Ничего не возьму с собой — страница 28 из 52

Они даже внешне были похожи, не говоря уже о том, как они были похожи внутренне — обе достаточно эгоистичные и зацикленные на себе, обе озабочены лишь внешними приличиями. При этом их дети выросли совершенно разными: Игорь страдал социофобией, как и его сестра Влада. Аня же, наоборот, была открытой, дружелюбной и всегда готовой к диалогу, с абсолютно любым человеком. Не получая в семье тепла, она искала его во внешнем мире, но и отдавала так же.

В отличие от Аниного отца, вечно занятого на работе или разъезжающего по миру, отец Игоря был обычным наемным служащим — менеджер среднего звена. Он не мог позволить себе никаких излишеств, но он любил своих детей и дорожил семьей. Но как-то так вышло, что из-за его занятости ни Игорь, ни его сестра Влада понятия об этом не имели. И сейчас Аня смотрела на стоящих у гроба Игоря людей и думала о том, что по-настоящему скорбит о нем, наверное, только отец.

Сама Аня заняла место позади прощающихся. Она совсем уж было решила не приходить, потому что категорически не хотела видеть Игоря таким. Там, в этом ящике, который скоро заколотят, опустят под землю и зароют. И смысла во всем этом нет, потому что самого Игоря в этом ящике точно нет, есть только поврежденное тело, которое не смогло удержать в себе Игоря. Или то, что делало это тело собственно имеющим индивидуальность объектом. А теперь это просто кучка гниющей органики.

Аня вдруг подумала: а что, если все не так, как все предполагают? Что, если искорка сознания все-таки остается и вот сейчас внутри этого тела, наряженного в нелепый костюм, исходит криком ужаса Игорь? А никто его не слышит? И он все будет осознавать: и то, что его вскрывали, и то, что его сейчас выставили на всеобщее обозрение, и то, что он внутри разлагающегося куска плоти, и тем более — когда его зароют, и…

Она даже головой тряхнула, отгоняя от себя эти мысли. Слишком мрачно!

Но, если не думать об этом, остается другое: кто-то убил Игоря, и убийца, возможно, сейчас в толпе прощающихся. Собственно, ради этого Аня и пришла на церемонию прощания. В том их последнем телефонном разговоре Игорь сказал, что кое-кого видел, кого не должно было быть в магазине. Но что он хотел сказать? В магазин может прийти абсолютно любой человек, и нельзя сказать, что он не должен быть здесь.

А значит, Игорь имел в виду кого-то, кому не было места именно на складе.

Аня чувствует руку Никиты на своем плече. Она безмерно благодарна ему за то, что он пошел с ней, в то время как у него самого тяжелая ситуация и надо быть рядом с матерью. Аня вдруг поймала себя на мысли, что смотрит на своих родителей, как на посторонних людей. Она больше не принадлежит им, да она и нужна-то им никогда не была. А вот Игорю она была очень нужна, и Никите сейчас тоже.

«Я не вернусь домой. — Аня закрывает глаза, ощущая только руку Никиты. — Ни за что! Пусть живут как хотят, а я… Ну, пока у Никиты поживу, если он позовет. А нет, так квартиру себе сниму. Деньги в принципе есть, и хоромы мне не нужны, все равно прихожу только ночевать».

Она вдруг осознала, что с этим домом и с этими людьми ее связывал только Игорь, которого она с самого детства привыкла поддерживать и защищать. Игорь, который не понимал окружающий его мир и очень сложно заводил какие-то социальные связи.

«Они обе по сей день живут так, словно нас у них нет. И мать Игоря сейчас ведет себя так, как вела бы себя моя мать, если бы вдруг я умерла. — Аня смотрит на гладкое лицо матери и думает о том, что она понятия не имеет, что за человек ее мать. — А мы-то с Игорем привыкли, что мы есть друг у друга. А теперь…»

Теперь начинается какая-то совсем другая жизнь.

Проблема смерти как раз в том и заключается, что у оставшихся меняется жизнь. Меняется всегда, но не всегда в лучшую сторону…

Нет, если кто-то взялся заботиться о дальней родственнице, из жалости или из корысти, то понятно, что смерть такого человека для принимающей стороны означает освобождение от тягостных обязательств. Но если уходит близкий, то жизнь меняется у всех без исключения членов семьи. Например, что-то нужно решать с оставшимся пожилым родителем, у которого полностью меняется жизненный уклад и эмоциональное состояние. С уходом близкого все оставшиеся испытывают стресс и скорбь, при этом понимая необратимость самой смерти и новые обстоятельства, связанные с тем, что жизнь семьи нужно перекроить заново.

Для Ани смерть Игоря означает, что в родительском доме ей больше нечего делать — она там никому не нужна.

Аня оглядывается и среди провожающих видит полицейского, одного из тех, кто приходил вместе с Виктором. Аня не помнит его имени и поспешно отводит взгляд. Она не хочет, чтобы полицейский понял, что она его заметила, потому что, если он вдруг попробует с ней заговорить… В общем, она сейчас не настроена ни на какие разговоры.

Толпа приходит в движение. Видимо, начинается прощание. Аня старается не смотреть ни на мать, ни на тело в гробу, она только чувствует, как Никита осторожно поддерживает ее за локоть. Лицо Игоря загримировали, и почти не видно глубоких рубцов, оставшихся от прыщей, и Аня думает, что Игорь сейчас был бы доволен, раз уж он очень комплексовал из-за этих отметин.

