А она какая-то не такая. Косметикой почти не пользуется, распродажи не посещает. На мужчин если и смотрит пристально, так только на тех, кто сидит перед ней на стуле для допросов.
— Дура, — прошептала она, остановившись в гостиной у портрета родителей. — Ваша дочь, папа и мама, дура. Что-то с ней не так. Какой-то промах вы допустили в воспитании. Не воспитали во мне девочку.
Пододвинула кресло, села. Она часто так болтала с родителями. Жаловалась, просила совета, но до сих пор ни разу не упрекала. Хотя кое о чем она бы сейчас их спросила. Кое-какие вопросы появились за время, что она живет без них.
Откуда, к примеру, на их счетах обнаружились такие суммы? Она обомлела, когда нотариус зачитал ей завещание, о котором она ни сном ни духом. Огромная квартира, в которой они жили, была записана на нее. Какой-то бизнес по производству хрустальной посуды, от которого она сразу благополучно избавилась, продав его соучредителям. Дачный участок с домом в три этажа, где она так и не побывала. Видела на фотографиях, приложенных к документам на землю, но не поехала, потому что ехать надо было далеко, а времени на это не было.
Словом, много вопросов накопилось к родителям, вот только ответить они теперь не могли. Скупо улыбались с портрета.
Подтянула левое запястье к глазам, глянула на часы. Она сидит здесь почти час. Пора вставать, что-то соорудить на ужин. Хотя аппетита после разговора с Сашей Стешиным никакого.
В отделе против нее зреет заговор. Она не боялась, просто знала, что это станет мешать работе. Так уже было.
Зашла в кухню. Изящная мебель, дорогая бытовая техника — и ничто не радует глаз, ничто не создает уюта. Открыла буфет с красивой посудой, из которой не хочется есть. Из громадного холодильника достала упаковку с рыбными стейками. И в эту минуту заверещал мобильный, оставленный в сумке в прихожей.
Она отдернула руку, как будто обожглась. Никто никогда не звонил ей в такое время. Странно. Даже боязно.
Номер был незнакомым. Человек не дождался ответа, набрал ее снова.
— Здравствуйте. — Незнакомый мужской голос. — Мария Ивановна?
— Да, а с кем я говорю?
— Лейтенант Мария Ивановна Бессонова? — еще раз уточнил тот, кто звонил.
— Так точно, — ответила она уже с легким раздражением. — Назовите себя, пожалуйста.
— Григорьев я. — И дальше неуверенно: — Не помните?
— Извините, нет.
— Я работаю в службе видеонаблюдения. Городские видеокамеры, установленные…
— Поняла, — перебила она. — Что-то снова случилось? Кто-то еще попал под колеса?
— Нет, слава богу, не попал. Но я его вычислил.
— Кого?
— Человека, который это делал. Толкал под машины стариков.
— Стойте! — Она похолодела. — Хотите сказать, их действительно кто-то толкал?
— Именно, Мария Ивановна. Вы были правы.
Вот. А Кошкин над ней посмеялся. Наорал даже. Ворчал, что она им добавляет хлопот, запретил плодить дела. А оказывается, она была права.
— Говорите, — потребовала Маша и уселась в прихожей прямо на пол, у стеллажа из натурального дерева.
— А давайте лучше встретимся, — вдруг предложил Григорьев. — По телефону как-то не так.
— Давайте. Я готова. — Она вскочила, потянулась к сумке. — Готова выехать прямо сейчас. Говорите куда.
— Нет, не сегодня, — заупрямился Григорьев. — Устал я, товарищ лейтенант. Сегодня весь день просидел в засаде, если это можно так назвать. И увидел, знаете, того человека, которого обнаружил на записях.
— Так вы нашли? Нашли что-то на записях с камер в момент происшествий?
— И да, и нет, — неуверенно пробормотал Григорьев. — Просто вычислил людей, которые регулярно мелькали как раз тогда, когда все происходило.
— И кто это?
— Их было двое. Один очень странный тип, за которым я сегодня следил. А второй — это вы, Мария Ивановна.
Сердце колотилось уже в горле.
Это не могло быть совпадением. Не могло и не было! Сначала по ее документам некто устраивается работать, и через несколько месяцев в этом самом месте погибает человек. Потом при странных обстоятельствах старики начинают соскакивать с тротуаров прямо под колеса машин. Слава создателю, никто не погиб.
Но ведь это пока. Что будет дальше? Кто тот человек, который помогает им оступиться? И почему именно в этот момент рядом находится она, Маша Бессонова?
— Пожалуйста, не вешайте трубку, — взмолилась Маша, когда Григорьев стал проявлять признаки нетерпения и намекать, что разговор окончен. — Скажите хотя бы, кто это — мужчина, женщина? Сколько лет?
— Давайте я завтра приду к вам в отделение и все расскажу. Готов дать показания под протокол. Видите ли… — Он замялся. — Я совершил должностное преступление — скачал на флешку записи тех дней, когда все это происходило. И готов…
— Флешка у вас? — перебила Маша.
— Да, у меня. Завтра она будет в вашем распоряжении. Но вы, Мария Ивановна, должны мне гарантировать, что никаких неприятностей у меня с руководством не будет.
— Гарантирую! Можем вообще вашего имени не называть.
