– Ты голодная? – спросил он, надкусывая персик.
– Спасибо, я поужинала в столовой.
Суженая так и осталась стоять на пороге, не решаясь войти.
– Будь как дома, дорогая. Тем более ты тут уже освоилась.
– У меня было на это достаточно времени.
Она вошла, присела на краешек стула, замерла с напряженно выпрямленной спиной. Ну точно девица-гимназистка, а не девица легкого поведения. Или это тоже часть игры?
– Кто первый в душ? Ты или я?
Мучиться дальше не было никакого смысла, стоило наконец покончить с этой неловкостью.
– Иди ты. Если хочешь.
И он пошел. А ключ от бунгало благоразумно прихватил с собой. Устал он за ней гоняться…
В ванной появился новый банный халат явно дамского размера, и на зеркальной полочке лежал какой-то диковинный цветочек – еще один комплимент от администрации. Андрей смахнул цветок на пол и с тяжким вздохом сунулся под прохладные струи.
Обычно водные процедуры перед любовными утехами занимали у него не слишком много времени, процесс был доведен до автоматизма, но сегодня что-то дало сбой. Андрей порезался, пока брился, запоздало обозлился на себя за то, что вообще взялся бриться. Из-за отрастающих волос голова чесалась неимоверно, и пришлось вымыть ее аж два раза. Шрам тоже чесался, и это раздражало особенно сильно.
Из душа Андрей вышел гладковыбритый, благоухающий шампунем и злой. Зря он забрал ключ, если бы не забрал, сейчас, возможно, и не пришлось бы мучиться, привычно отправился бы на поиски беглой супруги, а там, глядишь, и ночь подошла бы к концу.
Суженая никуда не делась. Она так же сидела на стуле и старательно не смотрела на Андрея. Вот такая она была целомудренная, даром что жрица любви!
– Я готов, – сказал Андрей бодро и улегся на кровать. – Теперь ты.
Она ушла и пропала. Если бы в бунгало была ванна, а не душ, он бы уже начал беспокоиться, а не утонула ли Суженая. Ожидание тяготило, и чтобы не тяготиться слишком сильно, он открыл шампанское, выпил чуть меньше половины и даже нарезал фрукты, чтобы хоть чем-то себя занять, избавиться от беспокойных мыслей. А потом все-таки не выдержал, постучался в закрытую дверь. Хотел деликатно – костяшками пальцев, а получилось кулаком.
– Дорогая, я изнываю от томления! – рявкнул зло и вернулся в постель.
Она вышла минут через пять, вопреки надеждам не голая, а завернутая в банный халат. И вид этот уничтожил остатки томления, осталось только раздражение. А он ведь хотел по-хорошему. Ну, хотя бы попытался…
– Раздевайся, – не попросил, а приказал. Вдруг вид обнаженного женского тела сможет реанимировать томление.
Она замерла, точно раздумывая, а потом решилась, сбросила халат, юркнула под простыню. Слишком уж стремительно юркнула, но кое-что Андрей успел-таки заметить. И томление, то самое, почти умершее, начало снова подавать признаки жизни. В отличие от новобрачной…
Она лежала бесчувственным бревнышком: ноги вместе, руки по швам. И глаза закрыла – так он ей был отвратителен. В этот самый момент Андрей понял, что ничего у них не получится, что не может он вот так… через силу. А даже если и сможет, то не получит ничего из того, на что мог бы рассчитывать нормальный мужик. Нормальному мужику нужна нормальная женщина, а не такая вот… Да будь она хоть трижды мастерица и профессионалка, он ее не захочет. Мужик сказал, мужик передумал…
Андрей встал, молча оделся. А она так и лежала, не шелохнувшись, только глаза открыла и теперь следила за ним из-под ресниц.
– Допивай шампанское, я там тебе оставил, – сказал он, натягивая джинсы. – А я пойду… прогуляюсь.
– Надолго?
Ты смотри – ожила!
– К утру вернусь.
На мгновение, всего на долю секунды, ему почудилась обида в ее взгляде. Конечно, почудилась! С чего бы ей обижаться! Он ведь всего лишь собирается провести ночь в обществе другой женщины, той, что не станет принимать его внимание как наказание.
– Спокойной ночи, дорогая! – Сказал и дверью хлопнул, не удержался…
Первая брачная ночь прошла хорошо. После внезапного – ведь внезапного же! – ухода Лиховцева, Катя сначала обрадовалась, потом допила остатки шампанского и только после этого разревелась. Ей хотелось думать, что это слезы облегчения. По большому счету так оно и было, но к облегчению примешивалось еще одно чувство. Уязвленное самолюбие – вот что это было. То, чего она так боялась, не случилось, потому что она оказалась недостаточно привлекательна. Настолько недостаточно, что Лиховцев к ней даже не прикоснулся. Он разглядывал ее долго, Катя кожей чувствовала его взгляд, а потом оделся и ушел.
И вернулся только утром. От него пахло алкоголем и женскими духами, а взгляд его был до такой степени шалый, что Катя не выдержала, ушла.
