Ди-Ди снова залилась краской:
– Нет.
– Благодарю.
– Но…
Бигелоу вскинул бровь. Впервые за всю беседу директор похоронного бюро выглядел удивленным. Даже скорее раздраженным.
– Но что?
– Вы описали черты хорошего владельца похоронного бюро. А может, я ищу плохого?
Бигелоу нахмурился.
– Или неудачника, – резко бросил он. – Не то чтобы такое часто случается, но время от времени ко мне приходят стажеры, у которых явно нет… умения общаться с людьми, а это крайне необходимо для работы в этой сфере.
– И что вы делали?
– Увольнял.
– У вас остались какие-либо сведения о них?
– Конечно. Я припоминаю только одного такого человека, и, насколько я знаю, она перевелась в кулинарную школу и весьма преуспела. Учитывая масштаб расследования, думаю, вам не стоит ограничиваться походами от одного похоронного бюро к другому.
– Что вы предлагаете?
– Школа при морге. Таких в Бостоне две. Попробуйте, возможно, они не откажутся поделиться именами студентов, которые не смогли заниматься нашим делом. Я и сам мог бы поспрашивать. Мы с ними все-таки коллеги. Если вас заинтересует какое-то имя или появится, как вы их называете, подозреваемый, о котором вам захочется узнать побольше, я могу сделать несколько звонков.
– Спасибо.
– Мы отнюдь не кучка упырей, – тихо сказал Бигелоу, когда Ди-Ди поднялась со стула.
– Я ничего подобного и не имела в виду.
– Хотя время от времени мы встречаем лиц с такими наклонностями.
– Я вас очень понимаю, – уверила его Ди-Ди.
Бигелоу одарил ее легкой улыбкой, а затем, поддерживая под здоровую руку, проводил до двери.
Глава 11
За все время, что я жила со своим приемным отцом, ссорились мы всего один раз: в тот день, когда он нашел письма моей сестры.
– Не будь дурой! – кричал он на меня, сжимая в руке кипу бумаги, исписанной едва различимыми каракулями. – Тебе это ничего не даст, а вот потерять ты можешь многое.
– Она моя сестра.
– Которая набросилась на тебя с ножницами! Но тебе повезло больше других ее жертв. Скажи, что ты ей не отвечала.
Я промолчала.
Отец поджал губы, его суровое лицо выражало недовольство. Затем он тяжело вздохнул, положил всю стопку исписанной сестрой бумаги на письменный стол и сел на мою розовую незаправленную постель. На тот момент ему было шестьдесят пять. Внутренне собранный поседевший ученый-генетик, который думал, что уже слишком стар для всего этого.
– Запомни, существует всего два типа семей, – сказал отец, не поднимая на меня глаз.
Я кивнула, поняв, о чем он собирается мне рассказать. Об этом рассказывают всем детям, у которых нет родителей. Существует два типа семей: в одних ты рождаешься, в другие тебя берут. Обычно семью не выбирают, но у меня была такая возможность. В большинстве случаев приемные родители с энтузиазмом выдают пламенные речи о том, как это здорово, что ты можешь выбрать семью. Другие дети только мечтают о том, чтобы выбрать папу и маму, брата или сестру. Только подумай, как тебе повезло!
В годы моего взросления приемный отец читал мне множество книг на данную тему, такие как «Дитя моей души», «Раз, два, три – семью себе найди!». Отец с жаром уверял, что любит меня как родную. У него не было своих детей. Как и жены. Доктор Адольфус Глен был не просто убежденным холостяком, а одиночкой по жизни, до того момента, пока не встретил меня. И хотя он не являлся самым примерным папочкой в мире, я никогда не сомневалась в его любви ко мне. Еще в детстве я осознала, что это человек на редкость честный, скромный, но с чувством собственного достоинства. Он по-настоящему меня любил. И для него это стало главным смыслом в жизни.
– Ты не обязана ее выбирать, – снова и снова повторял отец в тот день. – Может, Шана и была когда-то твоей родней, но ведь не без причин тебя у этой родни забрали! А если бы эти письма писал твой отец, ты бы все равно их читала?
– Это разные вещи!
– Почему же? Они оба убийцы.
– Она была всего лишь маленькой девочкой…
– Которая превратилась во взрослого психопата. Сколько человек у нее на счету? Трое, четверо, пятеро? Ты не спрашивала?
– Может, то, что она сделала… то, кем она стала… не ее вина.
Отец пристально посмотрел на меня.
– Хочешь сказать, что на нее не подействовало проявление вашим отцом неуемной жажды к насилию? Каждую ночь она наблюдала за его жестокостью, пока ты была заперта в шкафу.
– Первые пять лет – самые важные в жизни ребенка, – вспомнив недавно пройденный курс детской психиатрии, прошептала я. – Я прожила с ним в одном доме всего год. А Шана – четыре. То есть все ключевые события на этапе становления личности…
– Естественный отбор. Тебе повезло оказаться в доме, где тебя любят, а твоей сестре – нет. Так что нет ничего удивительного в том, что ты теперь будешь учиться в самой престижной медицинской школе Бостона, а она до конца своей жизни будет закована в наручники в том или ином исправительном учреждении.
– Это слишком жестоко.
– Хватит себя обманывать, Аделин. Естественный отбор всегда был, есть и будет. А то, что ты испытываешь, не есть любовь. Просто ты чувствуешь себя виноватой за то, что в жизни повезло тебе, а не ей.
– Она моя сестра…
– У которой богатая история насилия над другими людьми, включая и тебя саму, между прочим. Аделин, назови мне хотя бы одну причину, почему тебе следует считать Шану своей семьей. Всего одну причину, и я отстану от тебя.
Я поджала губы и, стараясь по-прежнему не смотреть ему в глаза, пробормотала:
– Потому что.
Отец всплеснул руками.
– Господи, спаси меня от этих умников, у которых на все есть ответ! Скажи мне, ты отсылала ей деньги?
Я ничего не ответила, и отец снова глубоко вздохнул:
– А все потому, что она попросила, правда? Действительно, почему бы и нет. Она отличный манипулятор, а ты легкая мишень. Она заперта в большом доме, а ты в большом доме живешь.
– А может, все потому, что я ее младшая сестра, а сестры должны помогать друг другу?
– Как это трогательно. Это она написала?
– Я не такая наивная, как ты думаешь!
– Отлично. Тогда просто перестань высылать ей деньги, и увидишь, как долго она продолжит тебе писать.
– Она хочет узнать меня получше.
– А ты ее? – Впервые в голосе отца не звучала ирония.
– Я… мне любопытно. Мы обе знаем дурную репутацию отца. – Мой голос прозвучал, словно со стороны, когда я процитировала:
– «Больной придурок Гарри Дэй искал подружку понежней. Схватить, избить, проткнуть, убить! «Ты лучшая!» – всем говорил, а кости рядом хоронил».
Я услышала этот стишок еще в средней школе и никогда не говорила своему приемному отцу. Потому что боль – это знание, но иногда, чтобы ощутить боль, можно разделить знание с тем, кого ты любишь, не будучи в состоянии что-нибудь сделать.
Отец выдохнул, взгляд его смягчился.
– Но это правда.
– Это касается и моей сестры, верно? Я происхожу из семьи убийц.
– Точно, – угрюмо подтвердил отец. – Такой вот у тебя генофонд.
– И что бы мы ни думали по этому поводу, природа – это решающий фактор в становлении поведения. Одна только любовь не способна изменить мир.
– Ты слишком молода, чтобы так цинично рассуждать, дорогая.
Не обращая внимания на его слова, я продолжила:
– Конечно, я не считаю себя убийцей…
– Слава богу, – улыбнулся отец.
– Но я думаю, что должна узнать то, чего пока не знаю. Вспомнить то, что уже давно забыла. Ведь моя биологическая семья – это своего рода часть меня, да и ты сам меня учил, что отрицание есть зло. Смотри своим проблемам в лицо, анализируй их и затем решай. Не ты ли это говорил?
– Только я, кажется, еще упоминал про безопасность. Мы можем испытывать не только психологическую боль, не забывай. А семья, – отец указал на письма, – особенно твоя семья, Аделин, умеет причинять боль просто блестяще. Если ты изучала дело Гарри Дэя и видела все те фотографии, то должна знать это не хуже меня.
– Мы редко пишем друг другу. – Я кивнула на письма сестры. – Может, где-то раз в месяц, как обычные друзья по переписке.
– Письмами дело не закончится. Рано или поздно она попросит тебя о встрече. И ты согласишься, Аделин. В такие моменты, как сейчас, мне хочется, чтобы ты умела чувствовать боль. Вероятно, тогда инстинкт самосохранения у тебя был бы более развит.
– Не переживай, пап. Доверься мне, ладно? Я знаю что делаю.
Я развернулась и вышла из комнаты. Разговор окончен. Выводы сделаны. Баррикады целы.
Возможно, я бы сдержалась. Возможно, дело ограничилось бы письмами. Вот только отец мой вскоре умер. Семья, которую я обрела, исчезла. Я осталась абсолютно одна в этом мире, и, несмотря на нечувствительность, меня терзала тоска.
Спустя шесть месяцев я впервые нанесла визит в Массачусетский исправительный центр. Сидя напротив своей сестры в небольшой комнатке для свиданий, я поняла, что отец был прав: у Шаны действительно необычайно развитый дар причинять людям боль.
Но, как, вероятно, делают все младшие сестры, я тешила себя мыслью, что и сама не лишена талантов.
Оправившись от случая с Шаной, я поехала в офис, где меня ждал незваный гость в лице детектива Ди-Ди Уоррен.
На мгновение, как только за мной закрылись двери лифта, я замерла при виде ее. По телу пробежал холодок. Одежда Ди-Ди, черные брюки и кремовый свитер ассоциировалась у меня с образом женщины-полицейского на службе. А учитывая статью в сегодняшней газете, повествующую о двух новых убийствах в Бостоне, и прошлое моей семьи…
Но тут я обратила внимание, что детектив стоит, тяжело прислонившись к стене. На бледном лице застыла гримаса боли.
– Вы в порядке? – осторожно спросила я, подойдя ближе.
– Сами-то как думаете? Раз уж я здесь, – буркнула Уоррен.
Ее рука была плотно прижата к телу. Судя по внешнему виду, у детектива выдалась бессонная ночь и не самое лучшее утро. Очевидно, Ди-Ди знала, что нападение – лучшая защита, и, похоже, сейчас она была настроена просто воинственно.