С одной стороны, это был потрясающий поворот в деле, позволяющий понять, как Адамс стал таким: это был человек, который рос в мире секретов и который развил в себе быстрые, лишенные сантиментов рефлексы, направленные на выживание. В то же время некоторые обозреватели обнаружили в этом дисгармоничном заявлении ловкую руку специалистов по связям с общественностью. Айне Тиррелл позже под присягой говорила, что ее дядя, которого она называла «Борода»[100], убедил ее не обнародовать этот факт и сделал все, что было в его силах, чтобы удержать Лиама от признания. Выступив с рассказом о своем детстве и юношестве в доме, где царило насилие, Адамс запоздало нарушил кодекс молчания, который и позволял процветать этому насилию. Но к чему сейчас было говорить об отце, через некоторое время после разоблачения брата? Один политический журналист в Белфасте заметил: «Он, должно быть, знал, куда могут потянуться ниточки от истории Лиама, и послушался своих советчиков по связям с прессой». Адамс обладал непревзойденной хваткой в отношении средств массовой информации. Новая история «обеспечивала интерес, придавала новый виток новостной кампании», возможно даже, «привлекала симпатию к Адамсу».
Когда Адамса спрашивали об исчезнувших людях, он всегда равнодушно отрицал, что знает что-то о принятии решений в рамках этой вызывающей споры тактики. Но решение все же было: даже в давние кровавые времена конца 1972 года Провос являлась четко организованной иерархической организацией, в которой отдельный человек не мог заниматься казнями людей, а еще менее вероятно, похищать их без одобрения со стороны руководства. Тела не случайно хоронили в безымянных могилах. Это была политика. Долорс рассказывала Эду Молони, что решение о похищении кого-либо принималось Белфастской бригадой. Руководство бригады садилось за стол и долго обсуждало такие вопросы. А Джерри Адамс был бригадным генералом.
В полицейском участке Антрима копы спрашивали Адамса об интервью Бостонского колледжа. Вероятно, они просмотрели заявления Прайс, Хьюза и некоторых других и составили представление о структуре Белфастской бригады. Однако у Адамса имелся простой, но неизменный ответ на все это. В их теории была лишь одна проблема: он никак не мог быть высшим офицером Белфастской бригады в 1972 году, прежде всего потому, что он никогда не состоял в ИРА. Описывая собственную тактику наилучшего поведения во время допроса, Адамс однажды вспомнил те времена, когда его, еще молодого человека, арестовали и подвергли допросу, прежде чем бросить в «Мэйдстоун». Тогда он упорно настаивал, что его имя не Джерри Адамс. Позже он говорил, что все его притворство было совершенно очевидным, но оно «помогало противостоять инквизиции». Сохранение молчания он расценивал как лучшую политику и потому с уверенностью молодого человека решил: «Пусть они даже знают, кто я, неважно. Я не могу отвечать на их вопросы, поскольку я не тот, за кого меня принимают».
В какой-нибудь другой политической партии, в другом месте арест политика по «глухарю» – нераскрытому делу печально известного убийства и тайных похорон вдовы и матери десяти детей – скорее всего, означал бы быстрый конец политической карьеры. Но тут было особое дело. Несмотря на то что Шинн Фейн росла и ширилась как политическая партия не только в Северной Ирландии, но и в Республике и достигла положения и влияния, далеко превосходивших самые амбициозные мечты руководства, ее успех, казалось, все еще был связан с ее харизматичным председателем. У Шинн Фейн было немало молодых достойных представителей, которые сформировались уже после того, как прошли самые худшие времена Смуты, и не запятнали себя вооруженным насилием. Эта новая когорта не испытывала недостатка в амбициях. Но они не хотели или не могли столкнуть старых членов ИРА со сцены. Когда вскрылось, что Адамс успешно покрывал своего брата-педофила, никто в партии и слова не сказал об этом на публике, и это была самая малая поддержка. Шинн Фейн все еще обладала непревзойденной способностью выступать единым фронтом, и руководство соглашалось, что арест Джерри Адамса является не чем иным, как атакой на саму партию.
Ночью группа художников нарисовала на Фоллз-роуд новую картину: улыбающийся Джерри Адамс и надпись, которая преподносит его как борца за мир, лидера и провидца. Когда с изображения, что называется, «снимали покрывало», Мартин МакГиннесс объявил, что в аресте такого человека явно сквозит «политическая предвзятость». Напомнив о выборах в местное правительство и предстоящих в ближайшие недели выборах в Европейский парламент, Мартин предположил, что унижение Адамса именно в это время было задумано ради того, чтобы разрушить электоральные перспективы Шинн Фейн. МакГиннесс обвинял «озлобленный огрызок Корпуса королевских констеблей» в том, что он определяет политику в новом департаменте и «сводит старые политические счеты». На расстоянии виднелась башня «Дайвис», а вокруг собрались сотни сторонников, державих плакаты с надписями: «Защитим мирный процесс: Свободу Джерри Адамсу». Все это помещалось над фотографией Джерри Адамса вместе с Нельсоном Манделой.
