И Катя все правильно поняла. Оттолкнула, тылом ладони стерла его горький поцелуй и бегом бросилась в море. А он остался на берегу, дожидаясь, когда она смирится и вернется.
Не смирилась и не вернулась. Мог бы и раньше догадаться…
Море показалось Андрею слишком теплым, едва ли не теплее воздуха. Оно ласково шумело в стремительно сгущающихся сумерках, прятало от него Катю. Если бы он знал, что она плавает так хорошо, если бы подумал о том, как опасно море в темноте, то не задержался бы на берегу ни секунды. А она – дура такая! – не плескалась обиженно у бережка в ожидании извинений, она уплывала от берега все дальше и дальше, пока не исчезла в укрывшей все темноте. И Андрей испугался. Не за себя – за нее.
– Эй! – Он не узнал собственный голос. – Хватит! Возвращайся! Ты меня слышишь?
Ответом ему стал тихий всплеск, и Андрей поплыл на этот звук, молясь всем богам, чтобы она перестала дурить и вернулась.
Катя качалась на волнах, запрокинув лицо к зарождающимся в черном небе звездам. Андрей почти ничего не видел, слышал лишь ее тяжелое, сбившееся дыхание.
– Наплавалась? – Злиться нельзя, нужно экономить силы.
– Зря ты поплыл следом, мы далеко от берега.
Берег. Не потеряться бы в этой тьме.
– Давай обратно! – Андрей подплыл вплотную. – Пока еще хоть что-то видно. У тебя хватит сил?
– Хватит… наверное. Руки болят и бок… Я не рассчитала.
Руки болят из-за массажа, который она делала Семе, а бок болит из-за него… Стало тошно и стыдно до головокружения. Хорошо, что она не видит его лица.
– Я тебе помогу. – Он коснулся ее плеча. – Не бойся.
– Я не боюсь. Я мастер спорта по плаванию. Синхронному плаванию.
– Ну, тогда поплыли синхронно. – Андрею хотелось сказать что-то ободряющее, но подходящие слова никак не находились, и он произнес: – Кать, ты только не дури. Если станет совсем уж тяжело, скажи.
– Спасибо. – На мгновение она прижалась щекой к его плечу. Или это была только набежавшая волна?
Обратный путь казался бесконечным. Андрей держался чуть позади, страховал. Он мог лишь догадываться, сколько там осталось до берега, но чувствовал – Катя уже на пределе.
Она держалась до последнего. Андрей проникся к ней уважением. Он бы даже наградил ее медалью «За волю к победе». Она выдохлась лишь на финишной прямой, почти у самого берега. Андрей уже чувствовал кончиками пальцев дно, когда Катерина с головой ушла под воду. Выловил, вытащил…
Вот он, сюжет, достойный Голливуда: смертельно уставший, но продолжающий бороться со стихией герой выносит спасенную красавицу из пучины морской. А то, что у героя шумит в голове и отваливаются руки под небольшим, в сущности, весом красавицы, должно остаться за кадром…
…Они лежали на берегу, уставшие и дрожащие. Море наигралось с ними, глупыми человечками, и отпустило. Оно вымыло все лишнее: груз ответственности, сомнения, разочарования, несбывшиеся надежды, страх и боль. Оно вылизало их шершавым языком как беспомощных щенков. Не в его власти сделать их счастливыми, но оно попыталось сделать их свободными.
– Ты как? – спросил Андрей шепотом.
– Я хорошо, а ты?
– Я тоже хорошо. Тебе холодно?
– Да, а тебе?
Он думал, что у него больше не осталось сил, но он ошибался. У него достаточно сил, чтобы согреться самому и согреть эту… согреть свою женщину. Если она захочет…
В дверь стучали требовательно и нагло. Лиховцев еще спал, но по недовольному ворчанию было ясно, что он вот-вот проснется. Катя сползла с кровати, потянулась за халатом.
– Далеко собралась? – У него был ясный, совсем не сонный взгляд.
