Ничего не возьму с собой — страница 36 из 52

Весь день, пока он разбирался с рутинными обязанностями, долго беседовал с Важинским, который все ходил вокруг да около и никак не мог прямо сказать о своих намерениях, Никита думал о том, что вечером нужно будет как-то так повернуть дело, чтобы Аня снова уехала к нему домой. Ему казалось немыслимым, что менеджер Лепехина соберется и уедет куда-то на улицу Лизы Чайкиной, а он останется с Габриэллой в анамнезе. Потому что он только-только начал снова обретать почву под ногами.

Никита был умен и, несмотря на свое горе, способен проанализировать свои чувства. Да и анализировать, собственно, было нечего. Все как в классических учебниках по психологии: история с Габриэллой полностью разрушила его зону комфорта, вначале он был в недоумении, потом ощущал обиду от несправедливости происходящего и от своей полнейшей несостоятельности, потому что его возражения никто не принял во внимание, а потом он злился. На Габриэллу, а еще больше на себя самого. Как он мог ничего не замечать! А потом он понял, что произошло, и произошло именно с ним, хотя он этого и не заслужил. И тогда пришло глухое отчаяние.

Если бы не мать, и не сердитый Семеныч, и не Ника… Он вдруг подумал, что именно в провинциальном Александровске встретил людей, которые не просто поверили ему, даже посмотрев видеодневник Габриэллы, но и помогли снова встать на ноги. Именно благодаря этим людям он принял случившееся и нашел в себе силы двигаться дальше. И он не собирался больше уступать ничего из того, что успел достичь.

И Аня Лепехина была нужна ему.

Но свои чувства к ней Никита пока не анализировал. Просто очень уютно оказалось пить вместе чай, обсуждать работу и последние события, и даже историю с Габриэллой. Никита больше не стыдился случившегося. И помолчать с Анной тоже было уютно. Ее большие искристые карие глаза внимательно смотрели на него, и он ощущал, что Аня на его стороне, и это было важно.

А еще ему нравилось, как она укутывается в свой нелепый шарф, похожий на домотканую дорожку, и как, чертыхаясь, ищет сотовый по карманам, и… В общем, Аня Лепехина неожиданно стала важной частью его жизни. Его жизни, но он не был уверен, хочет ли она того же. И Никита никак не мог сообразить, как сказать ей о том, что она ему нужна.

И опасался того, что за этим последует.

А потом вспомнил, как она сама говорила, что может нормально жить, только если ощущает свою нужность. Ну, так вот — она очень нужна ему, Никите. Так он и сказал. И обмер от восторга, когда Аня обрадованно улыбнулась и ушла за своей курточкой и шарфом. Словно тоже считала, что так оно и должно быть.

И на это им обоим понадобился ровно один день.

Никита не мог не думать о том, как он ухаживал за Габриэллой. Цветы, конфеты, рестораны, бутики, бесконечная череда выставок, филармоний, театров. Поездка в Париж, а потом в Голландию. Габриэлле хотелось выходить в свет, а ему хотелось посидеть дома. Вместе посмотреть какой-нибудь фильм, или почитать книгу, или даже просто помолчать вместе. Суета его утомляла: ладно бы просто сходить в театр, но потом придется идти в какое-нибудь арт-кафе или в ресторан, да еще в компании друзей и знакомых Габриэллы. И они будут чирикать на свои общие темы, а у него с ними общих тем не было, потому что он торговал металлопрокатом, станками, грузовиками и прочими вещами, весьма далекими от, например, театра абсурда.

Но он терпел все это, потому что Габриэлла смотрела на него томными карими глазами цвета виски и была похожа на фею — в этих ее кудряшках, ресницах, тоненькая и легкая, с немного детским голоском. И он хотел, чтобы она была только его. И пусть бы все знали, что она — его. Девушка, жена, друг.

Но Габриэлла была кем угодно, только не другом.

У Ани глаза цвета шоколада — искристые, бархатные. В остальном она совершенно не эльф, и когда плачет, то нос у нее краснеет и распухает, но это ничего не значит, потому что она друг. Может, и все остальное тоже, но друг — прежде всего.

Когда был жив отец, Никита никогда не думал о природе их с матерью отношений. Они были родители, они жили в одной квартире, спали в одной кровати — это когда отец бывал дома, и Никита воспринимал это… да никак не воспринимал, вот оно было так, и так оно должно было быть.

Но когда не стало отца и мать совершенно потерялась в мире, Никита впервые задумался, что связывало его родителей, кроме того, что они были женаты и родили его, Никиту. И начал вспоминать разные мелочи, которые мелочами-то не были, если вдуматься. Например, как мать без единого упрека принималась собирать вещи, сама организовывала все переезды, в какую бы глушь отца ни переводили. Как налаживала на новом месте быт, не отвлекая отца от службы, но обеспечивая ему максимально возможный комфорт.

И как отец приезжал из командировок и всегда привозил матери подарки. И как он собирал в степи для нее незамысловатые букеты, выскочив из машины. Купить цветов в гарнизоне было негде, но в степи цвели маки, и отец набирал их изрядную охапку и смеялся, потому что половина их облетала по дороге. А мать ставила пострадавший букет в стеклянную вазу и тоже смеялась.

