Дело в том, что при рассмотрении преступлений руководящего состава нацистской партии, которым все обвинители в своих речах уделяли большое внимание, с особой ясностью выявилось сходство с другой партией. Сознавать это, поверьте, мне было очень тяжело. Никто из нас не хотел, находясь в чужой стране, да еще на Нюрнбергском процессе проводить сравнения. Сравнения возникали сами собой.
НСДАП выражала политическую концепцию, политическое сознание германской нации, и всё это было сконцентрировано в личности фюрера, распоряжения которого имели силу закона. Руководящий состав партии контролировал правительственную машину путем внедрения политической воли партии в государственный аппарат.
Одной из важнейших задач партийного руководства являлось внедрение национал-социалистической идеологии во все области жизни. Партия осуществляла полный и всеобъемлющий контроль над жизнью каждого немца, начиная с десятилетнего возраста и кончая смертью. Система, связывавшая первичные партийные организации с партийным руководством, давала возможность получать сведения о малейших изменениях в настроении народа. За всеми гражданами был установлен строжайший надзор и наблюдение по районам их проживания.
«Принцип фюрерства» означал, что каждое указание Гитлера, требования гитлеровской программы и политики для всей партии были обязательными. Этот принцип пронизывал весь руководящий состав партии и государства. НСДАП являлась единственной политической партией в Германии. Создание других партий было запрещено и каралось тюремным заключением. Нацисты учредили свою собственную систему принуждения вне закона, систему с концентрационными лагерями, доносами, отсутствием свободы мысли и слова.
Всё это говорилось в речах обвинителей и было нам, советским гражданам, увы, хорошо знакомо. Потому-то мне было очень тяжело слушать заключительную речь Руденко, когда он говорил о НСДАП, о задачах гестапо, о концентрационных лагерях, арестах и доносах. Неужели он не отдавал себе отчета в том, что всё то же самое есть в Советском Союзе и что присутствующие в зале иностранные граждане прекрасно знают об этом!
Не случайно через много лет в зарубежной литературе о Нюрнбергском процессе о том же писали многие авторы, невольно подтверждая мои мысли на этом процессе. Так, в капитальной работе американского обвинителя Телфорда Тейлора, вышедшей в США в 1992 году, автор пишет: «В Москве Сталин всё еще был у власти, и замечание Руденко о немецких концлагерях, пользующихся «широкой и мрачной известностью», прозвучало весьма сомнительно».
Думаю, что не ошибусь, если скажу, что скрупулезное рассмотрение преступлений нацистских организаций предоставило в распоряжение юристов всего мира интересный материал как для развития юридической науки, так и для судебной практики. Опыт Нюрнбергского процесса, несомненно, может послужить подспорьем для судей, обвинителей и адвокатов, которым суждено будет рассматривать дела преступных организаций. Надеяться на то, что таких организаций скоро совсем не будет, пока, к сожалению, не приходится. Нюрнбергский трибунал впервые предпринял попытку рассмотрения вопроса в международном масштабе. Не мне, наверное, судить о том, насколько эта попытка удалась.
Давая характеристику принципам и целям каждой организации и подтверждая конкретными примерами ее преступность, обвинители в заключительных речах стремились лишить высокий суд малейшей возможности усомниться в справедливости предъявляемого обвинения и требуемого наказания.
В приговоре Трибунал признал преступными руководящий состав НСДАП, гестапо, СД и СС.
Дела житейские
А за стенами Дворца юстиции жаркое лето, буйство цветущих деревьев и пение птиц. Но всё это не для нас. Долгие часы проводим мы в зале суда, и нашей работе, кажется, не будет конца, как не будет конца тому злу, которое творят существа, именуемые людьми.
Жизнь, между тем, идет своим чередом. Каждое утро мы просыпаемся в нашей столь непривычно для нас благоустроенной вилле с огромными холлами на первом этаже, с балконами, прекрасными спальнями и ванной комнатой, снабженной всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами, на втором.
Наша Люся, руководитель советской группы письменных переводчиков, замечательный человек и прекрасный специалист, не в силах оторваться от ванны. Всю жизнь она прожила в московской густонаселенной общей квартире с одним умывальником и с одним туалетом на сорок человек. Поэтому в Нюрнберге дисциплинированная и тактичная во всём остальном Люся в шесть часов утра запирается в ванной комнате, ходит там босыми ногами по выложенному красивыми плитками теплому чудо-полу, опускается в нежно-голубую ванну и забывает всё на свете в белоснежной пене «бадуса-на». Идет время, и мы, остальные обитатели дома, напрасно пытаемся достучаться в дверь ванной, добраться хотя бы до умывальников и посмотреться в большие зеркала, как это необходимо женщинам, отправляющимся на работу. Мы еле-еле успеваем проглотить американский завтрак и на стареньком автобусе советского производства отправляемся во Дворец юстиции.
