– Тоже Антон.
– Тёзка, что ли?
– Тёзка. Но они – как кошка с собакой.
– Дерутся?
– Жуть.
«Жуть» – это очень частотное слово в семье Хренотёренко. Обозначает, что хочешь: «здорово», «очень плохо», «конечно», «не говори» и т. д.
– Так… – продолжил я не понимать, – тёзки явления Антоны дерутся как кошка с собакой…
– Жуть.
– Это точно задание по предмету «русский язык»?
– Точно. Наш училоид так и сказал…
– Кто сказал?..
– Николай Николаевич. Наш училоид по русэйшену.
– Кошмар какой-то…
– Я и говорю – жуть!
– Учитель по русскому?
– Так скучно. Лучше «училоид по русэйшену Ник Ник».
– Ну ладно. Приведи мне пример, чтоб я понял.
– Ща, колбасы еще принесу. Вам надо, мистер Вова?
– Нет, спасибо, Глашенька.
– Ну что ж, мистер Вова, вы сделали свой выбор!.. Я ща.
«Ща» наступило через пятнадцать минут. Видно, Глаша там что-то еще захряпала.
– Вы знаете, мистер Вова, что есть такой писатель – Толстый? – спросила меня Глаша с докторской наперевес.
– Не Толстый, а Толстой.
– О’кей. Толстый-Толстой написал книгу. Ник Ник нам показывал эту книгу. Она очень толстая. Вся в писателя. Эта книга называется «Война и мир». Так вот, мистер Вова, «война» и «мир» – Антоны. Вроде кошки с собакой.
– А-а-а!.. Антонимы!
– Да. Но так скучно. Лучше – Антоны. У нас в классе есть Антон. Полный придурок. Сопли собственные ест.
В это время в комнату заглянула Даша.
– Ну как, занимаетесь? – улыбнулась Даша.
– Занимаемся, – растерянно улыбнулся я.
– Мам, принеси яблоко, жуть есть хочу, – улыбнулась Глаша.
– Глаш, а где «пожалуйста»?
– Мам, ну ты без «пожалуйста» прям как машина без бензина.
Через минуту Глаша, жуя яблоко, говорила:
– Я эти Антоны ваще не поняла. «Мама» и «папа» – это Антоны? А, мистер Вова?
Я был в полной растерянности.
– Не дай Бог… Понимаешь, Глаш, антонимы – это слова противоположные по смыслу. Вот, например: «далеко». Какой у него антоним?
– «Близко».
– Очень хорошо. Другой пример: «умный». Какой антоним?
– Антон.
– Какой Антон?
– Из нашего класса. Придурок, который сопли…
– Глашенька, пожалуйста, дорогая, напрягись… «Умный»?..
– «Глупый».
– Замечательно. Теперь понимаешь?
– Жуть!
– Но не все слова, Глашенька, имеют антонимы.
– Как это?
– А так. Есть, к примеру, слово … ну… «кухня». Разве есть у слова «кухня» антоним? Подумай хорошо, Глашенька.
Глаша по своему обыкновению ужаснулась, потом задумалась, философски созерцая огрызок яблока. После некоторого колебания слопала огрызок вместе с костями и ответила:
– Есть.
– Какой?
– «Туалет».
Теперь уже задумался я, философски созерцая ручку. В моей голове табунами стремительно пронеслись какие-то загадочные словесные лошади: «семантические подтексты», «сопутствующие коннотации» и тому подобная филологическая чушь.
Но мои бесплодные раздумья прервала Глаша:
– Мистер Вова, я три минуты отдохну?
– Хорошо, Глашенька, отдохни.
Глаша тут же завернулась в одеяло и стала более чем энергично ползать по комнате. Она ползала долго, дольше, чем три минуты, потом она спросила:
– А вы знаете, кто я на самом деле, мистер Вова?
– Кто, Глаш? – спросил я почти безнадежно.
– Я – казахский червяк.
Тут я в очередной раз впал в ступор. «Червяк» еще более или менее понятно. Но почему «казахский»? А не, например, «гренландский»? Или «вьетнамский»? Не знаю, что сказать. Но убей меня бог – «казахский» прикольнее.
Из ступора меня вновь вывела Даша, которая, по-прежнему мудро улыбаясь, заглянула в комнату и спросила:
– Занимаетесь?..
– Занимаемся, – улыбнулся я.
Глаша, выглядывая из одеяла:
– Мам, конфету… пожалуйста… принеси.
– Нет конфеток, Глаш…
– Ну…
Глаша задумалась и выдала:
– Без конфеток дом не чаша.
Через минуту, когда Глаша вылезла из одеяла, перестав быть казахским червяком, я спросил ее:
– Кроме русского у вас какие-то домашки есть?
– Есть. Окружайка.
– А! Окружающий мир. Очень хорошо. И что там вам задали?
– Да вот… Какая окружающая среда у дуба…
– И какая же, Глашенька?
Долгая пауза.
– Я написала: «кабан».
– Логично, – произнес я после еще более долгой паузы.
Глаша:
– У дуба ведь детки – желудишки. А кабанчики любят желудишков. Правильно, мистер Вова?
– Правильно, – ответил мистер Вова.
Господи, где я?..
Не знаю, как это получилось, но Даша заглянула в этот момент в комнату Глаши и о чем-то долго говорила с ней.
И вот с тех пор в семье Хренотёренко есть такая традиция: например, папа Саша сел, извините за подробность, в туалет (антоним кухни). Из своей комнаты Глахудра кричит:
– Пап, блин, ты где?!
– Окружающая среда папы – толчок, – хладнокровно отвечает папа Саша.