А утром она вставала первой, чтобы приготовить отцу его любимые блюда. И когда отец приходил со службы домой, устало молчал, держа ее за руку или рассказывал что-то, а мать слушала, иногда задавая вопросы, или высказывала свое мнение о ситуации. И отцу это было важно — ему было нужно, чтобы кто-то, кому он доверяет, не просто слушал его, но и советовал или оценивал. Отец всегда внимательно слушал, что говорит мать, обдумывал и тщательно взвешивал. А потом отвечал — нет, не согласен, и вот послушай почему. Или — да, тут ты права, так и сделаю. Или — ну, рациональное зерно здесь есть, я подумаю. Так они и жили, ведя неспешную беседу о том, что было важно для них обоих или для кого-то одного, но другой всегда понимал значимость того или иного события в жизни супруга.

Никита потом долго думал о том, как жили его родители, и в какой-то момент вдруг понял: они с Габриэллой никогда не разговаривали ни о чем, кроме ее желаний или планов на отпуск. Ну, еще каких-то ее друзей обсуждали. Обменивались дежурными фразами, но никогда не говорили о важном.

И рухнуло все потому, что он вообще не знал женщину, с которой жил. Она не хотела рассказывать о своем прошлом, и он принял это как должное. Он даже не думал о том, какая жизнь была у его Вишенки до него. И не потому, что был эгоистом, не любил ее или ему было неинтересно, а потому, что он уважал ее желания, а еще не хотел делить свою Вишенку ни с кем и ни с чем. Даже с прошлым.

Мать пыталась Габриэллу расспрашивать, пока в какой-то момент просто не уехала, потому что жить в доме, где никто ни с кем не говорит, не смогла. Ведь они с отцом говорили постоянно. Всегда, как им случалось быть вместе, их жизнь наполняли разговоры обо всем на свете. А главное, в их доме всегда царил мир. И Никита вырос в полнейшей уверенности, что так должно быть у всех и всегда.

Когда в его жизни появилась Габриэлла, они стали жить вместе, потом поженились, он априори полагал, что у них будет все так же, как было у его родителей. Вот просто само собой!

Это уже потом он понял, что не было ни отношений, ни семьи. И отчасти он сам в этом виноват: он не работал над отношениями, поскольку был уверен, что все будет нормально просто потому, что они живут в одной квартире, спят в одной постели и вообще женаты.

Теперь он знает, что это глупость — ожидать какого-то автоматического счастья.

Вот спроси его сейчас, какое у Вишенки было любимое блюдо, а он и не знает. В ресторане она заказывала морепродукты и устрицы — это сейчас очень модно! — от одного вида которых Никиту передергивало. Но нравились ли они Габриэлле, он не знал, да и вопросов таких не задавал. Дома жена готовила грибной суп или борщ, жарила котлеты, но Никита в какой-то момент сообразил, что они никогда не ели вместе. Когда он уходил, Габриэлла еще спала, и он сам разогревал себе завтрак, обедал в офисе, а ужинал поздно, и жена лишь составляла ему компанию за столом. То есть она старательно готовила его любимые блюда, но не афишировала своих вкусов. И потом Никита понял, отчего так — кулинарные таланты были частью ее продуманного плана.

А потом грянуло то, что навсегда изменило его жизнь.

Никита все время пытался понять, как такое вообще могло выйти. И в какой-то момент пришел к выводу, что сам во всем виноват. Ведь если бы он не был таким доверчивым влюбленным ослом, то присмотрелся бы к Вишенке внимательнее, а то и разузнал бы о ней побольше.

А его не насторожило даже то, что она не любит кошек.

— Я понятия не имел, что она за человек, — пробормотал Никита, наблюдая, как угасает свет в аквариуме, а телескопы становятся все более сонными. — Я вообще не думал об этом.

А ведь у родителей были совсем другие отношения. Они чувствовали друг друга, и каждый делал все что мог, дабы другому было комфортно. И когда соседки вздыхали, сочувствуя его матери: вот бедняжка, муж укатил, а она вынуждена сама все организовывать, Никита понимал, что они заблуждаются. Он уже в детстве знал одну из особенностей характера матери: она терпеть не могла, когда кто-то путается у нее под ногами, если она чем-то занята. Она терпеть не может кому-то что-то поручать, особенно в деле, которое считает на данный момент приоритетным. Именно потому отец оставлял ее наедине с переездом, а не потому, что не ценил ее. Он просто знал мать так, как знаешь близкого человека. Они оба знали друг друга и были, кроме всего остального, лучшими друзьями.

У Габриэллы не было друзей. Вернее, какие-то люди вокруг нее были, но каждый из них имел свою отдельную функцию. С одними она ходила на выставки, с другими сплетничала, с кем-то бродила по магазинам. По-настоящему никого из этих людей Никита не знал — в дом Габриэлла никого не приглашала.

Потом, правда, выяснилось, что исключительно по его вине — якобы это он ей запрещал.

Он не знал женщину, на которой женился. Он ничего не знал о ней самой как о личности. Он не работал над отношениями. Собственно, он вообще не создал никаких отношений.