– Благодарю вас, Ваша Честь, – сказал он и стал перечислять выдвинутые против подсудимого обвинения, в частности заявив, что тот отказался от проведения третьей экспертизы на наличие в крови наркотиков (первые две он с треском провалил) и неоднократно был замечен в связях с людьми, от которых ему было велено держаться подальше. Иными словами, встал на путь, ведущий обратно в тюрьму.
Чтобы доказать это, он пригласил на свидетельскую трибуну инспектора, которому был поручен надзор за подсудимым. Ее показания носили чисто формальный характер, она повторяла их – а я слушал – уже не одну сотню раз. Ее манера поправлять волосы напомнила мне Элисон, и я поймал себя на мысли, что почему-то думаю о саше.
За последнюю неделю во всех ванных нашего дома появились вазы, наполненные высушенными цветами и другими пахучими штучками. Поначалу это меня озадачило: Элисон никогда не была большой любительницей таких вещей.
Но в четверг, вскоре после обеда, я направился в ванную на первом этаже и за благоуханием сирени, корицы и еще бог знает чего уловил другой запах, куда более неприятный.
Рвота. Ее желудок не выдерживал постоянной тревоги, и все съеденное почти сразу выплескивалось наружу. Осмотрев комнату, я также нашел флакон освежителя воздуха – еще одну вещицу, которой раньше никогда не было в нашем доме.
Кроме того, одного взгляда на Элисон было достаточно, чтобы понять, какой тяжелый урон наносит происходящее ее организму. Она еще больше похудела. Глаза ввалились. Девичьи манеры, до этого определявшие каждое ее движение, сменились какой-то скрипучей неуверенностью. Как будто она в одночасье постарела.
Такое же ведь не подделаешь, правда? И подобная реакция на стресс никогда не наступит, если ты знаешь, что твоя дочь жива и здорова, что ее кормят три раза в день и держат подальше от арахиса и опасных типов с ножами.
Не успел я додумать эту мысль до конца, как адвокат подсудимого издал возглас, тут же вернувший меня в зал суда.
– Я протестую, – завопил он, – ваша ремарка не имеет никакого отношения к рассматриваемому нами вопросу.
– Но она демонстрирует нам, что вашему клиенту свойственно рискованное поведение, – парировал Хаббард.
– Правам моего подзащитного нанесен неслыханный ущерб, Ваша Честь. Данный вопрос выходит далеко за рамки слушаний по вопросу об отмене назначенной меры воздействия. И выйдя из зала суда, вы не сможете загнать джинна обратно в бутылку. Я могу привести в пример как минимум три подобных прецедента: дело Беннета, дело Брауна и «Соединенные Штаты против Феллера».
Я молча уставился на них, явно застигнутый врасплох. Потом бросил взгляд на стенографистку, чтобы она, увидев мою растерянность, зачитала показания, вызвавшие эту перепалку. Но она лишь смотрела на меня, ожидая, что я что-нибудь скажу.
Потому что все всегда ждут, что скажет судья.
Я чувствовал, как пылают уши. Секретарь вытянула шею, чтобы посмотреть, почему я не отвечаю. Охранник неловко переступил с ноги на ногу.
Первым заговорил Хаббард.
– Ваша Честь, вы понятия не имеете, о чем мы только что говорили, не так ли? – спросил он.
И поднял к груди руки, выражая охватившее его раздражение. Столь демонстративный жест не позволил бы себе ни один юрист, однако Хаббард, с учетом нашей недавней истории, считал, что имеет на него право.
Тот факт, что он действительно был прав, не имел отношения к делу. Мне нужно было взять ситуацию под контроль, по возможности сохранив лицо или хотя бы то, что от него осталось.
– Господин Хаббард, – сказал я, стараясь придать голосу уверенность, – ваше поведение неприемлемо. Я требую, чтобы вы проявляли к суду должное уважение. Это понятно?
Он презрительно улыбнулся, но все же выдавил из себя:
– Да, Ваша Честь.
– Вот и хорошо, – ответил я, – возражение принимается, давайте продолжать заседание.
В ответ на это Хаббард злобно скривил рот. Да, он сдержался и не сказал ничего, что могло бы усугубить ситуацию, но, вероятно, уже начал обдумывать текст жалобы Джебу Байерсу. «Поведение судьи Байерса не приличествует его положению и позорит Восточный окружной суд Вирджинии…»
Он не знал, что сам на себя я злился вдвое больше, чем он. Ведь каким бы обыденным ни было для меня это дело, в жизни подсудимого ему было суждено сыграть судьбоносную роль. Преступник или нет, но он заслуживал лучшего. Как и вся система, которую я под присягой поклялся достойно представлять.
Это напомнило мне слова одного коллеги, которые он произнес вскоре после моего назначения: у судей не может быть неудачных дней. Что бы мы ни говорили, что бы ни делали в зале суда, все имеет значение.
Вынося приговор и отправляя подсудимого обратно в тюрьму, чего он, конечно, заслуживал, я все еще злился на себя и никак не мог справиться с чувством стыда. А вернувшись в кабинет, буквально сорвал с себя мантию и рухнул в кресло.
