Документ начинался с доклада о перемещениях Роланда Хеманса, который фигурировал в нем только как «объект». Каждый пункт начинался с точного времени, и вполне ожидаемо весь отчет представлялся довольно однообразным.
09.17 – Объект прибыл в офис по адресу Уэст-Брэмблтон, 214.
12.33 – Объект вышел из офиса по адресу Уэст-Брэмблтон, 214 и направился пешком в ресторан «Сабвей».
12.41 – Объект вышел из ресторана «Сабвей» и вернулся в офис по адресу Уэст-Брэмблтон, 214.
Вскоре это описание мне смертельно наскучило, и я перешел сразу к фотографиям. На них Роланд Хеманс садился и выходил из машины, входил в дом или офис или покидал их.
В пятницу он ездил только в отель «Мариотт» в центре Норфолка, где «Лесли, Дженнингс и Роули» поселили своих свидетелей – адвокаты называли отель «штабом». Это было необычным шагом с их стороны – пригласить сюда ученых для дачи показаний, – ведь обычно адвокаты сами ездили к свидетелям. Однако это был единственный способ всех опросить, учитывая предельно сжатые сроки, на которых я настоял.
Ни одна из этих фотографий не заинтересовала меня, пока я не добрался до кадров, сделанных в субботу утром: Хеманс вышел из дома, остановился у цветочного магазина, въехал на территорию «Кенсингтон Мьюз».
Все то же самое, что и в прошлую субботу. Я кликнул следующую фотографию: на ней Хеманс парковался. Затем увидел его выходящим из машины с букетом цветов.
Герберт Трифт находился к нему ближе, чем я, и к тому же выбрал угол съемки получше, каким-то образом пробравшись на территорию жилого комплекса. В итоге я получил превосходную возможность разглядеть то, что произошло потом. На серии фотографий Роланд Хеманс сначала шел по наружному проходу, потом стоял и ждал у двери. На следующей фотографии ему открыли дверь.
Это была не Джоан Смит.
А Джереми Фриланд.
Следующее фото детектив, видимо, оставил на сладкое (вполне буквально): на нем Роланд Хеманс обнимал Джереми. Чтобы развеять последние сомнения, на последней фотографии, снятой, когда за адвокатом уже закрылась дверь, их губы слились в поцелуе.
На этом снимке репортаж заканчивался. Я вернулся к документу и проверил хронометраж. В «Кенсингтон Мьюз» Хеманс вошел в 08.12. Последнюю запись Трифт оставил в 09.17: «По звонку клиента наблюдение за объектом прекращено».
Но, если честно, я и так узнал больше, чем достаточно. Роланд Хеманс действительно состоял в интимной связи с одним из членов моей команды. Правда, не с тем, на кого я подумал вначале.
Я просидел минут пять, глядя на фотографию и удивляясь, как же неверно я все понял. Я ошибся насчет Хеманса потому, что следовал стереотипу «маскулинный – значит, гетеросексуальный». С другой стороны, я ведь не знал, что Джереми тоже живет в «Кенсингтон Мьюз». Точно не жил, когда только начинал работать со мной. По-видимому, Джереми переехал туда, наслушавшись рассказов миссис Смит о том, какое это прекрасное место.
Когда я просмотрел фотографии еще раз, многое стало приобретать смысл. Во-первых, эпизод, когда Джереми попросил меня взять самоотвод. Он знал, что не сможет принимать участие в процессе, если будет спать с адвокатом истца, но и не мог признаться мне, что у них с Роландом Хемансом роман. По всей видимости, и Хеманс – женатый мужчина, отец двоих детей и адвокат года по версии Вирджинской ассоциации юристов-афроамериканцев – скрывал свою сексуальную ориентацию и не мог допустить, чтобы правда выплыла наружу.
В лице Джереми он обрел осторожного и спокойного любовника, который был только рад ограничиться субботними свиданиями. Их отношения, скорее всего, длились уже довольно долго. Как давно мой референт познакомился с Хемансом? Скорее всего, во время очередных слушаний в Апелляционном суде и уж в любом случае до того, как перешел работать ко мне. Стало быть, не меньше четырех лет. Хотя сам он, кажется, называл другую цифру – то ли шесть, то ли восемь.
К сегодняшнему дню их роман, должно быть, перерос… чуть ли не в брак.
Я опять вспомнил, как Джереми проскользнул ко мне в кабинет в тот день, когда попросил меня взять самоотвод. А потом все время сидел, закусив губу. Увидев в графике слушаний дело Пальграффа, он с самого начала решил сделать все возможное, чтобы мы от него отказались, но полагал, что в его распоряжении будет больше времени.
Затем процесс привлек внимание широкой общественности, и пытаться провернуть все втихую уже было нельзя. И когда ему не удалось убедить меня добровольно отказаться от дела, они с Хемансом разработали новый план, состряпав ходатайство о моем отводе. Большую часть информации Хемансу предоставил Джереми. Вот откуда адвокат узнал, что сенатор Франклин – крестный отец Эммы.
Подав ходатайство, они решили, что я откажусь от дела и им больше не придется ни о чем беспокоиться. Хеманс выиграет громкий процесс, а не с треском его проиграет, что обязательно бы случилось, узнай кто-либо об их отношениях с Джереми. Кроме того, им больше не надо будет бояться, что Джереми уволят, если они станут открыто жить вместе.
