– Он выбрал меня, – сказала Кристи, неотрывно глядя на пакет с картошкой фри. – Он выбрал меня.
Никто не проронил ни слова.
– Поначалу я кричала. Будто это могло хоть как-то помочь. Понимаете, я была в блоке, полном осужденных убийц и воров, с одним дежурным, которому на все плевать. В какой-то момент я услышала, как другие девушки подняли шум. Молотили по решеткам чем попало: обувью, книгами, зубными щетками. Тюремный бунт. Но камеры звук не записывают, так что Фрэнки мог не париться. Он творил все, что хотел. Снова, и снова, и снова. Должно быть, перед тем как прийти, принял дозу виагры, чертов сукин сын… Я ничего не могла поделать. Вдоволь поразвлекшись, он оделся, застегнул ширинку и сунул мне в руки маленькую бутылку шампуня. Знаете, такие стоят в гостиницах. Он трахнул меня в… И все, что я получила, это дешевый шампунь из мотеля.
На следующий день я не вставала. Даже ходить не могла. А Ричи написал в отчете, что я вымоталась, пытаясь спровоцировать тюремный бунт. Дежурный даже не потрудился зайти меня проверить. Они все в сговоре. Знаете, может, мы и заключенные, настоящие монстры – они.
Ди-Ди не нашлась, что на это ответить.
– На следующую ночь Фрэнки пришел снова. Меня он на этот раз оставил в покое. Полез к новенькой девчонке. Она плакала. Идиотка. Плакала и кричала, и снова плакала, и так до самого конца. Но мне было плевать. Так уж в тюрьмах заведено. Если трахают не меня, то все в порядке. У меня выходной, аллилуйя, хвала господу. Но мы, знаете ли, не звери.
Кристи резко подняла голову, ее пальцы барабанили по крышке стола.
– Просто когда с тобой долгое время обращаются как с животным…
В пятницу вечером у Фрэнки заканчивалось дежурство. Мы все это знали, поэтому весь блок сидел как на иголках. Мы знали, что он обязательно придет. Он был нашим страшным кошмаром, нашим проклятьем, и, конечно, ровно в десять вечера открылась дверь, и на пороге появился Фрэнки. На нем были синие джинсы и толстовка с эмблемой «Ред Сокс». А ведь раньше мне нравились «Ред Сокс»! Он посмотрел мне прямо в глаза и ухмыльнулся. Будто быть его девушкой – большая честь. Будто новенькая не истекала до сих пор кровью после того, что он с ней сделал. Он подошел ко мне. Черт, что же мне было делать? Что же делать… А затем…
Кристи замялась, оглядела присутствующих и продолжила:
– С ним заговорила Шана. Я узнала ее по голосу. Она подошла к двери своей камеры и спросила Фрэнки, как продвигается развод и каково это – осознавать, что твою жену трахал кто-то другой, что ты растил чужих детей. Ах да, затем она сказала что-то вроде: «Я удивляюсь, почему твоя собака еще не сбежала от такого неудачника, как ты. Знаешь, поищи слово «неудачник» в словаре и наверняка увидишь под ним свою фотографию». – Кристи слегка вздрогнула, покачала головой. – Шана говорила и говорила. Ей было известно все. Все о личной жизни Фрэнки. Откуда она могла это узнать, черт побери? Поначалу Фрэнки игнорировал ее, сказал ей заткнуться и что она ни хрена не знает. Но Шана продолжала и продолжала, и через минуту Фрэнки подскочил к решетке и начал вопить. Обозвал ее тупой мразью и приказал ей заткнуть свой поганый рот, пока он сам его не заткнул. Но ее это не остановило. Черт возьми, она улыбалась. Она улыбалась ему в лицо самой безумной улыбкой, какую я когда-либо видела в своей жизни.
«А ты меня заставь», – сказала Шана. Или что-то в таком роде.
Я подумала – вот и все, она только что подписала свой смертный приговор. Фрэнки сейчас не просто вышибет из нее все дерьмо, он ее убьет. За то, что она с ним так разговаривала. И смотрела на него как на жалкого неудачника и импотента.
Фрэнки помахал Ричи, чтобы он открыл дверь в камеру. Тот открыл, и в следующий миг Фрэнки влетел внутрь, весь на взводе и готовый ее пришлепнуть. Я видела его дикий взгляд, но Шана не сдвинулась с места. Она снова широко улыбнулась. Фрэнки это, похоже, слегка испугало. Буквально ощущалось, что какая-то малая часть его мозга хочет поднять тревогу. Но было уже слишком поздно. Фрэнки замешкался, и Шана ударила его в живот. Я до сих пор иногда слышу во сне этот глухой звук удара. А затем кровь закапала на пол. Она воткнула ему в живот короткое лезвие или, может быть, заостренную расческу. Я так и не поняла. Затем нанесла еще один удар, и еще, и еще… В то время как Фрэнки корчился от боли, Шана выглядела счастливой как никогда. Затем он упал на пол, и она опустилась на колени. Удар, удар, удар.
Ричи наконец вытащил свою жирную задницу из кабинета и поднял тревогу. Прибыла команда реагирования, все полностью наготове, но Шана не отступилась. Она стояла над телом Фрэнки и скалила зубы. – Кристи резко повернулась к Аделин: – Вы должны ее понять. Все словно с катушек слетели. Визжали сирены, заключенные разволновались, коридор был заполнен качками-охранниками, вооруженными щитами и увесистыми дубинками. Они кричали Шане бросить оружие и лечь на пол. Но она не сдавалась. Она была словно… не знаю, львица, готовая до последнего защищать свою добычу. Пока они все орали, Шана слизала кровь, стекавшую по ее запястью. Двое охранников чуть в обморок не упали.
