Пропуска
«Тише едешь — дальше будешь», — говорят мои соотечественники. «Eile mit Weile!» — принято говорить у немцев. Мысленно я уже во Дворце юстиции, но все еще не в зале заседаний Международного военного трибунала. Об этом будет особый разговор. И он обязательно состоится. Залогом тому служат два пропуска, которые я достаю из большой кожаной сумки, где вот уже 50 лет хранятся вещественные свидетельства моего пребывания в Нюрнберге.
Пропуска — это две картонные карточки. Одна — голубая с фотографией в правом углу, с которой сосредоточенно и серьезно смотрит на меня молоденькая девушка с черной грифельной доской на груди. На доске мелом, печатными буквами латинского алфавита начертаны мои имя и фамилия. Это документ, дающий его владельцу право на вход во Дворец юстиции.
Другая карточка — коричневого цвета, без фотографии, но со строгим предупреждением на обороте, напечатанным на четырех языках. Предупреждение гласит: «Владелец этого пропуска имеет доступ в запретную зону и в помещение суда. Пропуск может быть отобран или временно изъят за нарушение каких-либо правил, установленных Международным военным трибуналом, как ныне действующих, так и изданных впоследствии».
Эти документы следовало предъявлять при входе в здание Дворца юстиции и при входе в зал заседаний суда, где безраздельно властвовала американская военная полиция — Military Police. Казалось, что строжайший контроль обеспечен. Однако не могу не вспомнить два чрезвычайных и в своем роде комических происшествия, рассказу о которых я дам заглавие «Две собаки».
Две собаки
Один из аккредитованных на процессе корреспондентов, не помню: то ли французский, то ли английский, но уж, конечно, не советский, решив, очевидно, что он без труда сможет перехитрить даже самую бдительную охрану, приклеил на пропуск фотографию своего любимого мопса в спортивной шапочке и при галстуке.
С этим пропуском корреспондент без каких-либо затруднений миновал контроль и к началу заседаний был в зале суда. Мне неизвестно, какое именно выиграл он на этом деле пари, однако все знакомые (и его, и мопса) уверяли, что причина тут вовсе не в недостаточной бдительности охраны. Дело в том, что этот корреспондент и его мопс, были, как это часто бывает с хозяевами и их собаками, очень похожи друг на друга — ну просто одно лицо! Поэтому не следует сомневаться в надежности американской военной охраны. Тем более что, как бы то ни было, повторить этот трюк больше никто не решился.
Главным нарушителем спокойствия во втором случае был огромный дог, белый с черными пятнами. Его владелец опаздывал на утреннее заседание Трибунала и в спешке не запер дверь своего номера в гостинице, чем и воспользовался его верный четвероногий друг. Вслед за хозяином он направился во Дворец, благополучно прошел первый контрольный пост у входа в здание и затем по коридорам и лестницам, безошибочно (не то что некоторые!) определяя направление, проследовал к залу заседаний суда.
Никто не решился, или, вернее, не посмел, остановить этого гордого аристократа, представителя старой английской породы. Охрана позволила себе лишь молча сопровождать его, соблюдая определенную дистанцию. Задержать собаку на пути к хозяину значило бы лишить ее жизни.
Неизвестно, чем бы кончилось дело, но, к счастью, американские «эм-пи» успели предупредить начальника охраны, а тот каким-то чудом смог разыскать в зале и привести владельца собаки. В тот момент, когда дог уже опустил лапу на массивную ручку двери, намереваясь проникнуть в зал заседаний суда, перепуганный хозяин вежливо, но настоятельно помешал ему это сделать.
Честь военной охраны США, как и честь собаки, была спасена, заседание Трибунала продолжалось как ни в чем не бывало, и в зале суда никто не заметил возни у одной из дверей.
О работе охраны
Справедливости ради надо сказать, что работа американской военной охраны очень редко могла служить материалом для веселых рассказов. Охранять Дворец юстиции, тюрьму, участников процесса и, наконец, — самое главное — подсудимых было делом нелегким.
Помню, как в мою переводческую смену один из охранников, неподвижно стоявший, заложив руки за спину, в шеренге американских солдат, которые охраняли подсудимых, внезапно исчез за деревянным барьером. Заседание суда не было прервано. Оно продолжалось так, как будто ничего не случилось. Можно было только догадываться, как этот, видимо, потерявший сознание солдат смог пролежать до очередного перерыва в узком проходе между стеной зала и деревянным барьером, ограждавшим скамью подсудимых, да еще и под ногами своих товарищей.
Другой запомнившийся мне эпизод доставил начальнику охраны полковнику Эндрюсу много волнений и хлопот, но тревога оказалась ложной. Однажды летом, придя на работу, мы обнаружили у каменной стены Дворца юстиции танк, а в коридорах Дворца вооруженных автоматами американских солдат. Вся охрана была приведена в боевую готовность. Оказалось, что из ближнего лагеря сбежали пленные эсэсовцы, которые как будто бы собирались не то освободить гитлеровских главарей, не то, напротив, казнить их за проигрыш войны. Возможно, это были просто слухи, поскольку за ними ничего не последовало, если не считать сенсационных описаний этого случая сначала в зарубежных газетах и журналах того времени, а затем и в воспоминаниях некоторых участников процесса.