Так они и жили целую неделю: он уходил ночью, она днем. Они встречались лишь вечером на пляже, да и то исключительно стараниями Семы и Марьи, которые пытались их если не помирить, то хотя бы примирить. Сема с Марьей не понимали, что у них и так все хорошо, что их семейная жизнь размеренная и налаженная. А к запахам духов, которые Лиховцев каждое утро приносил на своей коже, можно привыкнуть. Тем более что он никогда не задерживался рядом с Катей, сразу шел в душ. А когда выходил из душа, Кати уже не было в бунгало. По настоящему Катю тяготило лишь то, что приходилось врать Лизе о том, что ее новообретенный супруг спешным порядком улетел по делам, но велел кланяться и приносил извинения. Чтобы сестра не волновалась, Катя даже показала ей свидетельство о браке и переслала несколько фотографий со свадьбы, тех, где они с Лиховцевым были хоть отдаленно похожи на счастливых новобрачных.
Да, есть у нее муж! Она его очень любит и даже немного ревнует, а когда Лиза с Дениской вернутся из Дрездена, Катя их обязательно познакомит. Чем закончится это знакомство, Катя боялась даже представить, а потому о будущем старалась не думать. Сейчас для нее самое главное, что Дениску прооперировали и что операция прошла успешно. Остальное – мелочи.
Это был еще один вечер в череде их семейно-показательных вечеров у моря. Катя лежала на покрывале с книгой в руках, остальные играли в пляжный волейбол. Их, остальных, было много, и она могла не участвовать, лишь наблюдать со стороны. За своим вот уже неделю как мужем…
Когда он увлекался игрой, то менялся, кажется, до неузнаваемости, превращаясь в веселого парня, может быть, чуть задиристого, хулиганистого, но совершенно нормального. Он улыбался человеческой улыбкой, белозубо и обаятельно. И глаза его казались синими-синими, синее моря. И шрам не уродовал лицо, а смотрелся почти органично. А когда Андрей проводил широкой ладонью по ежику отросших волос, то и вовсе превращался в мальчишку. Но все эти чудеса исчезали, стоило ему только посмотреть на Катю. Славный парень исчезал, а с тем, кто занимал его место, она не хотела иметь ничего общего.
Игра была в разгаре, а Лиховцев выглядел азартным и почти счастливым. Катя могла бы просчитать, нащупать ту триггерную точку его души, которая отвечала и за кривую усмешку, и за волчий взгляд, и за перекатывающиеся под загорелой кожей желваки. Но чтобы нащупать точку, нужно разговаривать хоть о чем-нибудь, а они не разговаривали.
Рядом упал мяч, и от неожиданности Катя вздрогнула.
– Катя, подай! – Сема помахал ей рукой.
– Катюша, иди к нам! – позвала раскрасневшаяся, запыхавшаяся Марья.
Катя тоже помахала рукой, а потом подхватила с земли мяч. Мяч показался ей тяжелым, словно набитым свинцом. Искушение принять приглашение и включиться в игру было велико, но она отказалась. Потому что знала, стоит только согласиться, и Лиховцев сразу уйдет. Они с ним как луна и солнце. Одновременно им нет места на небосводе.
– Я лучше почитаю. – Она швырнула мяч так далеко, как только могла, и вернулась на покрывало.
А они, эти веселые и беззаботные, сменили пляжный волейбол на выбивалы, и теперь Сема с невероятной для его комплекции ловкостью уворачивался от мяча. Поймав взгляд Кати, он на секунду замешкался и снова приветственно вскинул руку. Все остальное произошло мгновенно, но Кате показалось, что время застыло, сделалось вязким и неповоротливым.
Сема все еще махал ей рукой, когда тяжелый волейбольный мяч врезался ему в грудь. Он должен был пошатнуться, может быть, выругаться, может быть, потереть место удара, а он упал – поднимая в воздух веер песка, рухнул на спину. Сема не пытался ослабить удар от падения, как-то увернуться. Он лежал, раскинув руки, как упавший с неба Икар, и смотрел на кровавое закатное солнце. А потом время бросилось вскачь, увлекая с собой всех, кто попался в его сети.
Первой к Семе подбежала Марья, с неуверенной улыбкой потрепала по щеке, а потом вдруг громко, по-бабьи, заголосила, затрясла его за плечи. Лиховцев шел не спеша, улыбался хитро и понимающе.
– Ты, Сема, прямо актер больших и малых академических театров! – По пути он подобрал мяч, подбросил в воздух. – Марья, не бойся, он просто придуривается.
– Он не придуривается! Он не дышит! – Марья больше не трясла неподвижное Семино тело, она припала ухом к его груди.
Катя вскочила на ноги. Ей хотелось верить Лиховцеву и не верить Марье, но на каком-то глубинном, потаенном уровне она знала правду.
– Сема, это уже не смешно! Хватит! – Лиховцев оттолкнул Марью, заглянул другу в лицо.
– У него остановка сердца. – Катя упала на колени рядом с Лиховцевым.
– Как это? – Он смотрел на нее невидящим и неверящим взглядом. – С чего ему останавливаться? Из-за мяча?..
Она коснулась Семиной шеи, чтобы убедиться в том, что и так уже знала, а потом спросила, перебивая Лиховцева:
– Ты умеешь делать искусственное дыхание? – В Катиной жизни было не так уж много критических моментов, но когда они случались, у нее получалось отключить страх и мобилизоваться. – Умеешь?!
– Что?.. – Лиховцев ее не понимал.
– Сема мертв уже почти минуту. Нужна реанимация.
– Мертв?! Семочка! – взвыла притихшая было Марья.