— То мы с тобой в дерьме по самый подбородок.
— Именно. — Виктор машинально почесал подбородок. — Ведь это что ж получается: прошло одиннадцать лет, а некто до сих пор планомерно убирает всех, кто имел отношение к той старой истории. Причем с годами ярость не ослабевает. Кто-то с абсолютно холодной головой планирует и осуществляет убийства, обставляя все так, что убийства не выглядят убийствами. Что с остальными членами семей погибших офицеров?
— Много чего. — Генка вдруг растерял кураж. — Вот, почитаешь, много интересного найдешь для себя. Думаю, семейство Радецких оставили на закуску. Генерала вынуждены были убрать, потому что он что-то такое заподозрил и начал задавать вопросы. Его слово много значило, так что, как только он копнул, его тут же устранили.
— И тут же в жизни Никиты появилась Габриэлла. — Виктор вспомнил недавний разговор. — Да, картинка складывается весьма занятная. А ведь теперь мне надо с этим идти к Михалычу.
— Андрей Михалыч все поймет.
— Ген, дело не в том, что он не поймет. Дело в том, что я, похоже, сам того не желая, втянул нас всех в крупные неприятности. — Виктор собрал со стола страницы. — А если предположить, что все эти смерти намеренно спустили на тормозах и намеренно не стали устанавливать связь между ними, хотя вот лично для меня она вполне очевидна, то значит, замешан кто-то с самого верха. Он и дал отмашку не смотреть в эту сторону. Это армейское руководство или спецслужбы, а больше ни у кого нет таких возможностей. И нам из этой передряги живыми не вылезти, в чем было бы полбеды, если б эти уроды не трогали семьи. Но, как видишь, члены семей тоже автоматически оказываются в расстрельном списке. Собирая эти данные, ты был осторожен?
— Как кот у мышиной норы.
— Отлично. Больше в это не лезь. — Виктор жестом пресек возражения. — Бери Машку и дуй в Миннесоту, или еще куда, хоть к черту на рога, но подальше отсюда, пока я тут не разберусь со всем этим.
— Вить…
— Нет, Ген, сам я не брошу. Я так — все это уже увидев, не могу. Нет, не брошу. Пойду к Михалычу. Пусть он скажет, как быть.
— Ладно, увидимся. — Генка закрыл ноутбук и засунул его в рюкзак. — Будем на связи. Я никуда не поеду, пока мы не прищучим этих уродов.
— Или они нас.
— Руки коротки.
Виктор вздохнул: что-то не похоже, чтобы руки у неведомых врагов были коротки.
И деваться некуда, нужно звонить Дэну. По защищенному каналу, дожили.
Хорошо хоть приятелю не надо ничего долго объяснять. И большое счастье, что женат он на Соне, дочери нефтяного магната Афанасьева, который не раз помогал им неофициально в некоторых вещах, но теперь помощь нужна конкретно ему и его собственной семье.
— Витек, ты вляпался по самые помидоры! — жизнерадостно объявил верный друг Дэн. — Генку тоже надо вывозить, вместе с женой. И семью Михалыча тоже. Жена у него хоть и строптивая тетка, но не глупая.
— То-то и оно. Круг лиц, кого это может коснуться, неограничен.
— Как я понял, обычно бьют по самым близким. Поэтому круг лиц, подлежащих эвакуации, вполне можно очертить. Понял тебя, сейчас позвоню тестю и сам вернусь.
— Ты в своем уме? Нет, брат, хоть ты не ввязывайся.
— Ты, наверное, в одиночестве там спятил слегка. Что значит — не ввязывайся? Ты нарыл нормальную тему, работаешь, радуешься жизни, а я тут отдыхаю как проклятый. Думаешь, я все веселье пропущу? Потом отпуск догуляю, девчонки тут без меня и заскучать не успеют, как мы с тобой в два счета всех негодяев прищучим. Пива привезу тебе, хорошее в Америке пиво.
Виктор вздохнул. Он знал, что этим все и закончится: Дэн плюнет на свой отпуск и прилетит вытаскивать из дерьма его задницу. Теперь еще к генералу надо идти, и самое главное — винить-то некого, сам ввязался… а не ввязаться было никак.
Хорошо еще, генерал на месте, и приемная в кои-то веки пуста, даже секретарша куда-то ушла, никто не помешает поговорить.
Виктор вздохнул — он не любил приносить плохие новости, но сегодня у него других нет. И генерал должен знать, что он втравил их в неприятности. На то он и начальство.
Хотя, конечно, было бы правильнее расхлебать эту кашу самостоятельно. Но, зная характер Бережного, Виктор понимает: такое в принципе невозможно.
Диана торопилась. Пока Лиза сидит с Аленкой, ей надо было успеть в несколько мест, и она тщательно обдумала маршрут: магазин, рынок, аптека, гаражный кооператив и управление полиции. Обед, приготовленный для мужа, надежно укутан, так что не остынет.
Проходя мимо книжных рядов, Диана заметила знакомые бело-синие корешки — Диана Макарова, «Последняя улика». Диана довольно улыбнулась — эта книга ей удалась. Она очень критично относилась к тому, что пишет, и всякий раз, отдавая новый текст, она думала, как это бездарно, скучно, и вообще ей пора завязывать, потому что она, видимо, «исписалась» — уже сказала миру все, что о нем думает, и достаточно. А когда через время возвращалась к тексту, то оказывалось, что он очень даже неплох. Ну, находила, конечно, мелкие огрехи: вот тут бы и тут она сегодня сделала бы его немного по-другому, но в целом ей все нравилось.
А «Последнюю улику» она любила — так, словно эту книгу написал кто-то другой. Не то герои были близки Диане, не то сам сюжет, который в одну из ночей просто приснился ей. Нет, не полностью, а какими-то урывками: вот вокзал, на скамейке девочка, ей холодно и страшно, и какая-то женщина забирает девочку себе, и это совсем чужая женщина, и Диана знает: ребенка отдала женщине собственная мать.
Диана тогда писала другой роман, и герои толпились в ее голове, говорили, плакали, смеялись, и она просто хотела поскорее избавиться от персонажей. Иногда она думала, что ее писательство просто разновидность психического расстройства, а иногда она представляла себе, что создает некий новый мир. Ну, вот как если бы ей, например, дали планету — просто голый шар, и она бы шаг за шагом населяла ее людьми, наполняла городами, и этот новый мир возникал из слова. Ведь сказано, что вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. И если ее наделили Словом, то почему она не может создавать миры?
И она создавала.
И хотя иногда ее огорчало, что вот не может она жить как все люди. Но с другой стороны: а где гарантия, что Бог, глядя на то, как иногда фордыбачат его творения, не расстраивается? И ему, может быть, тоже хочется жить как все нормальные боги: нюхать фимиам и слушать восхваления, принимать почитателей и снисходить в мир, чтобы пообщаться с девственницами, которые потом рожают всяких атлантов. Но конкретно этот Бог слишком занят тем, что обустраивает мир, и ему приходится нелегко, потому что граждане, сотворенные им, постоянно норовят сделать какую-то гадость: то войну затеют, то еще что-то такое. Не до фимиамов тут, поспеть бы все исправить и виновным по рукам надавать. А остановиться он не может, он тоже одержим идеей созидания, и ему явно интересно то, что он делает.
Диана, конечно, не претендовала на вселенский размах, но и в ее мире иногда случалась неразбериха. Ведь иногда, создавая очередной текст, она подозревала в преступлении одного человека, а в итоге оказывалось, что это и не он вовсе — не может быть душегубцем главный подозреваемый, и виновник всех злодейств — совсем другая личность. Притаился, подлец, живет себе как ни в чем не бывало! И как тут уследить за всеми?
Диана вошла в здание управления, отягощенная мыслями и судками с едой. Дежурный приветливо улыбнулся ей — жену генерала Бережного все знали, она нередко угощала сотрудников вкуснейшей выпечкой, особенно когда генералу приходилось оставаться в управлении на ночь.
Диана поднялась по ступенькам, думая о том, что задерживаться не стоит, пора домой. Лиза, конечно, посидит с Аленкой, но злоупотреблять ее добротой нехорошо. Аленка, безусловно, могла бы час-полтора побыть одна дома, но Диана знает, что дочка не любит оставаться одна.
— Привет.
Диана обернулась. Навстречу ей шел, нешироко раскинув объятия, Игорь Капинус. Вот уж кому Диана всегда искренне была рада, так это Игорю. Они с Бережным друзья детства, а если люди знакомы с детства, это совсем другая дружба, даже если и дружбой она не выглядит.
— Привет! — Диана улыбнулась Игорю. — Ты к Андрею пришел?
— Да уж не прогуляться. — Игорь засмеялся. — Обставил меня твой супруг, по всем статьям обскакал. Вот, иду пить горькую чашу своего позора. И потом, пожалуй, на пенсию.
— Тогда тебе надо подкрепиться. — Диана открыла дверь приемной. — Идем, чаша тебя ждет. И пирожки с абрикосовым джемом.
Бережной встретил их, встав из-за стола, и Диана сразу же поняла: муж чем-то встревожен.
12
В день похорон Игоря Недзвецкого осень отступила, и солнце выглянуло из-за туч впервые за много дней. Это был хороший день для прогулки в парке, для поездки на Остров, где клены роняют золотые листья, вода прозрачная и холодная, а мелкая рыбешка подходит совсем к берегу в надежде получить горсть хлебных крошек от гуляющих людей.
И, конечно же, раз уж похороны, то лучше в такой день, чем в пасмурный и дождливый.
Но в остальном все ужасно.
Аня стоит рядом с Никитой и думает о том, что жизнь ее меняется, и это ее немного пугает. Она старается не смотреть на гроб с телом, потому что там совсем не Игорь, несмотря на то что в морге ему придали более-менее нормальный вид. Если есть что-то нормальное в том, что умер ее лучший друг, которого она знает с рождения.
Мать Игоря одета в черное платье, вызывающе облегающее ее тонкую фигурку. На плечах черная горжетка из какого-то искусственного меха, но выглядит ансамбль отлично. Она не плачет, поскольку это может испортить ее идеальный макияж. Рядом с ней Аня видит свою мать. Родители все-таки прервали свою поездку и приехали соблюсти приличия. Конечно же, приличия. Это для них важнее всего на свете.
На матери отлично сшитое платье и норковый полушубок. Аня вздыхает: мать Игоря всю жизнь тянется за ее матерью, перенимая манеры и повадки. Они выросли в этом старом доме, учились в одном классе, но Аниной матери гораздо больше повезло с родителями и мужем. Они были нужны друг другу, две подруги — в школе дополняли друг друга, помогая с уроками по предметам, которые давались одной и не давались другой, во взрослой жизни — по очереди занимались с детьми, а еще Анина мать отдавала матери Игоря разные вещи, которые уже не собиралась носить. И всегда что-то привозила для нее из своих поездок.