Однако не всегда всё кончалось благополучно для охраны и в первую очередь для её начальника. Известно, что еще до начала суда в своей камере повесился имперский руководитель трудового фронта, один из матерых нацистов Роберт Лей. Этот случай послужил поводом к усилению тюремной охраны и к установлению круглосуточного наблюдения за каждым подсудимым. И что же? Это не помешало Герингу в ночь перед казнью раскусить в камере ампулу с цианистым калием.
Остается добавить, что многие представители охраны, имевшие дело с подсудимыми, владели немецким языком и, как правило, с напряженным вниманием вслушивались в их разговоры между собой во время перерывов в зале суда. Это входило в их обязанности.
В зале заседаний суда
Наконец, я в зале заседаний Международного военного трибунала. Меня, как и других новичков, пустили или, точнее, привели на очередное заседание суда для знакомства с обстановкой, в которой нам предстояло работать. Такая подготовка была необходима, и её, имея пропуск в кармане, можно было повторять, благо суд заседал ежедневно, кроме воскресенья, с десяти часов утра до пяти вечера с часовым перерывом на обед.
Подробно описывать общий вид зала суда нет никакой необходимости, так как это уже сделано многими авторами. Кроме того, этот зал запечатлен на кинопленках и многочисленных фотографиях, которые во время процесса публиковались в журналах и газетах всего мира, да и сейчас еще изредка появляются в мировой прессе. Один мой знакомый, вернувшись в свое время из туристической поездки в ФРГ, рассказал, что зал заседаний суда показывают туристам как одну из достопримечательностей Нюрнберга. И я в душе позавидовала туристам — так мне захотелось еще раз прикоснуться к моей молодости.
Зал небольшой, стены его облицованы дубовыми панелями и местами украшены темно-зеленым мрамором. На полу — заглушающий шаги ковер, окна наглухо зашторены тяжелыми портьерами, скрытые светильники освещают помещение рассеянным светом, так что зал кажется полностью изолированным от внешнего мира.
Черные мантии шести американских, английских и французских судей (двое советских судей — в военной форме), черные и лиловые мантии защитников (только защитник Редера в военно-морском мундире), неподвижный ряд солдат военной полиции США в белых касках, белых поясах и белых перчатках позади двух длинных скамей для подсудимых — всё это подчеркивает торжественность и в то же время суровость царящей в зале атмосферы, создаваемой не только внешним оформлением, но, в первую очередь, напряженно работающими здесь людьми.
Члены Международного военного трибунала, созданного четырьмя союзными державами для справедливого суда и сурового наказания главных нацистских военных преступников, и все участники процесса осознавали главное — историческую значимость процесса и важность возложенной на каждого из них миссии независимо от той роли, которая была ему лично отведена на арене международного правосудия.
Работа была действительно очень тяжелой. Она требовала ото всех без исключения предельного напряжения душевных и физических сил. Ведь речь шла не только о наказании преступников, но и о патологоанатомическом вскрытии нацистской идеологии и политики, для того чтобы их суть была ясна современникам и последующим поколениям.
Почти каждый день судебного разбирательства был ожесточенной битвой, в которой упорно противостояли друг другу представители обвинения и защиты — последней линии обороны подсудимых, как её метко назвали известные советские художники-карикатуристы Кукрыниксы. Оружием и той и другой стороны были документальные и вещественные доказательства, письменные и устные показания свидетелей и, наконец, показания самих подсудимых.
Обращенные к Международному военному трибуналу слова главного обвинителя от США Роберта Джексона о том, что доказательства обвинения будут ужасающими и что они лишат Трибунал сна, полностью оправдались. Представленные обвинением документы действительно ужасали, а показания свидетелей часто приводили присутствующих в оцепенение.
Нередко участники процесса наблюдали ни с чем не сравнимую схватку умов, требовавшую блестящего ораторского искусства, в которой с особой яркостью проявлялась сила слова. Одолеть эту силу противнику порой не удавалось вовсе или удавалось с большим трудом.
За последней битвой второй мировой войны с неусыпным вниманием следил высокий суд, который не давал ее участникам нарушить зафиксированные в Уставе Трибунала процессуальные нормы правосудия, что ни в коей мере не приводило к ущемлению прав защитников и подсудимых. Им была дана полная свобода высказывать и защищать свои позиции по всем разделам обвинительного заключения и по всем вопросам, возникавшим в ходе судебного разбирательства. И адвокаты, которые взяли на себя трудную задачу защиты нацистов, совершивших тягчайшие преступления, не «преминули воспользоваться предоставленной им возможностью и, не щадя живота своего, пытались если не оправдать, то