среди юристов», отметил, что бомбы, заложенные в машинах, – внове для Лондона, а в Северной Ирландии они давно уже стали частью повседневной жизни. «Те, кто устанавливает бомбы в автомобилях, находятся в нескольких милях оттуда, целые и невредимые. Весьма трусливая практика», – говорил он. Излагая подробности того дня, Роулинсон указал на Долорс Прайс как на руководителя группы, как на «девушку, играющую главную роль в этой операции».
Сестры вели себя уверенно. Кроме одного члена команды, 19-летнего Уильяма МакЛарнона, который признал вину в первый же день суда, все обвиняемые настаивали на своей невиновности. Долорс сказала, что она вместе с сестрой и их другом Хью Фини прилетела в Лондон за день до взрывов, чтобы провести здесь короткий отпуск. А псевдоним Уна Девлин она использовала, так как является дочерью известного республиканца и ее все время преследуют власти, а потому она уже практически сжилась с чужим именем. В зале суда девушки выглядели дерзкими и беззаботными, даже жизнерадостными. Они хихикали, когда обвинение демонстрировало фотографию искореженного «Триумфа» Майкла Мэнсфилда. (Мэнсфилд, которого все это веселило намного меньше, заметил, что он сам мог оказаться в машине.)
В течение разбирательства, продолжавшегося в течение двух с половиной месяцев, обвиняемые стояли, что называется, насмерть. Обнаружилась, однако, косвенная улика, неопровержимо свидетельствующая об их причастности к преступлению. В своем обвинительном заключении, длившемся 12 часов и занявшем несколько дней, Роулинсон в подробностях восстановил последовательность событий, приведших к взрывам, и определил участие каждого из арестованных. Когда полицейские задержали Долорс в Хитроу, она несла черную полотняную сумку. Кроме театральной программки и того, что описали словами «большое количество косметики», полицейские обнаружили в ней две отвертки и тетрадь на спирали. На некоторых страницах находились обычные наброски и записи: на одной – теологические размышления по поводу Девы Марии, на другой – список продуктов с указанием их калорийности. Но эксперт-криминалист внимательно изучил оставшиеся чистые страницы в блокноте и представил присяжным слабый отпечаток того, что было на предыдущей странице, впоследствии вырванной. Это была схема часового механизма бомбы.
Вот это поворот для защиты, которую должен был осуществлять Мэнсфилд! Несмотря на прошлый успех в деле дискредитации заключения экспертов-графологов, на этот раз Мэнсфилд не смог противостоять силе доказательства из тетради. Но даже если бы он сумел опровергнуть это доказательство, он все равно столкнулся бы с еще большей проблемой: ведь один из обвиняемых решил сотрудничать со следствием.
Когда полиция первоначально, через несколько часов после взрывов, допрашивала Ройзин МакНирни, машинистку из Белфаста, которая была самым молодым членом группы, та упорно повторяла ту же историю, что и другие подрывники, отказываясь от принадлежности к ИРА. «Не понимаю, о чем вы говорите, – повторяла она. – Я сюда приехала просто в отпуск».
Но по мере продолжения расследования в ее «броне» начали появляться небольшие бреши. «Я верю в единую Ирландию, – заявила она следователям. – Но я не верю в насилие». С ней работали, и наконец она сдалась: «Не могу вам ничего сказать, иначе получу пулю в голову».
По ее признанию, она вступила в ИРА всего лишь полгода назад. Выйдя вечером из паба, она в воодушевлении распевала патриотические песни, когда кто-то подошел к ней и спросил, готова ли она сделать кое-что для Ирландии. Она рассказала полиции о своей роли в подрывной операции, но утверждала, что была незначительной и невлиятельной фигурой, находясь где-то на задворках группы. Несмотря на признание и сотрудничество с властями, МакНирни настаивала на невиновности. Хотя она дала подробные показания, до начала суда остальные члены группы не знали, что девушка предала их.
Хотя вероятность оправдательного приговора сестрам Прайс и их друзьям-подсудимым была крайне мала, это обстоятельство едва ли подорвало их дух. Во время суда Долорс и Мариан, сидевшие на скамье подсудимых, улыбались и приветственно махали тем, кто поддерживал их на галерее. Когда старый друг Имон МакКанн, активист из Дерри, с которым они познакомились на марше Бернтоллет, пришел поддержать их семью на галерее, они подмигивали ему и тоже махали руками. Альберт и Крисси Прайс прилетели в Лондон на судебное заседание, и МакКанн восхищался поведением старших Прайс, которые держались прямо и гордо. Однако он понимал, что за этим уверенным видом скрывались ужасные страдания: их дочерей ожидал пожизненный приговор.
Подсудимые были на суде в обычной одежде, и Долорс выбирала эффектные комплекты: комбинезоны, сарафаны, свитеры. Она всегда тщательно готовилась к выступлениям и теперь безошибочно чувствовала, что зал суда превратится в политическую арену. Пока шло разбирательство, ее рыжие волосы, очень короткие во время подготовки взрывов, начали постепенно отрастать.
Иногда казалось, что Долорс как-то легкомысленно относится к процессу, не принимая его всерьез, но она могла также демонстрировать и вспышки яростной решимости. Когда Питер Роулинсон спросил ее, поддерживает ли она «цели и принципы» ИРА, Долорс ответила «да», «если сэр Питер понимает под «целями и задачами» то же самое», что и она. Когда он попросил ее объяснить, в чем она их видит, Долорс сказала, что, по ее мнению, ИРА ставит перед собой «долговременную цель добиться воссоединения Ирландии при условии полной гражданской и религиозной свободы для всех ее граждан».