На углу стола, где миссис Смит обычно складывала документы, требующие моего внимания, лежала свежая кипа бумаг. Первым шел пакет с эмблемой службы доставки «ФедЭкс», пухлый, как будто внутри лежало что-то объемное. В глаза бросилась надпись на конверте: «КОНФИДЕНЦИАЛЬНО И ЛИЧНО В РУКИ».
Я нахмурился и взял его в руки. И в этот момент увидел имя отправителя.
Рэйшон Скаврон.
Ниже шли адрес и номер телефона, наверняка липовые. Я был совершенно уверен, что любые попытки проследить путь данной корреспонденции – а также снять с нее отпечатки или извлечь иную полезную информацию – ровным счетом ни к чему не приведут. В подобного рода вещах похитители уже не раз демонстрировали свою осторожность.
Пытаясь удержаться от уже хорошо мне знакомого чувства паники, я сорвал с верхней части конверта полиэтиленовый клапан.
А в следующее мгновение почувствовал, как желудок ухнул куда-то вниз.
На дне конверта в пластиковом пакете для сэндвичей с застежкой «зиплок», словно морковная палочка на завтрак, лежал человеческий палец.
Глава 51
Принадлежал он явно не Эмме, а взрослому человеку, скорее всего, мужчине.
Но какое бы облегчение я ни испытывал от этого весь остаток дня – спрятав палец на дне мусорного контейнера рядом со зданием суда, – мою душу все равно переполнял неописуемый ужас. В голове крутились тысячи сценариев того, как этот палец был отрезан от человеческого тела и попал в пластиковый контейнер на дне пакета «ФедЭкс», но все они были один страшнее другого.
Вернувшись домой, я сослался на неудачный день, головную боль, несварение желудка и нашел еще целую кучу причин, чтобы ни с кем не общаться. О том, чтобы рассказать о случившемся Элисон, не могло быть и речи. Ее и так постоянно выворачивало наизнанку, и лишний стресс был ей вовсе не нужен.
Пытаясь уснуть – или, иначе говоря, возвращаясь к своим грустным размышлениям, – я эгоистично пытался ответить на вопрос «Почему это случилось со мной?». В этой жизни я все делал правильно. По крайней мере, я пытался. Упорно работал. Соблюдал правила дорожного движения. Никогда не изменял жене. Старался быть хорошим отцом. Чем я тогда заслужил отрезанные пальцы в конверте?
Когда наступило утро, я был так рад, что ночь наконец закончилась, что вскочил с постели и приготовил Сэму завтрак, чтобы Элисон могла еще немного поспать.
После того как я навел порядок на кухне, Сэм предложил пойти погулять в лесу. Эта идея показалась мне замечательной. С того самого понедельника, когда Сэм закатил истерику, я все больше замечал, как он тоскует по Эмме, даже если он старался этого не показывать. Чем больше мы будем его чем-то занимать, тем лучше он будет себя чувствовать.
Когда мы вышли из дома, снаружи нас ждало прохладное и ясное утро. Траву покрывала серебристая роса. Осень в нашей части Вирджинии наступает медленно и поздно. Похоже было, что и в этом году нам ее не миновать.
Я позволил Сэму выбирать дорогу, если, конечно, это можно было назвать дорогой, и теперь шел позади него на некотором расстоянии, чтобы ветки, через которые он продирался, не хлестали меня в лицо.
Монолог Сэма то и дело прерывался восторженными восклицаниями, и мне нравилось, что он делится со мной своими открытиями. Эдакий очаровательный экзистенциальный кризис, при котором все, что он видел, становилось реальным только после того, как это увижу я. Как следствие, я слышал непрекращающийся поток восклицаний: «Пап, посмотри, какой паук!.. Пап, погляди, три дерева растут из одного корня!.. Пап, смотри, следы оленя!»
Мы все дальше углублялись в лес, и я шел и просто наслаждался его болтовней, думая о том, как, наверное, радостно жить в мире, где все сопровождается восклицательными знаками.
На содержание его возгласов я не обращал особого внимания до тех пор, пока не услышал:
– Пап, гляди, сколько стервятников!
Я действительно увидел семь или восемь американских грифов – с лысой головой и кривым, загнутым книзу клювом, – нависших над какой-то мертвечиной.
– Ого, – сказал я, просто потому, что именно это сын хотел от меня услышать.
Сэм остановился. Я подошел к нему и положил руку на плечо, словно пытаясь показать, что он в безопасности. До птиц было еще футов двести. Они наслаждались обильным завтраком, которого хватило бы на всех.
Я предположил, что это олень, потому как в наших краях не было других крупных зверей, способных привлечь такую стаю. Но что они клюют, сразу понять было невозможно. По крайней мере, поначалу.
Затем одна из птиц отлетела в сторону.
И я увидел пару стоптанных кожаных мокасин.
Мне понадобилось не больше четверти секунды, чтобы встать перед Сэмом и загородить ему обзор.
– Ну ладно, малыш, – сказал я, подхватывая его на руки и направляясь в противоположную сторону, – пора возвращаться домой.
Полагая, что это игра и я всего лишь хочу немного подурачиться, Сэм захихикал и стал вырываться.
– Ну па-ап!
– Мама вот-вот встанет. А поскольку записки мы ей не оставили, она будет волноваться.