Но дело в том, что этому телу уже все равно, а Игорь теперь непонятно где. А может, и нигде. Кто это может знать точно?

— Ань…

Это Влада, сестра Игоря. Очень некрасивая, что сильно огорчало ее мать, с такими же рубцами на щеках. Влада всегда старалась быть как можно более незаметной, и в какой-то момент ей удалось превратиться в невидимку.

Аня остановилась, понимая, что только нечто очень важное могло заставить Владу заговорить с ней.

Но ничего важного Ане сейчас обсуждать не хотелось. И из-за полицейского, который пришел посмотреть, кто с кем общается, а главное — из-за матери, которая решительным шагом идет в ее сторону, и Аня точно знает, что та собирается сказать. Слушать бред о неподобающей одежде и неправильном выражении скорби Аня не хочет категорически.

— Ань, я… мне кое-что надо тебе сказать.

— Давай в машине поговорим. — Аня умоляюще посмотрела на Никиту: — Можно?

Никита удивлен — она спрашивает разрешения!

— Конечно, давайте только уйдем отсюда. — Никита жестом пригласил Владу следовать за ними. — Тем более в машине тепло.

— Я… это, ненадолго.

Мать приближалась, элегантно лавируя между надгробиями, и Аня вдруг ощутила приступ паники.

— Идем. — Она схватила Владу за руку и почти силком потащила за собой. — Прекрати упираться!

— Я… отпусти!

— Или ты скажешь мне, что хотела, но в машине, или проваливай. — Аня вдруг ощутила ту злость, которая нечасто овладевала ею, но имела обычно весьма разрушительные последствия. — Прекрати мямлить и шарахаться, идем.

Влада никогда не нравилась Ане. Впрочем, она толком и не знала Владу, настолько та, затюканная матерью и ровесниками, не чувствовавшая ничьей поддержки, научилась прятаться. Но ведь Аня и сама жила в семье, которую семьей можно было бы назвать только юридически, так что отговорок о тяжелом детстве она не понимала и не принимала.

Каждый сам определяет, кем и каким ему быть. Выбор Влады быть жалкой жертвой и невидимкой вызывал у Ани неприязнь. Может, оттого, что она понимала, насколько сама была близка к такому выбору.

— Ты идешь?

Влада покорно поплелась за Аней. Приказной тон действовал на нее как звук волшебной дудочки на крысу. Краем глаза Аня увидела, как мать остановилась и достала телефон. Но Аня знает, что ей сейчас не дозвонится даже сам Господь Бог, потому что ее вконец разрядившийся телефон валяется на дне сумочки.

В машине пахнет чистотой и освежителем — Никита очень тщательно следит за своей механической колесницей.

Влада неуклюже втиснулась на заднее сиденье машины и затихла. Аня обернулась к ней. Влада была заплаканной и еще более уродливой, чем обычно. Ее пальцы с обкусанными до мяса ногтями сжаты в кулаки, и время от времени Влада начинала неистово чесаться. Верно, разодрала бы руки в кровь, если б не сгрызла раньше ногти.

— Я только хотела сказать… Игорь… он с кем-то разговаривал по вечерам. — Очень заметно, с каким трудом дается Владе разговор. — Несколько месяцев подряд, в скайпе. Я слышала.

— О чем разговаривал?

— Ну, о магазине… о том, как там все устроено. Во сколько закрывается, как смены организованы… с какой-то девушкой разговаривал.

— Ты ее видела?

— Нет, только слышала. — Влада вздохнула. — Он ей рассказывал о новом директоре… Подробности всякие: где его кабинет, что там, как директор себя ведет, когда приезжает и уезжает… Я сначала думала, что у него просто девушка завелась, но потом поняла, что нет, другие разговоры. А потом…

Влада всхлипнула и еще сильнее сжалась.

— Что потом?

— Ну, они вроде как поссорились. Недели две назад. — Влада пытается овладеть собой, и ей это почти удается. — Она уговаривала его… ну, я не поняла до конца, чего она хотела… а он говорил — нет, это слишком, и вообще он считает все ошибкой… не знаю, о чем он говорил.

— Ты не спросила?

— Нет, иначе он бы понял, что я слышала… Ну, подслушивала.

Конечно, подумалось Ане. Конечно, ты подслушивала, потому что собственной жизни у тебя не было и нет. И, наверное, не будет. Ведь не в прыщах дело, лицо можно привести в порядок, но тут надо мозги в порядок приводить, а кто этим станет заниматься?

— Ты полиции сказала об этом?

— Нет.

Конечно, нет.

Аня подумала, что ей сейчас очень хочется стукнуть Владу, но она понимала, что это делу не поможет, колотушки та стерпит, но тогда уж ничего из нее будет не вытащить.

— Так что же случилось?

Конечно, что-то случилось, но Влада никому об этом не сказала. Она, как и ее брат, тоже очень долго обдумывала возможные контакты с внешним миром, а потом все равно обращалась к кому-то, кто не вызывал у нее тревоги.

— Дней за пять до… Ну, до того… — Влада словно споткнулась, не в силах произнести слово «смерть». — Он был чем-то обеспокоен, и я слышала, как он сказал: «Я должен рассказать ему».