Насчет обмена. Обмен валюты в Китае – это гибрид блокбастера с театром абсурда, грозящий перейти в сериал «Бандитский Петербург». В роли доллара – Певцов-Челищев, в роли юаня – Борисов-Антибиотик.
В банке рядом с моим отелем я попытался поменять сто долларов.
У меня была новенькая купюра с портретом помятой рожи Бенджамина Франклина. Кстати, для тех, кто не знает, странный прикус Бенджамина на купюре объясняется тем, что когда писали его портрет для купюры, он апробировал новый зубной протез. Говорят, неудачно. Наверное, с тех пор США с их долларом – планетарная зубная боль для всех землян.
В окошке сидела девушка, очень похожая на Мао Цзедуна. Она сказала «ни хао», и я сунул ей в окошко паспорт с купюрой цвета осенней тины.
Она долго и внимательно перелистывала мой паспорт, потом долго всматривалась, как в дао, в заокеанский портрет жертвы дантиста, затем звонко хрюкнула, харкнула (пардон!) куда-то себе под стол, наверное, в ведро для бумаг, и протянула мне огромную, как газета китайский коммунистов «Женьминь Жибао», анкету. На китайском языке.
Я растерянно:
– Ду ю хэв зе сейм ин инглиш?
Мао, раскатисто хрюкнув:
– Инагалиса?
– Йес.
– Мейоу, – Мао решительно харкнула под стол и вернула мне паспорт с долларами.
«Мейоу» по-китайски значит «нет».
«Ну, на мейоу и суда мейоу», – подумал я.
В другом банке мне на ломаном английском объяснили, что у меня не та виза. Всего тридцать дней, было бы полгода – обменяли бы. Только при условии заполнения анкеты на китайском языке. В трех экземплярах.
В третьем банке мне полчаса пытались отсканировать паспорт, но скан сломался.
В четвертом объявили, что у них сбои в системе и надо ехать в «Бэнк оф Чайна». Только он сегодня не работает.
Я вернулся в отель. Вообще-то я в Пекине был на симпозиуме.
В холле стоял координатор симпозиума, то ли чекист, то ли капиталист, Сергей Забываев. Есть такой тип современного худого, бледного и меланхоличного эфэсбэшника-менеджера, который внешне никак не меняется от 20 до 50.
Я поделился с ним своей обменной бедой. Забываев, с интонацией двадцатилетнего юнната, страстно:
– А вы кто?!
Я назвался.
– А! – устало изумился Забываев, став пятидесятилетним. – Конечно, конечно… Нет проблем.
Он достал из внутреннего кармана пиджака даже не котлету, а целую кулебяку юаней, и, став вновь юным, произнёс:
– Пожалуйста, Владимир Станиславович! – мне показалось даже, что он изобразил что-то вроде пионерского салюта.
Так я, наконец-то, поменял доллары на юани.
Жизнь стала налаживаться. Симпозиум проходил хорошо. Особенно без меня и моего друга. Потому что, выступив на симпозиуме, мы слиняли и стали бродить по Пекину.
Дело в том, что у моего друга, Лёни Кружилина, в Пекине была масса всяких бывших китайских аспирантов и прочих магистрантов. По этой причине мы с Лёней каждый вечер были приглашаемы в различные заведения. Прежде всего – рестораны, конечно. Культурная программа у нас не состоялась: во все места запись по Интернету чуть ли не за неделю.
Господи, сколько же они, эти китайцы, жрут!
Пекинскую утку – на троих, а то и на двоих. Плюс, конечно, рис (как говорят китайцы, изучавшие русский язык, «что ни посеешь, всё равно пожнешь рис»), овощи и прочие мелочи, которые не считаются.
Пекинская утка действительно хороша.
Приносят тебе этакую чурку цвета мокрого морёного дуба, срезают сперва корочку с грудки, потом разделывают все остальное. Все при тебе, лаовае (т. е. иностранном варваре). Берёшь корочку – и в блинчик ее. А корочка-то медовая, да на вишневых дровах пожаренная, да с огурчиком и лучком её – хрусть! Мама моя китаянка! Как говорят китайцы, «для народа пища – небо!»
Какой еще народ сравнил еду с небом?
Но утка по-пекински – и вправду небесное блюдо. Урчит во рту, мурлычет, как какая-то, чёрт её возьми, жаркая мармеладная кошечка. Правда, калорий в этой маленькой утиной мармеладке – как в ста немецких рулек. И после пекинской утки расслабляешь себе ремешок на три дырки, в отель – и спать.
А утром, когда встает влажный мандарин пекинского солнца над Храмом Лазурных Облаков, ты открываешь глаза и первым делом сглатываешь слюну от вчерашнего сладострастного утиного послевкусия.
Чего мы только там не ели. И какую-то лапшу с бобовой пастой, и бог знает что ещё. Не помню.
В последний день было хого, или китайский самовар. В центре – печь, вокруг нее – горшок с бульоном. Вокруг горшка – всё: кусочки рыбы, мяса (разного), грибы, овощи, тофу, лапша, пельмени. Кидаешь что-нибудь в бульон – минута, и в рот. Макаешь – и в рот. И водка: «Красная звезда». Сорок два градуса. Замолаживает, как говаривал Владимир Даль. Можно «Красную звезду» пятьдесят семь градусов. Но это – не наш путь. Не наше Дао.
Хого – это не только наесться до немоты, но и в процессе – поговорить.
На хого нас привел Лёнин магистрант Юншэн. Он только что окончил магистратуру и защитился. Переводится его имя нехило – Живущий В Веках. Но я тоже не промах – Владеющий Миром. Да и Лёня тоже ничего – Сын Льва. И вот мы сидим вокруг хого, едим, выпиваем и говорим на Вечные Темы.
– Я очень благодарный Вам, Леонида Петровича, – говорит Живущий В Веках Сыну Льва. – Я научился у вам русского языка. Хотя – много ошибоков, но, как говорят ва Китае, «учитель только открыл дверь, а идешь сам».
– Да что ты, Юншэн… Это просто моя работа.
– Нет, Леонида Петровича, мы говорим: «пьешь воду, помни – кто копал колодца».
– А где вы собираетесь работать? – встревает в беседу, икнув, Владеющий Миром.
– У меня есть выбора: желтая линий или красная линий.
Сын Льва:
– А что это такое?
– Желтая линий – бизнес. Красная линий – государственное служение. Я хочу желтая линий… а может быть, и красная линий, – Живущий В Веках смеется, доставая из хого сварившийся гриб. Кстати, нашу типичную чернушку.
Владеющий Миром:
– А можно и то и то?
– Нет. И то и то у нас не можно. Желтый в красный не пускает. А если красный в желтый – пуля в голове, – Живущий В Веках смеется, жуя чернушку. – Корарупацианера.
Владеющий Миром:
– А чем, если это не секрет, занимаются твои родители?
– Не секрета. Мои дедушка и бабушка, конечно, красная линий. Желтый тогда еще не стал. У них был успеха. Они получили четыре старые вещь.
Сын Льва:
– Что это такое?
– Часы, велосипеда, радиопринимателя.
Сын Льва:
– Радиоприемник…
– Сапасиба, Леонида Петровича. Радиоприемника и вентилятора. Это тогда был счастливый человек. Мой папа и мама – желтая линий. У них тоже был успеха. Они получили четыре новые вещь: холодильника, цветной телевизора, машину для стирать и магнитафона на стереа. Это были счастливые человеки… А потом папа стал начальник фирма. У него большие гуанси, это… савязи…
– А-а-а! Какой молодец! – это Владеющий Миром.
Живущий В Веках, гордо:
– Да. Очень много человеком болеют на него красные глаза.
Сын Льва и Владеющий Миром:
– ???
– Это у нас так зовут завидовать. Это плохо, смотреть красные глаза на кого. У меня отличный семья.
Живущий В Веках, оглянувшись вокруг и почти шёпотом:
– Раньше в Китае строил социализма для страна. А сейчас у нас говорят: надо строить социализма для семья.
– Мой папа сотрудничество с русским бизнесом.
Сын Льва и Владеющий Миром:
– О-о-о!
– Он маного работает. Он говорит: «кончил дело – иди на другой работа»…
Смеется, зажевывая свинину:
– Папа продавает товар для русскому бизнесу. Он говорит: «что русскому хорошо, то китаец ему продавал»…
Живущий В Веках, Сын Льва и Владеющий Миром смеются все втроём, хором, давясь пельменями из хого.
– Очень вкусно, – говорит Сын Льва, откусывая от батата.
Живущий В Веках:
– Вообще, мой папа и мама из Гуанчжоу. Самое вкусное поесть – в Гуанчжоу. У нас говорят: надо родитися в Сучжоу, потому что в Сучжоу – красивые девушек. Надо вырасти в Ханчжоу, потому что в Ханчжоу – климата классная. Надо есть в Гуанчжоу, потому что самое вкусное поесть – в Гуанчжоу. А надо потом в заключение умереть в Люйчжоу, потому что в Люйчжоу – сухая земля и мертвый долго как живой.
– Мудро, – говорит Владеющий Миром, тщетно пытаясь выковырить палочками лапшу из хого.
Мы еще долго беседуем. Самолет поздно вечером. У нас еще есть время, чтобы съездить на Великую Китайскую Стену, потому что «кто не был на Китайской Стене, тот не настоящий человек». Китайская народная мудрость.
Юншэн вызвал такси. Яндекс примчался через три минуты. Через сорок минут мы были на Стене. Мы договорились, что будем через полтора часа. Шофер настоял на том, что ждет нас бесплатно. Юншэн сказал:
– Идите посещать Китайская Стена. Я жду вам здесь. Там ступеньки половина метра. Трудно идти вверх, вниз – еще больше трудно. Я жду вас здесь. Я уже сто разов был на Стена, Вы – нет. Идите посещать Китайская Стена.
И мы с Лёней полезли на Великую Стену.
Описывать Стену не буду. Она – красивая. Она – трудное счастье. В смысле подъема. В смысле спуска – «еще больше» трудное счастье.
Мы спустились на исходную точку ровно через полтора часа. Мы были мокрые, с осунувшимися лицами, с абсолютно свинцовыми копытами. Натуральные, как называли в Древнем Китае иностранцев, «заморские черти», «длинноносые» и «облезлые» («ляо мао») «лаовай».
Я оглянулся вокруг и вдруг понял, что это точка, конечно, исходная, но не та.
– Где мы, Лёня? – замогильно спросил я.
– В Китае, – ответил Лёня.
– А точнее?..
– На Стене.
– Плача?
– Нет. На Стене Одышки. Или нет, лучше так: на Стене Трясущихся Конечностей. Кстати, смеркается.
Действительно, смеркалось. Закат был красивым. Розовая гуашь облаков медленно растекалась над темно-зеленым мхом окрестных гор. Но нам было не до заката.
Мы стали судорожно вбегать в различные входы и выбегать из различных выходов, которых здесь было очень много.