– Ваня, не тяни кота за хвост, – попросил Сема.
– За несколько недель до взрыва большой босс переоформил компанию на тебя. – Иван вперил взгляд в Андрея, а потом после многозначительной паузы добавил: – Вот тебе и мотив…
– Какой мотив? – Андрей тоже заговорил не сразу, курил, думал о чем-то, скреб поросшую сизой щетиной щеку. – У кого мотив?
– У твоей жены. – Иван просительно посмотрел на Сему, словно призывая его в свидетели. – Теперь она наследница всего состояния.
– У нее нет мотива. – Андрей закурил новую сигарету. – Она не могла знать.
– А если знала? Я же узнал.
– Катя на такое не способна! – В этом нелегком разговоре Семе хотелось стать на сторону Лихого, а не Ивана. – Даже если бы она узнала, она женщина, Ваня! В Андрюхиной машине была установлена бомба с часовым механизмом, очень серьезная бомба. Это тебе не дамские бирюльки.
– Ну и что? – Иван упрямо мотнул головой. – Совсем не обязательно разбираться в бомбах, достаточно нанять знающего человека.
– А где она, по-твоему, нашла этого знающего человека? Киллеры не дают объявления в разделе «ищу работу»!
– У нее мог быть сообщник. – Иван набычился, уперся кулаками в стол. – Кто-то из тех, кто знает, где найти киллера. Ты искал мотив. – Он требовательно посмотрел на Андрюху. – Так вот он – мотив, яснее не придумаешь! Ищи того, кому выгодно. Это классика!
– Хрень это полная, а не классика! – буркнул Сема. – Катя не такая, у них с Андрюхой ребенок должен родиться. Лихой, что ты молчишь?!
– Иван, к завтрашнему дню мне нужен полевой бинокль и одежда поневзрачнее. – Андрей смотрел в окно, и по голосу его было не понять, что же он думает…
День похорон выдался стылым и серым. Лютый январский ветер шарил по кладбищенским дорожкам, сметал с надгробий снег, забирался за пазуху.
Андрей надвинул поглубже шапку-ушанку, поплотнее запахнул старую, изглоданную молью дубленку, поднес к глазам бинокль.
Тому, что происходило на кладбище, ни ветер, ни холод не были помехой. Похороны – такая штука, их не отложишь до лучших времен…
Снежная круговерть мешала, снежинки залепляли окуляры бинокля, и их приходилось то и дело протирать, но самое главное Андрей видел.
Гроб был дорогой, полированного дерева, с бронзовыми ручками и закрытой крышкой. Вот оно – последнее пристанище неугомонного Грома. Андрей стиснул зубы, посиневшими от холода пальцами навел резкость.
У гроба стояли люди: скорбные лица, непокрытые головы. Сотрудники компании, бизнес-партнеры, политики. Рядом – приятели-байкеры в наглухо застегнутых «косухах», в черных очках, с каменными лицами. К ним жмется Жертва, привычно бледный, в привычном траурном одеянии. Чуть в стороне – группа журналистов осаждает Силантьева. Егор выглядит уставшим: запавшие глаза, заострившиеся скулы, рассеянный взгляд. Его можно понять, на его плечи легло все бремя забот, и по организации похорон, и по управлению компанией в отсутствие хозяина. Нет, теперь уже хозяйки…
Андрей оторвался от бинокля, потер глаза.
Увиденная картинка оказалась неполной. Не было основных действующих лиц, людей, ради которых он и предпринял эту небезопасную вылазку. Андрею почему-то казалось, что стоит только увидеть лица Кати и деда, как сразу найдутся ответы на все вопросы.
Вдали послышался гул моторов, Андрей снова поднес бинокль к глазам. Из подъехавшей «Скорой», прижимая к животу медицинский саквояж, выбрался Савелий Петрович, личный врач семьи. Следом появились двое парней в черных костюмах. Под пристальным наблюдением Савелия Петровича они аккуратно опустили на землю инвалидное кресло вместе с сидящим в нем человеком. Прижавшись щекой к холодному граниту, Андрей смотрел и не верил своим глазам. Не было в мире силы, способной вот так, за считаные дни, скрутить в бараний рог его несгибаемого, железобетонного деда. Во всяком случае, так Лиховцев считал до этой минуты…
Из подъехавшего вслед за «Скорой» «БМВ» вышли две женщины. В одной из них Андрей узнал Нину Ивановну, секретаря Старика. А вторая…. а вторая была женой Андрея. Вернее, когда-то давным-давно, в прошлой жизни, он считал эту женщину своей женой. До того момента, пока не стал подозревать во всех смертных грехах…
Черная шуба до пят с глубоким капюшоном скрывала и фигуру, и лицо. Если бы не вызывающе яркая, неуместно яркая рыжая прядь, выбивающаяся из-под капюшона, Андрей бы ее не узнал. Он пришел сюда, чтобы увидеть ее лицо, заглянуть ей в глаза, но она и тут его провела…
А журналисты оживились, как почуявшие кровь акулы, бросились к Кате и Старику. Их остановили ребята из службы безопасности, мягко, но настойчиво оттеснили в сторону, подальше от гроба и группы скорбящих.
У разверстой могилы дед встал из инвалидного кресла, усталым, совершенно стариковским жестом отмахнулся от бросившегося ему на помощь Силантьева, шагнул к гробу. Андрей не видел лица деда – только сгорбленную спину и худую руку, сметающую снег с крышки гроба. Время шло, Старик не двигался. Он поднял голову лишь однажды, когда к гробу подошла Катя.
