Хьюз остался лежать в матрасе. Валлидей ушел. Хьюз хорошо спрятался, и грузовик в какой-то момент все равно должен был покинуть тюрьму. Находясь в матрасе, он не видел, что происходит вокруг него, но вдруг услышал характерный акцент британских солдат. Машина остановилась у барака, где жили военные. Он понял, что находится не у ворот, ведущих к свободе, а рядом с самой опасной частью лагеря. Опилки набились в глаза и вызвали такое раздражение, что он не мог открыть даже один глаз. Хьюз лежал тихо, надеясь, что его не обнаружат.
После нескольких минут, показавшихся вечностью, грузовик двинулся снова, теперь уже по направлению к выходу. Хьюз точно знал, что будет сейчас: два пандуса, затем поворот направо и выезд из «Лонг Кеш». Но, не доехав до пандусов, машина снова остановилась. Хьюз замер. И тут огромный штык, пронзив мусор, воткнулся слева от него.
Все спокойствие куда-то испарилось. Хьюз лежал ни жив ни мертв. Штык прошел сквозь мешки с другой стороны от него. Он решил, что сейчас встанет и закричит, просто сдастся, потому что он не самоубийца. Еще одна проверка штыком – и его наверняка убьют. Он живо представил это: штык проходит прямо сквозь него. Какая глупая смерть: быть пригвожденным к кузову мусоровоза, лежать, покрытым опилками, с апельсином во рту. Там, в Белфасте, у Хьюза оставались двое детей. Какое-то безумие. Он хотел крикнуть мужчине, склонившемуся над ним, но тут грузовик снова начал двигаться. Он проехал один пандус. Затем следующий. Хьюз почувствовал, что машина сворачивает направо. И вот теперь он понял, что они покинули лагерь.
Когда грузовик выехал на открытую дорогу, Хьюз достал маленький перочинный нож, который прихватил с собой, и начал прорезать себе выход из матраса. Но нож не очень подходил для такого дела: лезвие просто складывалось. Он все равно пытался выбраться и в процессе этого случайно скинул какой-то мусор на дорогу. Он испугался, что водитель может что-то заметить в зеркало заднего вида, но грузовик продолжал двигаться вперед.
Они поднялись по Хилсборо-роуд, и Хьюз понял, что сейчас они должны резко взять влево, а потом свернуть так же резко вправо. Это был самый подходящий момент для того, чтобы незаметно покинуть кузов. Поэтому, как только грузовик начал поворачивать, Хьюз спрыгнул на дорогу. Он видел, что машина притормозила: водитель заметил его? Но нет, мусоровоз ехал по направлению к свалке.
Хьюз стоял у дороги, весь в опилках, один глаз заплыл. Джерри Адамс договорился, чтобы на воле его встречала машина, но грузовик колесил по тюремному двору дольше, чем ожидалось, и значит, Хьюз опоздал на встречу – машина уехала. Это была вовсе не та часть города, где Хьюз мог нырнуть в местный паб, как это сделала Великолепная Семерка, сбежавшая с «Мейдстоун», и знать, что там ему дадут чистую одежду и машину. Напротив, Хьюз очутился в самом центре лоялистского района. И это была не просто враждебная зона, а место, очень близкое к «Лонг Кеш». Как только там обнаружат, что его нет на поверке, вся прилегающая территория будет наводнена войсками. Ему нужно добраться до Республики. Его будут искать в Северной Ирландии более чем кого-либо другого, и у него нет времени.
Майкл Мэнсфилд сидел в библиотеке на верхнем этаже Олд Бейли, когда внизу взорвалась бомба. Раздался страшный звук – и Мэнсфилда осыпало осколками стекол. В свои 32 года Мэнсфилд был амбициозным, немного вульгарным английским юристом с небрежной прической и зычным голосом. Недавно он пережил первый триумф в области юриспруденции во время судебного разбирательства, длившегося месяц, в Олд Бейли, по поводу так называемой Бригады Энгри[47], группы доморощенных британских анархистов, которые пытались разжечь мировую революцию, закладывая бомбы в дома министров-консерваторов. Клиент Мэнсфилда по этому делу, молодая женщина по имени Анджела Вейр, была оправдана. В деле против нее фигурировали письменные свидетельства, и Мэнсфилду удалось с помощью экспертизы разбить правительственных экспертов по всем статьям. Во времена студенчества он сам был не чужд политического радикализма и сейчас проявлял интерес к делам, в которых поднимались непростые вопросы – вопросы о сущности авторитарной власти и сопротивлении. На деньги, полученные от дела по Бригаде Энгри, он купил машину – маленький подержанный «Триумф»[48] 2000 года.
Из-за забастовки транспортников Мэнсфилд в тот день поехал на работу на машине. Он прибыл поздно и испытывал беспокойство по поводу парковочного места. Однако адвокат обнаружил, что все ограничения на парковку сняты, а потому он может поставить автомобиль прямо у главного входа в Олд Бейли. Ему повезло: нашлось свободное место недалеко от зеленого «Форда Кортины».