План был безупречен. Единственная проблема была в том, что они имели дело с судьей, ни за что не желавшим прекращать вести этот процесс.
Теперь передо мной стоял вопрос о том, что делать с этим ворохом новой информации: с фактами, которые невозможно было забыть, и фотографиями, которые не стереть из зрительной памяти. Если бы я руководствовался любым из когда-либо написанных профессиональных этических кодексов, то мне бы стоило вызвать Джереми к себе в кабинет и тут же его уволить.
Но в данный момент важнее всего была совсем не этика. Важнее всего была Эмма.
Даже если бы Джереми смирился с увольнением и безропотно ушел, это все равно привлекло бы внимание и конгрессмена Джейкобса, и Джеба Байерса, и прессы. Этого мне хотелось в самую последнюю очередь. И уж тем более нельзя было допустить, чтобы причины увольнения Джереми стали известны широкой публике. После этого меня тоже отстранили бы от дела.
Поэтому я принял решение – займусь всем этим после «приговора Маркмена». А пока, поскольку дело надо обязательно довести до конца, следует отбить у Джереми и Роланда Хеманса охоту изобретать новые изощренные способы добиться моего отвода.
На мониторе моего компьютера все еще была открыта последняя страница PDF-файла Герберта Трифта, содержавшая две самые убийственные фотографии. Я вывел ее на печать и набрал добавочный Джереми.
Через минуту он уже был у меня в кабинете. Не говоря ни слова, я взял из лотка принтера верхний листок и бросил его через стол.
– Взгляните, пожалуйста.
Лицо Джереми, обычно такое симметричное, на мгновение болезненно исказилось. Однако он довольно быстро взял себя в руки. Джереми скрывал это шесть, может, даже восемь лет и, видимо, знал, что рано или поздно об их отношениях узнают.
– Откуда это у вас? – спокойно спросил он. – Вы сами сделали эти снимки?
– Нет.
– А кто?
– Вам знать необязательно, – сказал я.
– Но как вам…
– Послушайте, вам надо знать только одно: вашим схемам пришел конец. Никаких попыток отстранить меня от этого дела больше не будет. И бойфренду своему передайте то же самое.
Он склонил голову, разглядывая фотографии, и сказал:
– Хорошо.
– Можете идти, – ответил я.
Но он остался. Только поднял голову и посмотрел мне в глаза.
– Почему вы меня не увольняете? – спросил он.
Вопрос застал меня врасплох, и я чуть было не ответил на него откровенно. Но все же сдержался и только сказал:
– Идите.
Глава 45
В нашей прошлой жизни, которая теперь казалась далекой, как ледниковый период, вечер понедельника означал бы подготовку к еженедельному раунду Танцев и Шляп.
Особенное очарование эта игра приобретала благодаря ее незамысловатым условиям. У нас была целая корзина головных уборов. Перед тем как включить музыку, мы с детьми выбирали себе один из них, а то и несколько, если у нас было настроение подурачиться. Когда начиналась песня, каждый танцевал так, как ему подсказывало сочетание музыки и шляпы. Когда музыка заканчивалась, можно было выбрать новую шляпу.
Придумав эту игру несколько лет назад, мы, насколько я помню, не пропустили ни одного такого вечера. Но сейчас, вот уже второй понедельник подряд, никто из нас и не подумал прикоснуться к корзине. Точно так же нам с Сэмом даже в голову не пришло устроить День Плавания с Папой. По молчаливому согласию все семейные ритуалы было решено отложить до возвращения Эммы.
Поэтому тот вечер ничем не отличался от всех предыдущих в последние дни. Мы с Элисон игнорировали друг друга, притворяясь, что у нас много дел, а Сэм смотрел телевизор намного дольше, чем ему разрешалось раньше. Потом, решив, что его лицо впитало уже достаточно телевизионного излучения, мы провели немного времени все вместе.
После того как мы сыграли партию в «Морской бой», Элисон отправилась наверх укладывать Сэма спать, а я пошел на кухню мыть посуду. Вдруг до меня донеслось жалобное хныканье.
Это плакал Сэм. В эпоху до похищения я, вероятно, не стал бы мешать Элисон самой разобраться с бедой сына, в чем бы она ни заключалась. Но не сейчас. Я бросил щетку для посуды и опрометью бросился на второй этаж.
– Что случилось? – вбегая в комнату Сэма, спросил я, вероятно, чуть громче, чем следовало.
Сэм стоял посреди комнаты с мокрой после ванны головой и горько всхлипывал. Его пижама во многих местах прилипла к телу, еще не успевшему высохнуть.
– Медведица Эмма пропала, – мягко ответила Элисон.
Сэм-медведь и медведица Эмма так часто вместе играли и путешествовали, что нам, как правило, не меньше двух раз в неделю приходилось объявлять одного из них, а то и обоих сразу, в розыск. Это было обычным делом и вовсе не означало катастрофу.
Но на этот раз все было по-другому. Совсем по-другому.
– Так, спокойно, без паники, – бодро заявил я, – где ты в последний раз ее видел?
Чередуя слова со всхлипами и горестными стонами, Сэм ответил: