– Привет, Вовка? – не сказал, а спросил Саша.
– Привет, Сашок! Что это вы тут у меня в номере… домушничаете?..
Алый Сашок посмотрел на своего компаньона и проговорил ему что-то по-польски. Я не знаю польского, но понял, что он сказал: это мой русский друг. Телемастер-домушник улыбнулся:
– Добже, пан. Просим, – и вышел.
– Мы тут, Вовка, осматриваем номер на предмет ну… безопасности, – полушепотом сообщил Сашок, отдергивая штору.
– Понятно. Жучки и все такое…
– Ну да. У тебя снизу украинский президент живет, а сверху литовская эта… забыл, как ее. Ну и вот.
– А я и не знал, как ее…
– Ну да. Ну и вот. Осмотрели, значит, на предмет…
– Ясное дело. Работа.
– Ну да. Ну и вот…
– Ты как вообще, Сашок?
– Да нормально. Работаем. Запарили, конечно, с той Обамкой. А тут эти еще, европейские крошки-хаврошки. Тоже мне, маленькие, а гонору! Мал клоп, да вонюч. Ну и вот. Слушай. Сегодня заканчиваю в шесть. Уже двое суток на ногах. Все ждем этих… Задолбался, как Пенелопа. Ну и вот. И до полудня завтрашнего дня свободен. Я к тебе сегодня в отель заеду в семь, лады?
– Лады!
– Ну и…
В семь Сашок пришел в штатском. Чуть навеселе. Мы пошли в бар у холла. Взяли местной зубровки. В баре клиентов кроме нас никого не было. Вообще, на весь отель, по-моему, тут, кроме клопов-хаврошек, нашей делегации из семи преподавателей и полсотни охраны, никого не было. В баре сидело шестеро в черном. Она пили воду.
– Сидят, – сказал Ляхов.
– Работают.
– Ну.
– Твои коллеги?
– Нет, это ихние, хаврошковские…
– Ясно. Ты сам-то своей работой доволен?
Сашок пожал плечами:
– В общем – да.
– Мог бы ведь и у нас то же самое делать.
– Мог бы.
– Не жалеешь, что уехал?
Ляхов усмехнулся:
– Что сделано, то сделано. Думай, как знаешь.
В холле послышался шум. Из лифта вышли двое мужчин. Вокруг – десяток охраны. Мужчины остановились в холле и стали оживленно разговаривать. Бугаи в баре сосредоточенно застыли над стаканами воды, как зимние рыболовы над лунками.
– Что, это какие-то важные персоны? – спросил я тихо.
– Они, – ответил Сашок. – Киприст со словаком, кажется.
– А-а-а-а…
– Хочешь фокус покажу? – прошептал Сашок, и в его глазах засияла озорь. Та, из детства.
– Покежник…
Он медленно сунул правую руку за левую пазуху. Шестеро бугаев мгновенно порозовели и быстро повторили его жест. Ляхов вынул руку. Мордовороты синхронно вынули руки. Ляхов еще раз сунул руку за пазуху. Розовая охрана вдохновенно скопировала Ляхова.
– Может, хватит? – шепнул я.
– Конечно, хватит. На третий раз могут и пальнуть. Ляхов достал из внутреннего кармана носовой платок и очень громко и продолжительно высморкался.
Президенты туманно посмотрели в нашу сторону, пожали друг другу руки и вместе с охраной вышли из отеля.
На следующий день Обама встретился с «лидерами восточноевропейских государств», и вся эта геополитическая тусовка рассосалась. В Варшаве стало все спокойно. Ляхов уехал в Гданьск по работе. Мы провели конференцию и без приключений улетели в Москву.
А теперь – без морали. Честно.
Хорошо, что я не эмигрант Пятимордин. И не президент Обама. И не варшавский охранник Ляхов. Вообще: какое же это счастье – быть просто человеком и просто жить на своей Родине, какой бы многострадальной она ни была.
Следующая остановка – жизнь
С детства люблю поезда. Ну, в крайнем случае, электрички. Самолету я всегда предпочитал поезд. А электрички – машинам. Люблю поезда. Любые. Особенно самые ранние или наоборот – самые поздние. Сладковатый запах гудрона на путях, нежно-прохладная воздушная пощечина налетающего поезда. Мерцающий антрацит ночных луж на перроне. Янтарно-фонарные косички дождя на стекле бегущего вагона. Дудук-дудук… дудук-дудук!.. Хорошо.
Понимаю, что это плебейство, но ни за что не променяю электричку на пробки с машиной. Хоть с кондиционером, хоть с чем.
Сколько себя помню, все время езжу по савеловскому направлению. У меня там дом в деревне. И почти каждый раз попадается какой-нибудь попутчик-собеседник.
Народ у нас исповедальный. И от этого писателю у нас раздолье. Знаю по себе. Ничего придумывать не надо. Садись в электричку, и к тебе обязательно подсядет какой-нибудь поддатый товарищ с чекушкой «Путинки» во внутреннем кармане пуховика. Это если холодно. А если жарко – с полуторалитровым «Толстяком» под мышкой. И ты узнаешь много интересного.
Вот и в этот раз. Было лето, будний день, часов девять вечера. Я ехал из деревни в Москву. Из окон веяло сладкой вечерней прохладой. Закатное солнце трепыхалось за дальним лесом. За окнами бежали подсвеченные облака, похожие на своды грота.
На «Луговой» напротив меня сел теплый мужик с «Толстяком». Лет шестидесяти. Вполне приличного вида. В бейсболке с надписью «МЧС». Белая майка, джинсы, белые кроссовки – все чистое, опрятное.
– Сейчас билеты будут проверять, – сообщил он мне весело. – Надо ж! Вечер, а контролеры работают. Чудеса!
Я оглянулся. В вагоне было человек двадцать, не больше. Из противоположных дверей появились две полные розовощекие тети кустодиевского вида с бляхами. Человек десять тут же встали и дружной веселой колонной двинулись к тамбуру.
– Ну, пионерия… нет, не успеют, – улыбнулся мужик, с интересом провожая взглядом колонну. Но интонация его говорила: «Надо, ребятки, успеть!»
– Осторожно, двери закрываются… – запечалился женский голос. Десять теней единой стрелой пронеслись за окном.
– …следующая остановка…
В противоположном тамбуре затопали, затолкались. Раздался смех. Крик: «Чо толкаисси!» Лязгнула дверь, и толпа бытро пропихнулась в безопасный вагон. Бляхи не обратили на это беззаконие никакого внимания.
– «Депо»… – отмаялась женщина.
– Успели! – обрадовался мужик и тут же мастерски передразнил голос: – «Дыпоэ!»
– Ваши билетики, – сказала одна из контролерш, и поезд тронулся.
Мы были последними. Из десятка пассажиров билетов не было ни у кого. Все молча протягивали кто по одному червонцу, кто по два. Мужик протянул червонец.
– Откуда едем? – спросила бляха, глядя на мужика, как на любимую собаку.
– От «Луговой», конечно.
– Куда?
– В «Депо», конечно.
Бляха ухмыльнулась и взяла червонец.
– Еще один нужен. В «Депо» он едет…
– Нету. Все на пиво потратил. Вот моя алиби, – мужик показал пальцем на «Толстяка», как Бегемот на примус.
Бляха, улыбнувшись, укоризненно покачала головой. Я протянул свой билет.
– Вон человек, с билетом едет, – кивнула в мою сторону контролерша. – А вы?.. Минимальный штраф у нас шестьдесят рублей. Ясно? Сейчас вот возьму и высажу. Гражданин вон платит за билет, а вы – десятку. Совсем обнаглели.
– Так он с билетом, зато без пива. А я наоборот.