Судья Сибег Шоу, вмешавшись, осведомился, верит ли она в то, что для достижения этих целей оправдано применение насилия. «Я этого не говорила», – ответила Прайс: она рассуждала о целях, а не о средствах их достижения. В свойственной ей манере она спорила с судьей и прокурором, спокойно относясь к их парикам, придающим важность; ее не смущала ни величественная обстановка, ни личная охрана, ни тяжесть выдвинутых против нее обвинений. К концу разбирательства Прайс и ее товарищи начали перебивать судью Шоу, не ощущая давления морального авторитета суда, смеясь над свидетельствами и выражая пренебрежение ко всему процессу.
В тот ноябрьский день, когда зачитывали вердикт, Долорс Прайс надела зеленый свитер и подвязала волосы розовой лентой. Охрана в здании суда была серьезной, и каждого, кто входил в дверь, обыскивали. Обвиняемых сопровождали 15 тюремных офицеров, которые находились за спинами сидящих на скамье подсудимых. Майклу Мэнсфилду казалось, что все специально задумано так, чтобы создать «ощущение вины». В ходе всего разбирательства охранник, не привлекая особого внимания, находился сразу за местом, где сидел судья Шоу, но сегодня он не скрывался и устроился рядом с судьей. Была целая серия угроз взрыва бомб в ближайших супермаркетах, а публичную галерею временного зала суда заполнили шумные ирландцы, прибывшие поддержать подсудимых. Пока жюри присяжных, состоящее исключительно из мужчин, собиралось вынести вердикт, четыре группы детективов в штатской одежде вошли в зал и сели за ними. А в момент оглашения приговора охрана предприняла еще одну меру предосторожности: все двери в здании заперли на засов.
До вынесения приговора Прайс и другим обвиняемым судья Шоу объявил об оправдании Ройзин МакНирни. Обращаясь к МакНирни – маленькой девочке с подведенными бровями, одетой в белую шаль и розовую блузку, Шоу выразил надежду, что она извлекла из этого урок и больше не даст себя «втянуть в смертельные предприятия». О ее решении предать товарищей он сказал так: «Я не знаю, какие опасности могут угрожать вам, когда вы покинете зал суда». Когда МакНирни выводили из помещения, остальные подсудимые начали напевать мелодию – зловеще слаженно. Это был «Марш мертвых» из оратории «Саул» Генделя, та музыка, что обычно играют на похоронах. Хью Фини полез в карман и вытащил оттуда монету. Он швырнул ее в МакНирли и крикнул: «Возьми кровавую денежку, продажная шкура!» Девушка, рыдая, выбежала из зала суда.
Остальных подсудимых признали виновными. Когда дело дошло до приговора, Шоу дал максимум – так называемый пожизненный срок, который на практике для пяти подрывников означал 20 лет. Для Долорс и Мариан Прайс, а также Хью Фини, которые были признаны руководителями группы, у судьи нашлось более суровое наказание – 30 лет. Долорс четко произнесла: «Это смертный приговор».
Будто смутившись строгостью наказания, Шоу объявил, что он мог бы понизить срок для сестер Прайс и Фини до 20 лет. Подсудимые выражали недовольство, привлекая внимание зала. Тогда возбужденный судья приказал им молчать в зале суда. «Нет!» – ответили обе сестры Прайс.
Отказываясь говорить о своем членстве в ИРА на протяжении всего процесса, теперь подсудимые заговорили все сразу, произнося политические речи; с галереи им аплодировали родственники и друзья.
– Я, доброволец ИРА, стою здесь, перед вами! – заявила Мариан Прайс. – Я считаю себя военнопленной!
– Да здравствует Временная армия! – закричали с галереи. – Не сдавайтесь!
– Нельзя превращать скамью подсудимых в политическую арену, – повысил голос Шоу. – Это зал суда!
Но теперь, когда приговор был уже вынесен, его никто не слушал.
– Ирландия победит! – воскликнул Фини. – Ее не поставить на колени!
Ройзин Нирни поспешно ушла в сопровождении вооруженной охраны. Ей теперь следовало скрываться и полностью изменить личность. Ей дали другое имя, новые документы и велели никогда не возвращаться в Ирландию. Ее вещи забрали из дома в Андерсонстаун, поместили на хранение, а затем доставили ей, как только она начала другую жизнь. «Не заблуждайтесь по этому поводу, – сказал один из лидеров Временной армии прессе. – Ей не спрятаться». Однако Провос не удалось выследить Нирни. Она исчезла из здания суда, стала другим человеком, и с тех пор о ней больше не слышали.
Перед тем как Долорс и Мариан Прайс вывели из Винчестерского замка, они сделали заявление: они объявляют голодовку. Они будут отказываться от пищи, пока им не предоставят статус политических заключенных и не вернут в Ирландию, где они должны отбывать срок. Сестер отвезли в тюрьму «Брикстон». В ней сидели только мужчины, но к девушкам относились как к особо опасным преступникам, и для них сделали исключение. В письме своей матери Крисси Долорс писала из тюрьмы, что либо