При взрыве бомбы сам Мэнсфилд особо не пострадал, а вот его машину разнесло в клочья. Вскоре после этого адвоката спросили, не хочет ли он взяться за дело тех людей, которые устроили взрыв – молодых ирландских террористок Долорс и Мариан Прайс. В юридической практике существует давняя традиция брать пользующихся дурной славой клиентов хотя бы уже для того, чтобы привлечь к себе внимание. Но взрыв бомб ИРА считался таким серьезным вызовом Лондону, что многие уважаемые адвокаты принципиально не стали бы связываться с этим делом.
А Мэнсфилд стал. Юристу было крайне интересно познакомиться с сестрами. Встретившись с ними, он был поражен их красотой и стойкостью. Они сидели на пластиковых стульях, обхватив руками колени, и рассказывали ему об угнетении католиков на Севере, о повальных арестах, о Кровавом воскресенье. Они вспоминали, как оказались в ловушке лоялистской банды на мосту Бернтоллет. Мэнсфилд был ненамного старше сестер. Он гордился своей приверженностью к радикальной политике, но пошел другим путем – менее революционным и более законным. Он был потрясен, осознав, что сестры Прайс сознательно выбрали иную жизнь – жизнь «на лезвии бритвы».
Долорс и Мариан, а также восьми другим задержанным членам группы предъявили обвинение в организации «взрыва, с большой вероятностью угрожающего жизни». Обычно судебные разбирательства такого рода проходили в Олд Бейли. Но здание все еще ремонтировали после теракта, а правительство хотело быстрее начать процесс. Кроме того, если бы процесс происходил в том самом месте, которое обвиняемые пытались разрушить, он мог быть истолкован определенными лицами как предвзятый и необъективный. Поэтому суд, состоявшийся осенью 1973 года, перенесли в Большой зал Винчестерского замка – внушительного средневекового каменного здания XIII века с мраморными колоннами и витражами – в то самое помещение, где в 1603 году сэра Уолтера Рэли[49] признали виновным в заговоре против короля Джеймса (Якова) I. На одной из стен зала висела огромная дубовая копия столешницы круглого стола короля Артура; зеленые полосы расходились от нарисованной Розы Тюдоров[50].
Из тюремного автобуса, везущего сестер Прайс и их соответчиков в Винчестер, доносились повстанческие песни. Каждое утро колонна мотоциклистов и полицейских машин сопровождала их к зданию суда и обратно. Взрывы спровоцировали такую истерию, что полицией были предприняты беспрецедентные и почти театральные меры безопасности. В дневное время в целях предотвращения взрывов запрещалось парковаться на всех прилегающих территориях. Полицейские беспрестанно осматривали крыши соседних зданий. (Возможно, это и не было такой уж глупостью: позже выяснилось, что республиканцы пытались купить дом прямо через улицу от тюрьмы, где содержались подсудимые, прорыть туннель в их камеру и устроить побег. От плана пришлось отказаться, когда местная жительница, владелица дома, отказалась продавать его по неким причинам личного характера.) Когда автобус, окруженный полицией, въезжал во двор здания, Долорс и Мариан показывали толпе, собравшейся снаружи, поднятые пальцы в виде буквы V[51].
Суд превратился в масштабное событие, привлекшее широкое внимание. Актриса Ванесса Редгрейв, известная по своей роли в фильме «Фотоувеличение»[52], изъявила желание послать чек обвиняемым и предложила им свой дом в Западном Хэмпстеде, чтобы они могли остановиться там на время процесса. (Никого из подрывников из тюрьмы не выпустили, так что ее предложение они принять не смогли.) Английская публика и пресса особое внимание уделяли Долорс и Мариан. Их называли «Сестрами террора» и изображали как крайне опасных девушек. Для газеты «Таймс» Долорс с ее «стремлением к более широкой концепции революционного насилия и поддержкой разнообразных идей Че Гевары, Черных Пантер и палестинских партизан» стала некой парадигмой политического радикализма и нестабильности культуры, отвергающей традиционные ценности. Возможно, младшая сестра просто попала под ее влияние? – вопрошала газета. Однако «под тихим голосом и невинным взглядом Мариан скрывался 19-летний боец, хорошо владеющий искусством ведения партизанской войны», которого за умение обращаться с винтовкой прозвали «Вдовой «Армалит». Обнаружив в характерах сестер эту тревожную тенденцию, газета «Дейли Миррор» отмечала, что «легенда о женщинах – пассивных, миролюбивых существах, которые хотят лишь сидеть дома и присматривать за детьми – в конце концов оборвалась грохотом бомб и свистом пуль». Таблоид прослеживал прямую связь между сестрами Прайс и Лейлой Халед – палестинкой, захватившей самолет, и видел причину приверженности этих женщин к насилию в феминизме – «смертоносном освобождении» их.
Открывая в сентябре судебное заседание, генеральный прокурор сэр Питер Роулинсон, добродушного вида барристер (адвокат) со сладким голосом, которого газеты называли «Лоренс Оливье[53]