– Стучат. – Она смутилась под этим взглядом и поспешно запахнула полы халата. То, что случилось прошлой ночью, еще не дает ему права так на нее смотреть. И вообще, ей лучше где-нибудь спрятаться, чтобы не было кривотолков. – Это, наверное, к тебе, а я пока умоюсь.
– Стой! – Он перекатился через кровать, совершенно не стесняясь своей наготы, и поймал Катю за подол халата. – Мне кажется, ты достаточно накупалась минувшей ночью. Останься.
– Но тогда все поймут, что мы…
– Все поймут, что мы с тобой спим? Дорогая, для всех мы с тобой – муж и жена. Семейным людям свойственно спать в одной постели. – Было в его голосе что-то оскорбительное, одним махом перечеркивающее события минувшей ночи, расставляющее все по своим местам. Катя молча кивнула.
– Тогда открой, пожалуйста, дверь, а я пока оденусь. – Лиховцев больше не смотрел на нее, он был увлечен поисками своих штанов.
На пороге стоял Сема с огромным букетом цветов. Даже на собственной свадьбе Катя не видела такой роскоши.
– Доброе утро, Катя. – Сема был бодр, весел и на первый взгляд совершенно здоров. – Я вот решил выразить тебе свою признательность. – Он протянул ей букет. – Спасибо, что спасла мою жизнь.
– Всегда пожалуйста. – Катя забрала цветы, отступила в сторону, пропуская Сему в номер.
– А разве ты не должен находиться в больнице? – Лиховцев смотрел на друга со смесью облегчения и тревоги.
– Сбежал! – радостно сообщил Сема. – Что я, калека, чтобы на больничной койке валяться! Сбежал и сразу к вам – благодарить. – Он смущенно улыбнулся, а потом добавил: – На завтрак опоздал, у вас перекусить ничего не найдется? Кормят в больнице хреново.
У них нашлось кофе, батон, сыр и колбаса. Вернее, у Лиховцева нашлось, содержимое его холодильника Катя своим не считала, однако кофе сварила и бутерброды сделала, а потом улизнула-таки в душ. А когда вышла из душа, оказалась невольной свидетельницей чужого разговора. Нет, она не хотела подслушивать, но коль уж им с Лиховцевым выпало жить вместе, следует держать ухо востро.
– …Я чуть тебя не убил. – Голос Лиховцева звучал глухо и, Катя была готова в этом поклясться, виновато.
– Забудь, Лихой! – Сема был добр и великодушен. – Такое могло произойти с каждым из нас. Несчастный случай… стечение обстоятельств. А Катя твоя молодец. Круто она меня… с того света, считай, вытащила.
Катя затаила дыхание, так ей хотелось услышать, что же ответит Андрей, что скажет про нее. Он промолчал, словно не услышал, словно ему было неприятно слышать про то, какая она молодец. И Сема тоже молчал, а потом вдруг заговорил:
– Лихой, я не знаю, что ты там себе надумал, я тебе вот что скажу: если бы не ты, возможно, не было бы сейчас никакого Семы Виноградова. Если бы тогда, на зоне, ты за меня, толстого и слюнявого, не вступился…
На зоне…
Катя не должна была удивляться и пугаться, она ведь изначально предполагала нечто подобное, но все равно испугалась. Или нет, не испугалась – ей стало больно.
А дверь кухни распахнулась. За дверью стоял Лиховцев. Стоял и усмехался своей кривоватой улыбкой. Вот только в улыбке этой не было никакой радости.
– Да, дорогая, забыл тебе сказать – я сидел.
Ей хотелось спросить, за что. Даже боль отошла на второй план перед этим очень важным, жизненно необходимым вопросом. Но она не спросила, молча ушла в комнату.
