— Как там Ариночка ваша, поправляется? — поинтересовался он.
— Спасибо, помаленьку, — ответил я.
Интересно, что за отношения были у него с Василь Егорычем? Я не знал что они знакомы, и что он может знать об Аринке.
— У них там машина в проулке застряла, — вернулась от пожарников Пальчикова, которая так с утра и крутилась у нас и сыпала новостями. — А на той стороне понагнали каких-то негров с саблями, говорят будут фильм про Чечню снимать…
Ей явно не хотелось уходить от нас и я решил воспользоваться этим, чтобы отнести наконец в прачечную скопившееся бельё, а заодно и сдать в химчистку дублёнку.
— Вот охота тебе, Егорыч, деньги тратить, что ж я, разве б не обстирала вас?
Я поцеловал перед уходом Аринку, как было заведено.
— Не хулиганьте тут без меня.
— Иди, иди, без тебя управимся, — заверила Пальчикова.
День прошёл в беготне. Ближняя прачечная была закрыта, пришлось бежать в городок, но там уже образовалась очередь. Дублёнку в химчистку не принимали, и чтобы не таскаться с ней, я отнёс её домой, а когда вернулся, сказали, что заказов на сегодня принимать больше не будут, потому что у них «всего две машины и те перегружены». Кто бы мне сказал ещё с месяц назад, что я, вместо того, чтобы придя из школы, усвистеть с Виталькой на мотоцикле по какой-нибудь головоломной трассе, или вместо того, чтобы испытывать с пацанами наш суперавтолёт, — буду бегать высунув язык по прачечным и химчисткам! Разве мог я даже в шутку допустить такое?! Но я не любил проигрывать. Оставалась последняя прачечная, за городским стадионом, до которой надо было ехать двумя автобусами, и в этой чистой и тихой прачечной всё оказалось легко и просто: у меня с улыбкой приняли заказ и выписали квитанцию… Я стоял в автобусе с пустою сумкою на плече, впервые за этот день у меня поднялось настроение, поэтому я решил сойти не доезжая до поворота на станцию, чтобы прогуляться по знакомым местам, чтобы пройти где-то поблизости, где-то совсем-совсем рядышком с родительским домом. Сойдя с автобуса, я перебежал через дорогу, прошёл немноголюдный пятачок у торговых палаток, вернее почти прошёл…
— Привет, полковник! — чья-то рука удержала меня за плечо.
Я увидел весёлого краснолицего мужика в распахнутой куртке.
— Что, не узнал? — подмигивал он.
— Привет, — ответил я.
— Узна-а-ал, узнал капитана Салько…
— Узнал, — сказал я.
— Ещё б тебе не узнать меня, сволочь! Бороду отпустил… Гляньте на него бобрики, это тот самый и есть полковник, о котором я вам рассказывал! Сам в руки сунулся, нате вам, полюбуйтеся!
Он обращался к двум парням с одинаковой стрижкой и выражением лиц. Они молча жевали.
— Вот он, бобрики мои, живой и здоровый, на хорошей пенсии надо же, а? Какие чистые глаза! Эта сволочь и накатала на меня рапорт о том, что я списанные стволы реализовывал, и ещё кой-чего со склада, и весьма успешно, господа, и кстати, кормил этим свою многодетную семью и родителей, слышишь, падла? и ещё пару непосредственных начальников! Какой бизнес был, бобрики, вам и не снилось! Ты хоть понимаешь, какая ты сволочь?! Что из-за таких как ты невозможно нормально жить! Ну что смотришь, полковник, думал забуду за столько лет? Думал прощу, да? Такое, гнида, не прощается, не-ет… Нет, родной, из-за таких сволочей как ты, у людей не хватает нормальной свободы, ты понял полковник?! Нормальной свободы нету!!
Он готов был взорваться, но неожиданно переменил тон и заговорил со мной почти по-дружески:
— Ждал я этой встречи, полковник, знаешь как ждал?! Слыхал ты в этих краях живёшь, вот думаю, может подвезёт мне… стоим тут с ребятками, дела обсуждаем под хорошую закусочку, глядь, а вот и ты, прямо-таки волшебно, можно сказать, исполнение желаний! Ты ведь не торопишься? куда тебе торопиться-то, сумочка я вижу пустая, уж ты часом не бутылочки ли сдавать ездил? Думал небось, что жизнь вот так и пройдёт потихоньку, иудушка? А как же должок-то? Бобрики, вы гляньте, он не понимает…
Бобрики уже вплотную смотрели на меня, продолжая жевательные движения. А я слушал красно-багрового капитана Салько и представлял себе его глупейшую физиономию, когда у него на глазах я преспокойно отклею бороду и усы и его заклятый полковник превратится в обыкновенного бритоголового пацана.
— Нет, вы видите, он не врубился, он усмехается, как вам такой нонсенс? Этот недоумок смеётся надо мной! Смеётся!!
Не знаю почему, но я не делал никаких попыток чтобы защитить себя, позвать на помощь или спасаться бегством, и моментально получил удар в живот и в челюсть… как будто во мне разом погасили свет и выкачали весь воздух… Полное ощущение того, что ты умер. Но первое, что я услышал, открыв глаза, был мой собственный хрип, вбирающий воздух…
— На колени! — орал Салько. — На колени! проси, гнида, прощения!..
Ну почему я не сорву с себя бороду? Почему не бегу? Не спасаюсь? Не знаю! Но я почему-то упорно остаюсь полковником, остаюсь Василь Егорычем! И никуда не хочу бежать!!
— Убью! на колени..!