— Как это? — обиделся Григорьев. — Вот так всегда! Делаешь добрые дела, а они остаются незамеченными. Нет уж, страна, как говорится, должна знать своих героев. Я хочу быть в гуще событий. Просто на работе никто не должен знать, что я самовольничал. Можете сделать задним числом какой-нибудь запрос, товарищ лейтенант?
— Постараюсь, — осторожно пообещала Маша. — Сделаю все, что в моих силах, даже больше.
— Вот и славно. Значит, до завтра.
Григорьев отключился. А она заметалась по квартире.
Нет, вот что за человек! Что стоило хотя бы сказать, мужчина это или женщина? Напустил зачем-то туману. Или он сам не разобрался, кто это, и этот тип как две капли воды похож на того, что отирался у ресторана в день, когда отравили Ивлиева? И тот самый торгаш во дворе хирурга Новикова тоже на него похож?
Все валилось из рук. Попыталась приготовить рыбу — и передумала, швырнула обратно на полку холодильника надорванную упаковку. Сделала бутерброд с сыром, откусила пару раз — и больше не смогла. Чай показался невкусным, кофе — некрепким. Принялась мыть посуду — разбила любимую чашку отца, из которой всегда пила чай после его смерти. Расстроилась до слез. Еле сдержалась, и то только потому, что вспомнила, что уже плакала сегодня. Два раза за день — явный перебор. Она должна быть и будет сильной. Она просто обязана разобраться в этой чудовищной истории. И добраться до странного создания, убивающего людей по собственной прихоти.
Утро началось дождем — холодным, проливным. Пока бежала до машины, вымокла до косточек. Включила печку, надеялась хоть немного обсохнуть. В салоне запахло сыростью. В кроссовках хлюпала вода. Маша потянулась к сумке на заднем сиденье. Запасная обувь у нее всегда была с собой: туфли на шпильке, туфли на низком каблуке, балетки. На прежнем месте работы ее могли с места преступления отправить в школу — прочесть детям лекцию, а то и в администрацию на совещание по какому-нибудь громкому делу. Заезжать домой переодеваться в такие дни было некогда, вот и вошло у нее в привычку держать в машине запасную обувь и кое-что из одежды.
Сейчас из одежды нашлись только джинсовая рубашка и черная юбка-карандаш. Привычно извиваясь, она стянула мокрые брюки, натянула юбку, на ноги надела туфли на низком каблуке. Мокрую одежду убрала в сумку, кроссовки задвинула под водительское кресло. Опустила запотевшее стекло.
Дождь не унимался. Острые струи молотили по асфальту, сбивали с цветов на клумбах головки, собирались в лужи.
Как Григорьев доберется? Есть ли у него машина? Почему она вчера не спросила?
Она достала мобильник и набрала его. «Абонент вне зоны действия сети». Может, уже ждет в управлении? Сидит на первом этаже перед дежурной частью — там связи нет. Терпеливо дожидается, пока она здесь прихорашивается и сохнет.
— Нет, никто вас не спрашивал, — покачал головой дежурный. — Абсолютно точно, товарищ лейтенант.
Поднялась по лестнице на второй этаж, вошла в кабинет. Три пары глаз уставились на нее. Да, опоздала на десять минут. Попробовал бы кто-нибудь из них натянуть узкую юбку на мокрое тело, извиваясь на автомобильном сиденье.
До самого обеда она не находила себе места. Григорьев как сквозь землю провалился. Как дождем смыло. Не явился и телефон не включил.
Передумал? Испугался неприятностей? Не исключено. Или просто струсил.
До обеда она занималась какими-то пустяками. Кошкин нарочно завалил ее всякой ерундой — боялся поручить что-то важное. Не доверял. Дело ресторанного отравителя было у Рыжкова. Убийством Новиковой майор занимался сам. Машу, мягко говоря, выдавили, оттеснили. Лишили доверия.
И все с подачи Рыжкова. Вот гад! Зачем это ему? И без конца косится в ее сторону, ухмыляется. Как будто знает что-то такое, чего не знает никто. Разоблачение, видишь ли, готовит.
В перерыв она сходила с Сашей Стешиным в кафе через дорогу. Без аппетита съела салат, отбивную, запила чаем. На Сашины вопросы отвечала рассеянно, пару раз невпопад.
— Маш, я не понимаю тебя, — проговорил он с обидой. — Ты как будто здесь и как будто тебя нет. Что-то еще случилось?
— С чего ты взял?
Она рассеянно оглядела зал. Народу было немного. Офисный люд в такой дождь предпочел обедать в офисах. Те, кто добежал, трясли воротниками пиджаков и ветровок — стряхивали капли, приглаживали волосы.
— С чего ты взял? — Она уставилась на Сашу.
— Ты с утра какая-то настороженная. Без конца названиваешь куда-то.
— Три раза. — Она показала ему три пальца. — Я позвонила всего три раза.
— А на телефон поглядываешь все время. — Щеки у него сделались пунцовыми от смущения, веснушки на переносице потемнели. — Жених, что ли?
— Что?
— Жених, спрашиваю, не звонит?
— Саша! — Ей сделалось весело. — Какой жених, о чем ты?
— А что, у тебя никого нет? Парня нет? — Он недоверчиво вывернул губы. — У такой красавицы? Маша, на тебя же невозможно не смотреть! Обратила внимание: все взгляды в этом кафе пересекаются на тебе? Нет, что, правда, никого нет?