Эти качки долго не могли ее связать. Шана отчаянно боролась. До самого конца она молотила ногами и кулаками всех, до кого могла достать. В какой-то момент мне показалось, что они ее убьют. Я хотела крикнуть, чтобы они перестали, но не смогла. Даже после того, что она сделала для меня… Я не смогла.
Когда охранники выволокли Шану из камеры, я едва узнала ее. Нос был разбит, оба глаза распухли. Но она повернулась ко мне. Пока они несли ее по коридору, Шана посмотрела на меня и сказала: «Прости меня, Аделин». Вот и все. «Прости меня, Аделин».
Через две недели ее выпустили из медизолятора. Ее переместили в одиночную камеру, а я, по иронии судьбы, снова жила в клетке напротив. Когда я рассказала, что Фрэнки насиловал меня, руководство не поверило. Посчитали, что я наговариваю на него, и поэтому наложили на меня дисциплинарное взыскание. Меня тоже отправили в одиночку, где всем заправлял Ричи. В основном, конечно, он приглядывал за Шаной. Она знала о нем слишком много…
«Рано или поздно ты все-таки уснешь», – шептал он ей через окошко в двери. В ответ она только смеялась и говорила: «Только после тебя, ублюдок».
Не знаю, как она это делала. Но однажды ночью я проснулась от ее шепота. Низкий торопливый шепот, почти нараспев. Шана разговаривала с Ричи, говорила что-то будто очень важное. Ричи молчал, но и не уходил. Он просто стоял возле двери в ее камеру, слушал и качал головой: «Нет-нет-нет…» Затем она замолчала. Кругом стало тихо, хотя, должна вам сказать, в тюрьме никогда не бывает тихо. Все слушали. И чем больше мы слушали, тем больше хотели узнать. Но Шана больше не разговаривала.
Ричи вдруг… тяжело вздохнул. Словно… словно самый измученный парень в мире наконец снял огромную ношу со своих плеч. Затем он открыл дверь в камеру Шаны, я это лично видела, зашел внутрь и крепко обнял ее. Со стороны можно было подумать, что они любовники. Когда она вонзила лезвие ему в сердце, он даже не дернулся. Казалось, он был… благодарен ей. Ричи упал на пол, а Шана села рядом и стала гладить его по голове, пока другие охранники не заметили, что он куда-то исчез, и не подняли тревогу. Снова раздался вой сирены, и снова приехала команда быстрого реагирования.
На этот раз Шана не стала сопротивляться. Ее взгляд, минуя охранников, был направлен прямо на меня. Затем она подняла заточку и одним резким движением вспорола себе руку от запястья до самого локтя. Я едва подавила крик, но Шана не издала ни единого звука. Она всего лишь перебросила нож из одной руки в другую и снова замахнулась. Охранники вовремя подоспели и прижали ее к полу, не дав ей закончить задуманное. В противном случае…
Голос Кристи затих. Она пожала плечами, подведя, таким образом, итог своему рассказу. Никто больше не заговорил. Аделин, как отметила про себя Ди-Ди, вообще словно онемела.
– А третий охранник? – нарушил молчание Фил. – Как его звали? Говард?
– Он больше не выходил на работу. Я слышала, он умер несколько месяцев спустя. Не справился с управлением грузовика и улетел в кювет. Мне немногое известно, но, уверена, Шана знает об этом все. Держу пари, если он совершил самоубийство, то только потому, что Шана его заставила.
– Кто еще об этом знает? – спросила Уоррен.
Уилли снова пожала плечами:
– Без понятия. Конечно, нас вызывали на допросы. С миру по нитке… Но слушали они нас? Было им вообще хоть какое-то дело до наших показаний? Поймите, заключенные – не люди. Мы для них животные, блеяние которых никому не интересно. Конечно, дело замяли. Охранников похоронили, их вдовам назначили пособие, к нам прислали новых надзирателей. Прямо райская жизнь началась.
– А суперинтендант?
– Имеете в виду босса? Мы его в глаза не видели. Вот суперинтендант Бейонсе – другое дело. Эта делает вид, что любит нас, иногда даже совершает обходы по камерам. Но босс Уоллес? Черта с два.
Суперинтендант МакКиннон, известная также как Бейонсе, работала в Массачусетском исправительном центре только последние десять лет, то есть события рассказа Кристи имели место в правление ее предшественника. По крайней мере, это объясняло неосведомленность суперинтенданта МакКиннон в грязных подробностях тех дел.
– Вы разговаривали с Шаной? – спросил Фил.
– С тех пор мы больше не виделись. Меня выпустили из одиночки, пока Шана все еще была в больнице.
– А охранники, – заговорила Аделин, – Ричи, Фрэнки, Говард – они точно не пытались ее изнасиловать? Вы в этом уверены?
– Да.
– Зачем же она тогда вмешалась, как думаете? – спросила доктор Глен.
– Ради Аделин, – просто ответила Кристи. Она с неподдельным любопытством смотрела на доктора: – Вы ведь и есть Аделин, верно?
Доктор Глен кивнула.
– Вы ее сестра?
Она снова кивнула.
– Только вы никогда в тюрьме не сидели. Вы слишком хорошо выглядите.
Доктор Глен в ответ слегка улыбнулась.