Меня сбили с ног. Бобрики дружно работали по мне ногами… Помню ноги людей, они толпились и обходили нас… помню острую боль в груди, но крикнуть не успел, мне влепили ботинком в рот… было несколько вспышек, потом погрузился в бурю и мрак…
Потом был звон, кто-то раскачивал меня как колокол и я звенел. Но я не хотел звенеть, я хотел тишины, а вместо тишины слышался чей-то голос:
— … он без сознания… Отец, ты живой? Вроде живой…
Кому это он говорит? Кто отец? Где отец?!
— Очнулся. Да, отец, вид у тебя шикарный… За что ж тебя так раскрасили? поди ещё и бесплатно?
Это я отец. Ну да, отец, полковник, Василь Егорыч… Значит живой.
— Вставай отец, лето кончилось. Давай помогу.
Кто-то пахнущий пивом помог мне подняться. Тошнота и полный рот крови. Я сплюнул и сразу обнаружил отсутствие одного из передних зубов. Рядом кто-то шевелился, два тела, стоящие на коленях и упёртые лбами в бетонный забор. Я с удивлением узнал в них «бобриков». Они мычали.
— Эти ещё долго не встанут, — сказал мой пахнущий пивом ангел, — а тот кабан красномордый сбежал, как заяц. Тебе бы умыться, отец, тут колонка недалеко.
— Я знаю. Спасибо тебе…
— Сам-то дойдёшь?
— Дойду. Спасибо тебе, спасибо большое!
— Да ладно. Живи долго.
С каждым шагом я приходил в себя. Наступившая темнота помогала мне скрывать свою внешность и стыд перед встречными. Голова почти не болела, болело в груди и в правом боку. Свернув на знакомую улицу я вышел прямо к колонке, стоявшей в круге от фонаря. Умываясь, я обнаружил, что борода в нескольких местах отстала от кожи, клейкий слой её забился грязью и кровью. Я снял её и стал промывать под струёй воды.
— Василий Егорыч, что с вами?
Я поднял голову, это был Цимес. Он стоял вылупив глаза, совершенно огорошенный от увиденного.
— Что это с вами Василий Ег… — запнулся он. — Так это ты, Гнутый? Это ты-ы?!..
— Нет, это не я. Ну, чего уставился? Вали отсюда!
— Гнутый! Гнутый… Ну, ты даёшь!
Я отмыл бороду, но ей надо было ещё просохнуть, а вообще это был провал.
— Не понял, а где же Василий Егорыч-то? — домогался Цимес. — Это он значит куда-то делся, а может и помер, а ты значит заместо его, да?
— Да пошёл ты.
— Нет, погоди, постой… И ты, значит, живёшь за него с Аринкой… и никто не знает, что она это та, которую ты спасал. Но я-то знаю! Я помню, Гнутый, я всё помню. Значит ты для виду, как бы для всех нас ты — Василий Егорыч, а сам со своей Аринкой… Ну, вы молодцы, ребята, убрали старика, чтоб не мешал, и живёте себе потихоньку, ай-яй-яй…
— Замолчи, гад! — я нагнулся и схватил попавшуюся под руку палку.
Он отпрыгнул в сторону, но уходить и не думал.
— Ну, ты попался, Гнутый… на все сто попался! Я тебе всё припомню, артист поганый! На этот раз ты точно влип, по самую ботву, и все об этом узнают, Гнутый, все — по телевиденью, по радио, в газетах, на каждом углу! Все увидят, какой ты герой, герой-любовник!
— Иди, докладывай! Давай, беги скорей! Шавка…
Я шёл петляя по улицам, кипя от злости, но он не отставал. Куда я иду? Всё бессмысленно, всё потеряно! всё рухнуло! Что теперь будет с Аринкой, с моей девочкой? Как же я буду без неё? Как она будет без своего Папика? без меня? без наших вечеров, без наших разговоров, шуток…
— Нет, ну «сладкая парочка»! — блажил он сзади, — и какой скандал, вау! ну супер!..
— Ну, тогда уж и я кое-что открою про тебя пацанам! — вырвалось у меня.
Я сказал это просто так, со злости, абсолютно ничего не имея ввиду. Но он сразу замолк. Борода моя высохла, что с ней делать? Зачем же я иду туда? Я остановился, глядя на огни посёлка за переездом, куда же всё-таки мне идти? Кто мне скажет?!
— Слышь, Игнат? — он стоял в трёх шагах от меня, не решаясь подойти ближе.
— Чего тебе ещё? Ну, чего?!
— Я придумал, — сказал он покусывая губу, — я буду доить тебя.
— Чего, чего?
— Будешь отстёгивать мне за то, что я знаю про тебя. Тысячи полторы, раз в месяц в конвертике… и никто ничего не узнает.
— А на что мы жить будем? Мы же на пенсию его живём, недоумок.
— А родители на что?
— Всё, свободен.
— Ну, хорошо, — он покосился на палку, — пусть будет тысяча, согласен?
Боль в груди не унималась ни на минуту. Я посмотрел на бороду и сказал:
— Согласен.
— Всё забываю спросить, кто это вас так отделал, Василий Егорыч?
— Не твоё собачье дело.
— Окей. Так я приду завтра? часика в три? нет, с утра, к девяти?
— Чёрт с тобой.
Он больше не шёл за мной.
Я подходил к нашему дому, даже не пытаясь осознать всего, что случилось со мной сегодня. Светились окна, но на крыльце было темно, кто-то опять вывернул лампочку. Я знал, что она ждёт меня, и нечего думать о том, что будет дальше, я просто должен сейчас быть там, вместе с ней. Я нацепил свою бороду, подвигал бровями, прокашлялся, снова почувствовал себя Василь Егорычем, и позвонил. Пальчикова запричитала уже с порога: