Под розовой обложкой скрывался не ежедневник, а дневник, дневник Елены Колесниковой. Если верить датам, вести она его начала два года назад, нерегулярно, часто с большими перерывами. Записи в нем объединяло одно – все они оказались посвящены Андрею. Здесь было все: злость, отчаяние, обида, надежда, страсть, желание наказать, а потом снова страсть. Молодая женщина пролистала дневник до конца. Предпоследняя запись была посвящена Кате.
«Рыжей гадине досталось все, что должно было быть моим! Эти двое думают, что им все сойдет с рук, что никто не узнает, что они сделали. Но я знаю!!! И я не стану молчать. Завтра я все расскажу Старику. То-то он обрадуется…»
Последняя страница была вырвана, но Катя уже знала, что на ней написано. То, что в полиции посчитали предсмертной запиской, на самом деле являлось листком из личного дневника…
Мобильный ожил в тот самый момент, когда Катя четко и ясно осознала, с чем только что столкнулась. Звонил Егор, и не принять этот звонок она не могла.
– Привет! – Она изо всех сил старалась, чтобы голос звучал нормально.
– Привет, Катя. Как дела? – У него был привычно доброжелательный тон, и ему привычно хотелось верить.
– Нормально. – Катя сунула дневник Колесниковой в сумку. – А у тебя?
– Катя, с тобой все в порядке? – Что это: игра в заботу или звериное чутье? К чему такой вопрос? – Ты сейчас где?
– Я в замке, но через час планирую ехать за город. Ты приедешь?
– Нет. Днем вырваться никак не получится, на работе завал. Но если ты меня дождешься, мы можем вместе поужинать. Кстати, в холодильнике есть свежая клубника, специально для тебя.
А «в комнате забытых вещей» дневник Колесниковой… И бог его знает, что еще…
– Спасибо, Егор.
– Так ты меня дождешься?
– Дождусь.
– Тогда до встречи.
В трубке послышались гудки отбоя, а Катины ноги вдруг внезапно ослабели. Чтобы не упасть, пришлось сесть на пол, прямо перед столом. Она еще ровным счетом ничего не понимала, но интуиция – профессиональная ли, женская ли – кричала, что нужно уходить, поставить дневник на место, аккуратно запереть «комнату ненужных вещей» и уезжать. Возможно, тому, что дневник Колесниковой оказался у Егора, найдется разумное объяснение. Возможно, достаточно просто спросить. Но Катя уже знала, что не станет спрашивать. Все, что ей нужно, все, что можно найти, она отыщет сама. До вечера еще есть время.
И она начала обыск, детальный и методичный. Она пересматривала каждую папку, каждый листок бумаги, перелистывала десятилетней давности журналы по экономике и учебники по английскому языку. Деревянную шкатулку Катя нашла в среднем ящике стола, за стопкой старых институтских конспектов. В шкатулке лежали маленькие пакетики с белым порошком. Чтобы понять, что это за порошок, не требовалось знаний криминалиста, вот только верить не хотелось, а хотелось искать объяснения и оправдания человеку, которого Катя уже начала считать своим близким другом. Объяснений не находилось. Егор потерял жену из-за наркотиков. Стал бы он хранить героин после ее смерти в специальной, закрытой на ключ комнате? Это нормальная реакция? Ненормальная, незачем себя обманывать.
А потом в коробке из-под шоколадных конфет Катя увидела открытки – совершенно новые, не изуродованные. Пока не изуродованные… «Поздравляем с рождением сына!» и «Поздравляем с рождением дочки!»
Вот когда ей стало страшно по-настоящему, до дрожи в коленках, до холода в затылке. И даже тогда Катя не ушла. Она еще не нашла то, за чем пришла, не нашла химеру.
Оставался последний, самый нижний ящик стола. А потом еще целый стеллаж, но время еще есть.
Время еще есть! Она повторяла эту фразу, как мантру, а когда на самом дне ящика заметила знакомую пластиковую папку, едва не расплакалась от облегчения.
Химера хитро косилась на нее красным глазом, шуршала перепончатыми крыльями, нервно била длинным, шипастым хвостом. Химера пыталась ей что-то сказать. Что-то очень важное, лежащее на поверхности. Катя чувствовала, что вот-вот разгадает эту загадку, поймает за хвост все время ускользающую правду…
Хвост! О, господи, хвост!
Теперь Катя знала, что хотела сказать ей мертвая химера. Она знала, и это знание меняло всю ее жизнь.
А потом за ее спиной послышался шорох…
– …Ну зачем же ты так, Катя? – Егор стоял на пороге «комнаты ненужных вещей», прислонившись плечом к дверному косяку. Поза его была расслабленной. Обманчиво расслабленной… – Ты же все испортила, сломала такой безупречный план. – Он грустно улыбнулся, покачал головой. – Разве ты не читала сказку про Синюю Бороду?
– Это все ты?..
– Это все я. – Он кивнул. – Не сиди на полу, ты можешь простудиться.
– Но зачем? – Катя не двинулась с места. – Зачем ты их убил?
– Их?
– Андрея, Колесникову… Может, Сему?..
Он оттолкнулся от косяка, шагнул к Кате, присел рядом, взглянул на снимок в ее руках.
– Я тебя недооценил, решил, что ты успокоилась. Я ведь представил тебе доказательства причастности Колесниковой. Что же еще тебе было нужно? Что ж тебе на месте-то не сиделось?!
– Это ведь не она была тогда за рулем, а ты. Это ты хотел меня убить.
