажется вам мало, Дайте нам передохнуть И начнем сначала!
Но ни голос общественности, ни усилия карикатуристов, ни песни переводчиков не могли ускорить ход процесса. Он продолжался с соблюдением всех процессуальных норм при полном обеспечении равенства сторон в целях соблюдения земной справедливости.
В своем заявлении Трибуналу по поводу преступности нацистских организаций американский обвинитель Роберт Джексон еще на первой стадии рассмотрения дела подчеркнул его особую важность, указав на то, что «…оправдать эти организации было бы гораздо большей катастрофой, нежели оправдать всех 22 подсудимых, сидящих сейчас на этой скамье. Эти подсудимые теперь уже бессильны причинить зло, тогда как организации еще могут продолжать свое злодейское дело. Если эти организации будут здесь реабилитированы, германский народ сделает вывод, что они действовали правильно и его будет легко снова муштровать во вновь созданных организациях под новыми названиями, но с той же программой».
Представители обвинения в своих выступлениях всё время подчеркивали, что речь идет не об осуждении немецкого народа и не об огульном преследовании всех, включая и рядовых членов национал-социалистической партии, а об осуждении только ее политического руководства.
В организации СД, например, не подлежали преследованию тысячи добровольных осведомителей, так называемых «V-Manner» (фау-меннер, Vertrauensmanner, дословно «доверенных лиц»), по-нашему — стукачей. А ведь они своими высосанными из пальца ложными доносами погубили в наших странах сотни тысяч честных граждан или, по крайней мере, отравили им жизнь. Мне тогда в Нюрнберге казалось, что следовало бы каким-то образом публично осудить их поведение, чтобы в будущем им, вернее их потомкам, было неповадно мучить людей. По молодости лет я не понимала, что таким путем с доносительством покончить нельзя, потому что в условиях диктатуры доносчиков воспитывают и лелеют. Они необходимы, ибо, порождая страх, способствуют укреплению власти диктатора на всех уровнях.
Первое место в списке преступных организаций по праву занимал руководящий состав национал-социалистической партии Германии.
Пишу именно «национал-социалистической», вопреки обычаю авторов прошлых лет писать «национал-социалистской», так как ни в одном толковом словаре русского языка нет слова «социалистский». Кто его придумал, неизвестно, предполагаю, что сделал это руководящий состав КПСС, тогда еще ВКП(б), чтобы избежать рокового сходства в названиях. В переводе на все другие языки National-sozialistische Deutsche Arbeiter-Partei (NSDAP = НСДАП) была и остается национал-социалистической рабочей партией Германии.
Это далеко не единственная трудность, возникавшая при переводе слов, получивших широкое распространение как в социалистическом, так и в национал-социалистическом обществе (таких, например, как «социализм» и «товарищ»). Когда в наушники синхрониста поступали такие слова и речь шла не о Советском Союзе, а о нацистской Германии, советский переводчик был обязан как-то выкручиваться. Одним словом — «черного и белого не называть!» Что касается названия национал-социалистической партии, то нас, простых синхронистов, спасало от возможных замечаний таких «знатоков русского языка», как Розенберг, короткое, легко и быстро произносимое, «удобное» для синхронного перевода сокращение NSDAP.
Но это — переводчики, а представители обвинения могли себе позволить и другие варианты. Так, главный обвинитель от СССР Р. А. Руденко в своей заключительной речи по делу преступных организаций переименовал НСДАП в некую «немецко-фашистскую» партию. И мне тут же вспомнилось, как в окопах пленный немец тщетно уверял нашего солдата, что он не фашист, а нацист и они никак не могли понять друг друга.
Но дело, конечно, не в названиях, тем более что они во избежание путаницы во многих случаях вообще не переводились и фигурировали в документах и выступлениях обвинителей на немецком языке. Так поступили, например, со структурными подразделениями, чинами и должностями нацистской партии (гау, ортсгруппе, целле, блок; хохайтсляй-тер, рейхсляйтер, гауляйтер, ортсгруппенляйтер, целленляй-тер, блокляйтер).