Потом папа Саша, уже совсем не хладнокровно соскучившись по маме Даше, звонит ей и нервно спрашивает:
– Дарьянмар, ты где?.. Я уже заждался! Это какая-то жуть! Когда ты уже придёшь?!
– Окружающая среда Даши – все еще «Пятерочка»… Скоро буду, Хренотёрлик ты мой. Как ты там?
– Окружающая среда Саши – неразделенная любовь…
Вот так и живем. И какая же у меня окружающая среда? Моя семья. Во всех ее самых разнообразных и непредсказуемых проявлениях.
И никаких Антонов.
Ёж Монте Кристо
Год две тысячи двадцатый получается, прямо скажем, не очень. Сами понимаете.
Лето выдалось какое-то тревожно-неопределенное. Кругом на нашем голубом шарике всякие неприятно-сомнительные «события».
Я очень хорошо понимаю великого русского поэта Александра Александровича Блока, который говорил насчет революции и прочего: «Мне хочется спать, когда события».
Меня тоже этим летом две тысячи двадцатого все время неуклонно тянуло спать. Хотя, конечно, я далеко не Блок.
Кругом все полоумно висят в своих смартфонах, тревожно шарятся по интернету, этому, извините, очку глобализма, виртуозно мерцая бледными пальчиками, как Святослав Рихтер с Денисом Мацуевым вместе взятые.
Раньше были в почете космонавты и космонавтика. Теперь – инфонавты и инфонавтика. Все летают по информационной вселенной. Каждый в своем персональном гаджете. Такой вот прообраз вселенского кладбища. Но на реальном кладбище каждому полагается хотя бы два на полтора метра, а здесь – десять на тридцать сантиметров. Куда это годится?
Но, впрочем, меня завернуло куда-то в нехороший траур.
Словом, я в гаджетах не сижу, у меня от них духовная отрыжка. Я дремлю. Под какие-нибудь хорошие песенки, например на Детском радио.
И вот как-то этим летом дремлю я на даче под песенку «Ёжик резиновый шёл и насвистывал дырочкой в правом боку…»
Симпатичный такой ёжик, дырочкой свистит. У меня аналогичный ёжик был в детстве. Одна из любимых резиновых игрушек советской эпохи. Розовый, почему-то с зелеными глазками и синим носом. Звали: Паша.
Супруги Никитины отпели про Пашу. Запищала Наташа Королёва про маленькую страну. Хорошо. Вот мне бы туда, «где всегда весна». Это про Таити, наверное.
И когда после песни про Таити запела Рина Зелёная-Тортилла, о том, что она была триста лет тому назад, как Буратино, на веранду вбежала жена.
– Там!.. Там!..
«Господи, опять событие…» – подумал я и сказал:
– Что «там»?
– Пошли!
И мы пошли.
Хотите – верьте, хотите – нет, но около крыльца существовал ёжик, юный, как Буратино, симпатичный, как все на свете ёжики. Вообще все ёжики фатально симпатичны. Но у этого явно было что-то не так.
– Он ранен! – воскликнула жена, и глаза ее подернулись вселенской скорбью. Пронзительной болью за всех на свете ежей, собак, кошек и выхухолей. И я не иронизирую.
– Где ранен? – спросил я.
– Вот, смотри.
Я посмотрел.
В боку, в правом (я клянусь!), у него была дырочка. Розовая.
– Это собаки, – сказала жена.
– Заживёт.
– Это Рэкс, он всех дерёт.
– Заживёт.
– Не заживёт, – решительно сказала жена и стала набирать что-то в своем инфоочке. – Само точно не заживет.
– Куда ты звонишь?
– В ветеринарку, не мешай…
– Да заживет же, – продолжал долдонить я.
– Не мешай… Алло!.. Алло!.. Да… Скажите, пожалуйста, у вас есть кто-нибудь, кто умеет правильно штопать ёжиков? Что?.. Я говорю: ежей штопать… А? Ну да, зашивать… Что значит «приезжайте, посмотрим»? Мне нужно срочно заштопать ёжика… Ну да, зашить… Ветеринар Попадайло? Агафон Перович? Он сейчас на дежурстве? Отлично. Мы с ёжиком едем к Попадайло!
– Ну ты и Айболит… – пробурчал я. – Ты скоро начнешь раненых мух с комарами в ветеринарку возить. У него ж все заживет. Как на собаке. Или как на мне. Дай ему пожрать, увидишь, какой он раненый.
– Во-первых, еж – не муха. Во-вторых, принеси куриное крылышко. В-третьих, раненые тоже кушают. Им это нужно для поддержания подорванных сил.
Я принес крылышко. Безнадежно раненный ёжик жадно сожрал крылышко минуты за полторы, чавкая мясом и хрустя костями не хуже Карабаса.
– Бедный, он так изголодался, – всхлипнула жена одними ресницами. Как это они умеют?
Пришел сын (8 лет) с вечным Майнкрафтом в гаджете:
– Чего это вы тут?
– Смотри, раненый ёжик, – ответила жена.
– Курицу только что сожрал, – наябедничал я, как булгаковский кот Бегемот.
Сын склонился над ёжиком:
– Бедный! («Мальчики идут в мам», – безнадёжно резюмировал я.) У него сквозь рану видно весь организм.
Жена издала затяжной всхлип, и две огромных скорбных жемчужины скатились из ее прекрасных, голубых, как безотказно-щедрое русское небо, глаз.
Жена села в такси и уехала в ветеринарку.
Через два часа она вернулась с заштопанным, то есть зашитым, ёжиком.
– Ему наложили швы! Десять дней уколов! Потом едем снимать швы! И ёж здоров! – сияла жена.