После этого заявления он сделал небольшую паузу и закончил:
– Теперь мы с мистером Бердом готовы ответить на все ваши вопросы.
Я выключил телевизор, отказываясь дальше терпеть шоу Майкла Джейкобса. В определенном смысле ничего из того, что он сказал – или мог предпринять против меня в ближайшее время, – меня не обеспокоило. Только чтобы начать расследование, которое могло бы привести к импичменту, может уйти несколько месяцев.
Более насущная проблема заключалась в том, что теперь орды репортеров начнут совать нос в мои дела, пытаясь выяснить, почему судья Скотт Сэмпсон принял такое странное решение. Да, докопавшись до правды, они могли бы сохранить мне работу.
Но вынесли бы смертный приговор моей дочери.
Первый звонок с просьбой дать комментарий поступил в приемную к миссис Смит двадцать минут спустя. Я сказал, что ничего говорить не буду. Вскоре звонки и письма хлынули бурным потоком.
Пресс-конференция, видимо, закончилась. В окно было видно, что несколько бригад телевизионщиков переместились ближе к парковке для судей. Я прекрасно знал, что им хочется снять: выражение ужаса и сознание своей вины на моем лице, когда я буду выходить под градом провокационных вопросов, как будто их и в самом деле интересовало мое мнение об этой истории.
Доставлять им такую радость у меня желания не было. Я мог дожидаться, пока они разъедутся, прячась в здании суда целый день и еще полночи, если потребуется.
От чего я не мог уклониться, так это от звонка Джеба Байерса, который последовал вскоре после пресс-конференции. Едва успев отметить, что сердце застучало быстрее, я тут же услышал в трубке голос главного окружного судьи.
Не тратя времени на приветствие, он начал так:
– Думаю, вы в курсе спектакля, который только что закончился у вас перед зданием суда?
– К несчастью, да.
– Я бы, конечно, хотел сказать, что удивлен, но это не так. В понедельник, во время разговора с Кизи, я сказал, что хотя ваш приговор и не совсем обычный, ничего предосудительного, на мой взгляд, в нем нет. Кизи недвусмысленно дал мне понять, что Джейкобс, по его убеждению, от своего не отступится.
– Могу себе представить, – сказал я и добавил: – Спасибо за доверие, Джеб. Я очень вам благодарен.
– Не стоит. Признаюсь – я не уверен, что до конца понял ваше решение. Но я буду до самой смерти защищать ваше право его принять. И не допущу, чтобы на моих судей обрушивались с угрозами, тем более если они исходят от какого-то второсортного законодателя, который просто пытается слепить какую-нибудь скандальную историю для вечерних новостей.
– Аминь.
– Но должен вас предупредить, – сказал он и после зловещей паузы продолжил: – я думаю, журналисты начнут задавать непростые вопросы.
Мог бы и не подливать масла в огонь, я и без него это знал.
– Даже не сомневаюсь, – сказал я.
– В связи с этим, я думаю, стоит выступить с заявлением. Все это теперь переместится в общественно-политическую плоскость, и если оставлять претензии такого рода без ответа, то это не лучшим образом отразится на судебной системе. Я не люблю, когда нас обвиняют в том, что мы прячемся за своими мантиями.
Я покачал головой, хотя Джеб и не мог этого видеть.
– При всем моем уважении, Джеб, я не думаю, что это хорошая идея. Работая с сенатором Франклином, я нередко имел дело со средствами массовой информации. Журналисты как паразиты: чем больше их кормишь, тем больше и ненасытнее они становятся. Поэтому отбить у них интерес можно только одним способом – посадив на голодный паек.
– Я понимаю, чем вы руководствуетесь, и в любой другой ситуации с вами бы согласился. Но думаю, что на этот раз им надо дать отпор. Когда-то давно отец учил меня, что задира признает только одно – силу. Мне кажется, вам нужно выпустить заявление и рассказать о Ките Блуме.
Я на всех парах несся в пропасть. Заявление о Ките Блуме привлечет к себе повышенный интерес и в конце концов не выдержит проверки на прочность. Я уже видел, как толпа предприимчивых репортеров носится по школам, пытаясь взять интервью у несуществующего футбольного тренера. И сколько времени им понадобится, чтобы понять, что они гоняются за плодом моего воображения?
Нет, Байерс должен был отказаться от этой пиар-стратегии, и достичь этого, к несчастью, я мог только одним способом: солгав еще раз и удвоив ставки в уже проигранной игре.
– Видите ли, Джеб, я не могу поступить так… с Китом. У него своя жизнь, карьера, семья, соседи – им совсем не обязательно знать о его прошлом, разве что он сам захочет о нем рассказать.
Поскольку Байерс не ответил сразу, я добавил:
– Это не его битва, а моя. И с моей стороны было бы нечестно его в это втягивать.
– Вы с ним общаетесь?
– Нет, мы не виделись уже много лет.
– Может, вам связаться с ним и рассказать о своих намерениях? – предложил Байерс. – Добейтесь его согласия использовать эту историю. Готов поспорить, он постоянно говорит о грехах своей молодости со своими подопечными. Скорее всего, он будет горд тем, что его дело вдохновило вас, и захочет, чтобы по тому же пути пошли и другие.