– Стыда у вас нету! – почти умильно улыбалась контролерша.
– Нету. А пиво есть.
– Ну, нахал…
И бляхи, улыбаясь, перешли в следующий вагон.
– Ты бы у них сдачи, что ли, попросил, – сказал мне мужик.
– Какой сдачи?
– Ты откуда едешь-то?
– С Яхромы.
– Так это… рублей сто…
– Типа того.
– Сто минус шестьдесят. Итого: сорок сдачи.
– Лихо.
– А чего? Все по-честному. Будешь? – он раздвинул ноги, поставил «Толстяка» на пол, отвинтил пробку. Бутылка шикнула, захрипела загнанным конем, и шмат густой йодистой пены, как лава, сполз на пол. Запахло чесноком.
– Нет, спасибо.
– А что, жена учует?
– Да нет…
– А моя учу-ует! Она четко чует. Нюх, как у добермана. И все тебе тут же разложит: что пил, сколько, в какой последовательности. Типа майора Томина. Дознание по полной форме. Сильная женщина.
Он сделал три больших глотка.
– Пфррр… Ну вот. Обратного путю нет. Теперь пусть дознается.
Он сделал еще три глотка. Помолчал. Закрыл рот. Надул щеки. В горле у него что-то прорычало. Мужик икнул и улыбнулся:
– Пардон. Все. Начинается фиеста, – он подумал и добавил: – Думаю я, надо разводиться.
– Прям вот так вот сразу?
– Зачем сразу? Сорок лет уже живем. Сколько можно? Я вчера домой прихожу, а она знаешь, что делает?
– Что?
– Холодильник размораживает. Феном. Как у юмориста этого, как его… Представляешь? Я говорю: ты чего это делаешь, а? Холодильник, говорит, размораживаю. И давно? Давно, говорит, часов пять. И смеется. Она все время смеется. Ей смешно. Смешливая она у меня.
– А что, оригинально.
– Да-а-а. Оригинально. У нее все в жизни оригинально. Как в цирке. Семь кошаков помоечных. Один другого наглей. Попугай. Марки жако. Серый, скот, как крыса. Злой до невозможности. Тарасом зовут. Взяла она его у подруги. Та пьет, как выдра. Кормить птицу некогда. Ну, попугай чуть с голоду не подох. Моя Маруська его и взяла от жалости. Отходила.
– Говорит?
– Кто?
– Тарас этот.
– А! А как же! Орет с утра до вечера: «Тарас-пидарас! Тарас-пидарас!» И больше ничего. Тупая птица. Я ему: «Молчи, сволочь пернатая». А он своё: «Тарас-пидарас!» Самокритикой занимается, какаду недоношенный… Кошаки эти еще… Маруська их по субботам пылесосит. Сначала сопротивлялись, царапались, а потом – от пылесоса их не оттащишь. Приучила к пылесосу, представляешь? Где это мы?
– Лобня.
– А! Лобню надо отметить.
Он отхлебнул из бутылки.
– Мы с Маруськой в Лобне за одной партой десять лет сидели. Да-а-а… Животных она, видишь ли, жалеет… К ней прям весь этот… животный мир так и липнет. Дроздов, тоже мне… Приезжаю как-то рано утром из командировки, пару недель меня не было, смотрю: на люстре осиное гнездо. Осы по комнате летают. По-хозяйски так, как американцы по Ираку. А Маруська сидит, улыбается и орехи колет. Моей армейской манеркой. Я говорю: это что такое? И на гнездо показываю. Она: осы, а что? Я: может, еще гадюк заведем? Она: осы живые, они тоже жить хотят, и гнездо смотри, Санечка, какое красивое: чистый перламутр. Тьфу!.. И вот так уже полвека. Куда полвека – больше! Мы с ней с первого класса за одной партой. И до десятого. В восемнадцать поженились. Сорок три года назад… Ну да, сорок четвёртый пошел…