Каждый спешит здесь на свое рабочее место. Но вот в середине дня мы все вновь встречаемся в столовой, где ловкие американские повара с поварятами в белоснежных халатах и колпаках раздают обед. Действует система самообслуживания, возможно, впервые введенная на Международном процессе и затем получившая столь широкое распространение во всём мире. Здесь обедают все, кроме, конечно, судей, обвинителей и подсудимых. С кем только не сведет вас случай за обеденным столом.
И вот однажды… Как часто приходится мне так начинать свой очередной рассказ.
Незабываемая встреча
Мы давно уже привыкли к системе самообслуживания. Надо подойти к длинной стойке с подносом и получить свою порцию. А затем следуют долгие поиски свободного места затем или иным столом. Для этого приходится передвигаться, лавируя среди обедающих с нагруженным подносом в руках. Не так-то это просто! И каждое свободное место кажется вам «землей обетованной», к которой вы устремляетесь сразу же, как только увидите его.
Так было и в тот памятный день. Я сразу же увидела стол, за которым сидел всего лишь один человек в американской военной форме. К американским военным мы в Нюрнберге давно привыкли. И я без промедления направилась к этому столу, стараясь донести и не расплескать суп свой и не уронить булочку в суп чужой.
Эту нелегкую задачу я выполнила, достигла заветной цели, опустилась на свободный стул и, поставив на стол поднос, наконец взглянула на моего соседа. Воинским званием он поразить меня не мог: всего-навсего старший сержант. Внешний вид также был довольно типичен для американского служаки: мощная фигура, мясистый нос. Правда, в добавок к этому у него был тройной подбородок. При таком питании и это не диво! Но меня поразило его необычайно суетливое, услужливое поведение. Как только я появилась, он сорвался с места и принес бумажные салфетки, которых почему-то не было на нашем столе. Затем он осведомился о моем аппетите, подал мне соль и в конце концов заявил, что готов сделать для меня всё, что я ни прикажу.
Такой поворот дела, признаюсь, не на шутку напугал меня и пробудил мою советскую бдительность. Я начала искать глазами соотечественников. Они сидели недалеко от нас и, как нарочно, делали мне страшные глаза и подавали таинственные знаки, что привело меня в полное смятение.
Тем временем сержант притащил четыре порции мороженого, которое в тот день давали на десерт. Мороженое я любила с детства и всегда просила добавки! Во Дворце юстиции добавку давали неохотно. Еще бы! Ведь всё, что мы съедали, было доставлено на самолетах из-за океана, чтобы нас, не дай Бог, не отравили какие-нибудь фанатичные нацисты.
Узрев перед собою четыре порции своего любимого лакомства, которые, несомненно, далеко не всякому удалось бы получить, и расплывшееся в доброжелательной улыбке лицо любезного незнакомца, я окончательно заподозрила что-то неладное.
Одну дополнительную порцию мороженого я всё же быстро проглотила и, пожелав своему странному соседу хорошего аппетита, поспешила встать и уйти, несмотря на просьбы сержанта остаться и еще поговорить с ним хотя бы несколько минут.
Ни жива, ни мертва я добралась до нашей рабочей комнаты, где меня уже ждали мои товарищи, наблюдавшие всю сцену в столовой издалека. Недаром я беспокоилась! От коллег я узнала, что моим соседом по столу был не кто иной, как только что прибывший из Америки потомственный палач Джон Вудс, рядом с которым никто и никогда не садится, и даже женой его может быть только дочь другого палача!
Выслушав такое сообщение, я первым делом попыталась его дезавуировать, высказав некоторые сомнения в отношении достоверности сведений моих коллег. Суд ведь еще не завершился, и мне казалось, что палач должен приехать в Нюрнберг ближе к концу процесса.
Но Вудс действительно приехал к месту своей работы загодя, для того чтобы со всем ознакомиться и проверить надежность «новейших технических средств» (читай «виселиц»). Оказывается, и эта техника требует освоения и ухода.
Это ведь только во время войны все делалось на ходу, тогда пользовались первыми попавшимися веревкой и перекладиной, табуреткой или даже ящиками, а то и крюками для подвешивания мясных туш. Именно на этом «оборудовании» организовали по распоряжению фюрера расправу с участниками заговора против Гитлера 20 июля 1944 года.
Я не могла не рассказать об этом эпизоде моей нюрнбергской жизни, ибо там, где приговаривают к смертной казни через повешение, обязательно должен быть палач. И, наконец, не каждому и не каждый день доводится пообедать с палачом. Такое забыть невозможно! И то слава Богу, что всё это прошло для меня безо всяких последствий.
Я знаю, что мои более молодые читатели скажут: «Ну что вы причитаете? Ведь ничего такого с вами не случилось: Серов вас не обидел и даже пообещал, что через месяц вы будете в Москве, «арест» в американской тюрьме, когда вы заблудились, сошел вам с рук, объятья Геринга не имели никаких последствий, о вашей беседе с палачом никто не донес, и даже прямой донос о вашем поведении при переводе Заукеля не имел последствий. А вы всё жалуетесь на тоталитарный режим, на слежку и угрозу ГУЛАГа!».