– Я не… не знаю, Джеб, – я буквально выдавливал из себя слова. – Это очень похоже на грубое вмешательство в личную жизнь. Насколько я знаю Кита, он посчитает, что обязан мне помочь взамен на услугу, которую я тогда ему оказал. Но это все равно будет неправильно.
– Один мой друг работает корреспондентом «Таймс Диспетч». Хороший и порядочный человек. А что, если я шепну ему на ушко имя Кита Блума и попрошу заняться этим делом?
Я умолк, пытаясь справиться с нарастающим приступом паники. Репортер из «Таймс Диспетч» был не панацеей от моих бед, а воплощением самых худших страхов.
Поскольку Байерс ждал ответа, я сказал:
– Это то же самое, что устраивать слушание дела по телевизору или на страницах газет. Лично я бы не стал ничего предпринимать. Если Конгресс инициирует расследование и назначит специального прокурора, так тому и быть. Они все равно ничего не найдут. У меня нет офшорных счетов на миллионы долларов.
Вновь повисла тишина. Мне уже показалось, что я выиграл, как Байерс нанес новый удар:
– Вы уверены, что можете слушать другие дела, пока эта история не закончится?
В качестве главного судьи округа Байерс возглавлял местный Судейский совет, который вполне мог выдать предписание изъять у меня из производства все дела. Конечно, для этого потребовались бы голоса всех членов совета, а не одного Байерса, но его влияние было огромно.
А как только «дело Пальграффа» передадут другому судье…
Я приложил все усилия, чтобы мой голос не выдал, как бешено у меня колотится сердце.
– Я понимаю, о чем вы говорите, но, боюсь, такой шаг будет воспринят как признание вины, и тогда моему обидчику ничто не помешает добиться своего. Даю вам слово, что это дело никак не повлияет на принимаемые мной решения.
Немного подумав над моими словами, он сказал:
– Ну хорошо. Давайте посмотрим, как события будут развиваться дальше.
– Согласен, на мой взгляд, это хороший план.
– И будем на связи, – добавил он.
– Договорились. Спасибо вам за все, Джеб.
Я положил трубку и закрыл руками лицо.
Глава 34
В истории о том, как конгрессмен на «Харлей-Дэвидсоне» попытался отправить в отставку пережившего покушение федерального судью, было достаточно смачных подробностей, чтобы каждый захотел отхватить себе кусочек.
Все утро я в ужасе наблюдал за тем, как цитаты из речи Джейкобса и реплики Берда со скоростью сплетни разносились по Интернету и кабельным каналам. Друзья по колледжу, юрфаку, знакомые по Сенату – многих из них я не видел уже много лет – присылали мне сообщения и электронные письма, либо выражая моральную поддержку, либо спрашивая, что отвечать на вопросы журналистов. Дважды звонил сенатор Франклин.
Все звонки я перенаправлял на голосовую почту. Даже от Элисон. От Элисон в первую очередь.
Но избегать ее без конца все же было нельзя, поэтому после пятой или шестой попытки с ее стороны я наконец снял трубку и сказал:
– Привет.
– Господи, ну почему ты не отвечал? – пронзительным голосом произнесла она.
– Потому что был занят, – ответил я, может быть чуть резче, чем следовало.
– Я так понимаю, ты видел это… это…
– Пресс-конференцию?
– Да. Если ее, конечно, так можно назвать. Неужели этот козел действительно может так делать? Просто взять и обвинить тебя в… в…
– В коррупции? Видимо, может. Если подумать, я ведь и правда необъективен, просто причина не та, что он думает.
– Но неужели он действительно… я хочу сказать… он может добиться твоей отставки?
– Слушай, ты позаботься о Сэме, а с работой я сам разберусь.
В трубке послышался далекий звонок стационарного телефона.
– Наверняка очередной репортер, – сказала жена, – они звонят каждую минуту. Я думала, нашего номера нет в справочнике.
– Журналисты узнают координаты по своим каналам.
– И даже адрес? Они что, скоро явятся к нам домой?
– Не думаю. Дальше нашего абонентского почтового ящика им не продвинуться.
После Инцидента и назначения меня судьей я, с помощью приятеля из Департамента национальной безопасности, принял меры, чтобы наш адрес не появился в базах общего доступа, и теперь молился, чтобы это сработало. Я не знал, что подумают похитители, когда увидят у нас на подъездной дорожке вереницу фургонов новостных телеканалов.
– А что мне делать, если кто-нибудь из них все-таки появится? – спросила она.
– Скажи, что они посягнули на частную собственность, и пошли их куда подальше.
– А ты… ты не можешь сейчас приехать домой? Рядом с тобой я бы чувствовала себя лучше.
– Я сейчас не могу отсюда выйти, – сказал я, бросив взгляд в окно, – к тому же есть опасность, что кто-нибудь из журналистов проследит за мной и выяснит, где мы живем. Может, тебе лучше поехать к маме? Или к Карен? Собери сумку. Переночуй у них. Может, даже останься на несколько ночей.