– Хотел. – Егор коснулся ее щеки, и Катя отшатнулась. – И убил бы, если бы не чертова старуха. Знаешь, я ведь умею дружить с людьми, становиться незаменимым. С Колесниковой я тоже дружил. У меня было то, что она любила почти так же сильно, как твоего покойного мужа.
– Наркотики. – Катя подалась назад, уперлась спиной в дверцу стола, пошарила рукой по полу в поисках чего-нибудь тяжелого, хоть бы даже книги…
– И все-таки на полу тебе неудобно!
Егор подхватил ее под мышки, поднял с пола, но лишь затем, чтобы толкнуть в стоящее у компьютера офисное кресло. Он действовал быстро, уже через мгновение Катины запястья были прикручены скотчем к подлокотникам.
– Ты права, наркотики. И знаешь, твой список не полный, добавь в него мою жену. И не нужно смотреть на меня так, словно я чудовище. Я не чудовище, я нормальный человек с нормальными человеческими чувствами. Но семь лет ада, Катя! Думаешь, легко жить с наркоманкой? Я терпел, сколько мог. – Егор развел руками, словно признавался не в убийстве, а в мелкой шалости. – Но за эти годы я кое-что для себя уяснил: зависимыми людьми очень легко манипулировать. Колесникова была зависима, она больше двух лет сидела на коксе, я всего лишь предложил ей героин. Я всегда был готов платить за право считаться лучшим другом, за право изредка пользоваться ее машиной. Я сказал, что для тайных свиданий, чтобы не светить свою. Лена поверила. Рамки морали и нравственности у нее были несколько размыты, а я никогда не изменял своей жене. Веришь, Катя?
Она верила. Каждому сказанному слову. Зачем врать тому, кого очень скоро не станет?..
– В тот раз у меня не получилось. – Продолжая говорить, Егор снял пиджак, аккуратно положил его на диван, закатал рукава рубашки и из принесенного с собой портфеля принялся выкладывать на стол ампулы, одноразовые шприцы и медицинский жгут.
– Думаешь, кто-то поверит, что я тоже была наркоманкой? – Катя изо всех сил старалась быть смелой.
– Это не наркотик. – Деловитыми, доведенными до автоматизма движениями Егор наполнил шприц. – Это окситоцин. А вот тут, – кивнул он на вторую ампулу, – препарат, подавляющий свертываемость крови. Я ведь на самом деле очень умный, Катя. Я все продумал.
Да, он все продумал… Окситоцин вызовет преждевременные роды, и если кровь не будет свертываться, она умрет от кровопотери. Она и ее ребенок… Не убийство – всего лишь трагическая случайность.
– Не надо…
– Я не хотел. Ты сама виновата. Я ведь уже почти решил, что оставлю тебя в живых.
– Егор, зачем ты все это сделал? Я не понимаю, объясни.
Ей и в самом деле были нужны объяснения, а еще время, для себя и своего ребенка.
Он все правильно понял про время, многозначительно посмотрел на часы, кивнул.
– Ты все равно умрешь, – сказал ласково, – но до вечера еще есть время. Окситоцин действует быстро. А мне хочется объяснить, рассказать, что мною двигало. Надеюсь, ты сможешь меня понять.
– Я постараюсь. – Она закивала неистово и отчаянно. Плевать на гордость! Если есть время, есть и надежда. Ей нужно выжить, если не ради себя, то ради ребенка.
– Я начну с самого начала. Ты же не станешь возражать? – Егор развернул кресло лицом к дивану, сам уселся напротив.
Она не станет, она будет поддерживать беседу столько, сколько потребуется, пока хватит сил.
– Признайся, тебя удивило мое столь внезапное появление?
Катя кивнула.
– В твоем голосе мне почудилась фальшь, и я позвонил в замок. Оказалось, что ты мне соврала. С чего бы тебе врать мне, Катя?
Это был риторический вопрос, они оба знали на него ответ.
– Есть такая теория, что всякий серийный убийца где-то в глубине души желает, чтобы его поймали. Ну, не мне тебе рассказывать, в таких вещах ты разбираешься получше моего.
Не разбирается! Столько месяцев общаться с больным человеком, видеть симптомы, но сознательно закрывать на них глаза. И патологическая тяга к идеальному порядку, и патологическая аккуратность, и патологическое же накопительство… Обсессивно-компульсивный синдром – вот на что это похоже.
– Наверное, поэтому я создал это хранилище. – Егор обвел «комнату ненужных вещей» широким жестом. – А может, мне просто было приятно иметь доказательства.
– Доказательство чего?
– Собственных побед, собственного превосходства над человечеством. Ты знала, что Старик собирался меня усыновить?
Вопрос был настолько неожиданным, что Катя не нашлась, что ответить.
– Не знала. – Егор грустно улыбнулся. – Это малоизвестный факт. Я был никому не нужным сиротой, когда Старик взял шефство над детским домом, в котором я жил. Он сразу выделил меня из толпы убогих и бесталанных, он поощрял мою страсть к учебе, помог мне поступить в престижный институт, снимал для меня жилье, когда я учился. Он говорил, что я воплощение его мечты об идеальном сыне. Он любил меня как родного. Когда умер его настоящий сын, я подумал, что настал мой звездный час. Но мечты рухнули, появился Лиховцев… – Егор поморщился, словно от боли. А может, ему и в самом деле было больно от такой чудовищной несправедливости. – Он был дегенератом, неучем и уголовником, но он был родным внуком! Я жил в съемной квартире, а он – в роскошном особняке. Я грыз гранит науки самостоятельно, а ему нанимали лучших репетиторов. Я учился в России, а он во Франции. По-твоему, это справедливо?