Лиховцев с Семой тоже ушли. На целый день. Сема порывался что-то сказать, но лишь с досадой и отчаянием махнул рукой. Катя прождала в бунгало целый день. Могла ведь и не ждать, могла жить своей жизнью, развлекаться, да вот что-то не получалось у нее развлекаться…
Во втором часу ночи она сидела на крылечке бунгало и бездумно чертила прутиком узоры на дорожке. Только что ушла к себе Марья. Ее ненаглядный Семочка тоже куда-то исчез на целый день, и она была уверена, что Катя знает, куда. Катя не знала, а Марья отказывалась ей верить. Она заливалась слезами и умоляла рассказать всю правду, какой бы горькой она ни была. Семочка нашел себе другую, молодую и стройную? Он ушел от нее навсегда? И то, что между ними было – а между ними все-все было! – это не взаправду, это шутка такая? Наивная Марья надеялась, что курортный роман перерастет во что-то большее, что она понадобится Семочке в той, другой жизни. Пришлось успокаивать и убеждать Марью, что Сема не такой, что он славный и надежный. Катя умела и уговаривать, и успокаивать, многое умела, когда это «многое» касалось не ее лично. И Марья поверила, и успокоилась, и даже начала улыбаться. И только собираясь обратно в свой номер, она с тихим вздохом сказала:
– Ты, Катя, счастливая! У тебя есть Андрей, и у вас с ним все так замечательно сложилось. А я… влюбилась. Ночами не сплю – все жду, когда это мое счастье курортное закончится. Оно ведь закончится? Да, Катя?
– Не знаю, Маш.
Она действительно не знала. Она две недели провела с людьми, о которых ничего не знала: ни о Марье, ни о Семе, ни о Лиховцеве. Впрочем, минувшим утром она кое-что узнала, и это знание теперь не давало ей покоя. Оно было подтверждением самых худших, самых страшных Катиных опасений. Оно подводило жирную черту под уже имеющимися фактами.
Марья ушла. Грустно улыбнулась Кате на прощание, поплотнее закуталась в вязаную кофту и растворилась в темноте. А Катя осталась сидеть на крылечке, наедине со своими страхами. Можно было вернуться в бунгало, включить везде свет, попытаться как-нибудь отвлечься от тяжелых мыслей, но она осталась.
Лиховцев появился почти под утро, безмолвно материализовался из темноты.
– Ждешь? – спросил равнодушно.
– Воздухом дышу. – Катя вдруг почувствовала злость и досаду. Нужно было уйти в дом, не стоило сидеть тут цепной собакой, но теперь уже поздно…
– А я надеялся, меня ждешь, – сказал Лиховцев и уселся рядом. От него пахло алкоголем, но очень пьяным мужчина не выглядел. – Знаешь, иногда хочется верить, что даже такого, как я, может кто-нибудь ждать.
В скудном свете далекого фонаря его лицо выглядело бледным и осунувшимся, на скулах лежали длинные тени от ресниц, шрам казался нарисованным тушью.
– Страшный? – Андрей провел рукой по короткому ежику отросших волос и в упор посмотрел на Катю. – Признайся, ты ведь меня боишься? – В его голосе слышалась горечь.
– Я не знаю.
Катя не кривила душей. Она только и делала, что анализировала, какие чувства испытывает. Она знала, что Лиховцев часто бывает неоправданно груб с ней, не раз видела ярость в его глазах. Она подозревала – нет, почти знала! – что он проецирует на нее свое негативное отношение к женщинам в целом либо к одной конкретной женщине, что Катя выбрана им на роль «девочки для порки». Но за прошедшие сутки она узнала его и с другой стороны. Случившееся с Семой несчастье словно содрало с Андрея кожу, обнажило то, что он тщательно скрывал от посторонних глаз: его страх за жизнь друга, и детскую растерянность, и отчаянное желание спасти чужую жизнь. Возможно, с его точки зрения, это было проявлением слабости, но Катя считала это проявлением человечности. Слабость – это то, что произошло ночью, Катерина в этом ни на секунду не сомневалась. Они пережили стресс, они были одиноки. Тогда Лиховцев казался совсем другим, с ним было хорошо и спокойно, но об этом лучше не думать. Было и было…