Пока МакГиннесс произносил речь, рядом стоял мощный мужчина, похожий на большого медведя. У него были коротко стриженные седые волосы, высокий лоб и нахмуренные брови. Он жевал жвачку, держа перед МакГиннессом листок с текстом. Это был Бобби Стори, давний инфорсер[101] ИРА, которого в республиканских кругах нежно называли Большим Бобби. Если принимать во внимание всю риторику о том, сколько врагов противостоит миротворцу, то присутствие на этом мероприятии Большого Бобби выглядело не вполне уместным. Он вступил в ИРА в начале 1970-х годов и в общей сложности 20 лет отсидел в тюрьме. После начала мирного процесса он стал председателем Шинн Фейн в Белфасте, но чаще всего о нем говорили как о руководителе шпионской сети ИРА. Более того, это именно ему приписывали замысел проникновения в «Каслри» в 2002 году. Также повсеместно говорили о причастности Стори еще к одному дерзкому преступлению – ограблению Северного банка, во время которого преступникам удалось вынести 26 миллионов фунтов. Самое крупное ограбление банка в истории Соединенного Королевства на тот момент. И время для совершения преступления тоже весьма важно: банк ограбили в декабре 2004 года, через несколько лет после Соглашения Великой пятницы. ИРА вроде бы уже не нуждалась в деньгах для закупки оружия. На момент преступления организация избавлялась от оружия, и процесс его списания, который шел под наблюдением отца Рейда, был практически завершен. Критики Шинн Фейн лишь укрепили свою уверенность в том, что ИРА трансформировалась в мафиозную структуру. «Назовите меня старомодной, живущей по старым понятиям, – писала Долорс Прайс сразу после ограбления. – Но нам говорят, что война окончилась… так зачем же нужны деньги?»
Большой Бобби был доверенным лицом Адамса, а выглядел как настоящий убийца. Стоя перед картиной, он взял микрофон и проревел о высокомерии властей по отношению к «смелости нашего партийного лидера». Его негодование росло, и вот Стори уже кричит: «Мы хотим сказать британскому правительству и ирландскому правительству, что их интриги не пройдут!» Затем он добавил: «Мы не уйдем, вы знаете».
Любому в Белфасте, кто слышал эти слова, все было ясно. Стори обращался, причем намеренно, к одному из самых известных моментов периода окончания Смуты: 19 лет назад на выкрик своего сторонника: «Верните ИРА!» – Адамс ответил: «А она никуда и не уходила, вы знаете». Услышав эту фразу от Большого Бобби, Майкл МакКонвилл ощутил холодок. Дети МакКонвилл выступали за доступ к пленкам в Бостонском колледже и были рады аресту Адамса. Однако прозвучавшее на митинге очень походило на угрозу.
Мэкерз тоже услышал в этих словах чистой воды угрозу. «Он не имел в виду, что Шинн Фейн не уходила, – сказал он. – Он имел в виду ИРА». Для участников Белфастского проекта послание было понятно. «Мне нет дела до Шинн Фейн и политического процесса. И черт с ними, с мошенниками, – сказал Рики О’Роу. – Меня волнует только правда». Однако Стори дал понять тем, кто осмелился рассказать свои истории, что они перешли дорогу не только Джерри Адамсу, но и ИРА. О’Роу почувствовал, что ему небезопасно оставаться в городе. Самой ИРА и не придется применять против него санкции. Риторика Стори воздействовала на парней, припрятавших оружие и ищущих случая угодить своему лидеру.
В граффити на зданиях в Белфасте все чаще использовалось новое словосочетание: «Стукачи Бостонского колледжа». В статье «Бостонская бомба замедленного действия», напечатанной в «Санди уорлд» (Sunday World)[102], говорилось о «состоянии паники» в республиканских кругах из-за Белфастского проекта и называлось предположительное количество тех, кто давал интервью Энтони МакИнтайру.
«Мэкерз сумел сделать то, на что оказались неспособны бесчисленные члены Корпуса констеблей: он превратил добропорядочных людей в стукачей», – говорил один из бывших лидеров ИРА газете. Мэкерз велел своим детям не открывать никому дверь, а сам начал каждый раз проверять машину на предмет взрывного устройства под ней.
«Уже давно идет постоянная, злобная, нечестная и подлая кампания, цель которой – обвинить меня в убийстве Джин МакКонвилл, – заявил Адамс, когда его отпустили после четырех дней допросов. – Я не причастен к похищению, убийству и захоронению миссис МакКонвилл». На пресс-конференции он назвал все обвинения против него «постыдными» и потребовал от Эда Молони объяснить, зачем он записал интервью с Долорс Прайс в 2010 году. Адамс сказал, что «именно то интервью» вместе с записями Брендана Хьюза и Айвора Белла «более всего виновно» в его «аресте». Он подчеркнул, что сейчас надо концентрироваться не на прошлом, а на будущем. «ИРА больше нет, – настаивал Адамс (менее чем убедительно в свете комментариев Стори). – С ней покончено».