Она держалась хорошо: прямая спина, скрещенные на груди руки, скорбный наклон головы. Никаких рыданий, никаких истерик – все сдержанно и трогательно одновременно. А она, оказывается, хорошая актриса, его жена…
Андрей перевел взгляд на Старика. Он никогда не считал деда близким человеком. Он привык к их извечному противостоянию, смирился с тяжелым характером Старика и даже научился худо-бедно существовать рядом с ним, но ни о каких мифических родственных узах не могло быть и речи. Пришлось «умереть», чтобы понять, что узы эти никакие не мифические…
Налетел порыв ветра, швырнул горсть снега на крышку гроба, взъерошил седые волосы Старика, сорвал капюшон с головы Кати.
Все-таки Андрею удалось увидеть ее лицо – бледное, с запавшими щеками, с синими тенями под глазами. И глаза он тоже увидел – сухие, без единой слезинки. Он думал, что заметит в них скрытый триумф, а увидел пустоту. Даже вселенское горе и вселенская скорбь отступали перед этой пустотой. У живого человека не должно быть таких глаз… Катя провела рукой по лицу и вдруг стала медленно оседать на землю. Рыжая прядь заметалась по крышке гроба.
Андрей застонал. Он больше ничего не видел, только эту рыжую прядь, ласкающую полированное дерево.
Тяжелая рука легла на плечо.
– Пойдем, Лихой. – Сема растянул замерзшие губы в подобии улыбки.
– Зачем ты здесь? – Бинокль вдруг стал тяжелым, почти неподъемным.
– Страхую, чтобы ты не наделал глупостей. – Сема забрал бинокль, поднес к глазам.
– Там Катя, – прохрипел Андрей.
– Да. И ты знал, что она там будет.
– Кажется, ей стало плохо.
– Сейчас она в порядке. С ней Силантьев и Савелий Петрович.
– Дай! – Андрей вырвал из рук друга бинокль. Катю и деда окружали люди, за их спинами ничего не было видно.
– Лихой, соберись. Сейчас не время раскисать.
– А если она ни при чем?
Как же ему хотелось верить! Он бы полжизни отдал за одну эту веру.
– Может. – Сема кивнул. – Даже скорее всего, но ты должен знать это наверняка, а пока ты знаешь только то, что она унаследовала огромные деньги. Пойдем, Лихой, не нужно нам тут светиться.
– За ней нужно установить наблюдение.
– Установим.
– Ты не понял. Я хочу, чтобы за моей женой присматривали, чтобы ни с ней, ни с ребенком ничего не случилось.
– Все сделаем, Лихой, а теперь пошли. Нам нужно многое обсудить.
Ничего у них не получалось! Прошло уже сорок дней, а они так и не вышли на след убийцы. Ни они, ни полиция. У следователя по его делу возникли вопросы к Кате. Возникли и почти тут же исчезли. Уж не из-за вмешательства ли Старика? Старик ей верил? Верил до такой степени, что закрывал глаза на очевидное? Или просто позволял уйти от наказания ради ребенка, будущего и теперь уже единственного наследника? Чтобы ребенок родился здоровым, его мать не должна волноваться. По крайней мере, до родов… А дальше? А дальше возможны варианты…
Или Старик, так же как и он сам, вел свое собственное расследование, и расследование это доказало Катину невиновность? Пусть бы так! Вот только узнать наверняка Андрей не мог. Ивана, который был его глазами и ушами, перевели в простые охранники. Хотели уволить, но Катя заступилась, не позволила. Почему она не позволила?
Свою жену со дня похорон Андрей больше не видел, но нанятый детектив докладывал о каждом ее шаге, каждом перемещении. Перемещений было немного. «Дом – кладбище» – вот единственный, изо дня в день неизменный маршрут. Каждый божий день, в любую погоду! Зачем ей?..
Почти всегда с ней рядом находился Силантьев: друг, нянька и ангел-хранитель в одном флаконе. В этом не было ничего странного и ничего плохого, но Андрея этот факт особенно раздражал. За Силантьевым тоже установили наблюдение. Андрей даже самому себе не признался бы, что причиной этому было не подозрение, а банальная ревность. Как бы то ни было, слежка дала свои очень неожиданные результаты.
Иван явился в половине пятого утра, невыспавшийся, озябший и злой.
– Есть кофе? – спросил с порога. – Спать хочу так, что с ног валюсь.
– Сейчас сделаю. – Андрей прошел в кухню.
– А где Семен? – спросил Иван, стаскивая куртку.
– Отпустил его на пару дней к Марье. Все равно толку от него сейчас мало, пусть расслабится. – Андрей поставил джезву на огонь, принялся сооружать бутерброды.
– Великодушно, но неразумно. – Иван вошел в кухню, устало опустился на табурет.
– Какие новости? – В том, что новости есть, Андрей не сомневался, не стал бы Иван приезжать в такую рань без веских на то причин.
– Хватает новостей. И все плохие. – Иван бросил на Лиховцева быстрый взгляд. – Вчера было сорок дней.
– Это я знаю.
Андрей все порывался на кладбище к Грому, но не пошел, заказал службу в ближайшей к дому церкви, помолился как умел, попросил тоже как мог. За Грома, за Катю с ребенком, за Старика, за Сему с Марьей. Даже свечки поставил. Со свечками подсказала старушка, маленькая, востроглазая, в ситцевом платочке. Все рассказала, все показала, а потом вздохнула и по руке погладила, словно он, Андрей, был маленьким мальчиком, а не взрослым дядькой. Но после церкви и его неуклюжих молитв отпустило. Плита, придавившая душу, стала чуть легче, и от ее раньше казавшегося неподъемным веса больше не трещал Андреев хребет.