— Не знаю… Лэа сказала… зеш, да ты сам бы попробовал говорить ей что-нибудь… такое.
— Я только этим и занимаюсь.
Вообще-то, да. Правда. С самых первых дней на Тарвуде, Заноза дарит Лэа цветы и беспрестанно делает ей комплименты, и ему-то она ни разу не сказала, что это глупо. Зато Мартину тысячу раз говорила, какой Заноза милый и смешной. Быть милым и смешным в глазах чужой жены, наверное, не так плохо. Но в глазах своей как-то не хочется.
А быть врагом? Или зверем-людоедом?
Заноза достал из пачки еще две сигареты, и отдал одну Мартину.
— Наверняка, есть женщины, которые не любят быть красивыми и желанными, не любят слышать о своей красоте, не любят, когда за ними ухаживают. Но я видел только таких, которые не любят, когда им врут. Конечно, если женщина думает, будто она некрасива, она может считать враньем любой комплимент. Но только не Лэа. Она-то очень хорошо отличает ложь от правды. Она умная и внимательная, и хитрая, и красивая, и очень искренняя… иногда чересчур. Мартин, я тебя достаточно потыкал в больное место?
— Достаточно, чтобы мне захотелось ткнуть тебя сигаретой.
— А для того, чтобы ты пошел и сказал Лэа, что любишь ее?
— Штезаль, — Мартин понял, как близок к тому, чтобы треснуть Занозу в ухо. — Да ничего это не даст, станет только хуже.
— Хуже, чем сейчас?
— Слова ничего не значат.
Лэа так говорила. Она не всегда была права, но бывают ситуации, когда слова ничего не значат, и эта как раз такая.
— Ничего не значат? — недоумение в голосе Занозы было таким, как будто Мартин заговорил на карианском, — ты скажешь о любви, скажешь, что любишь. Как сказать о любви без слов? И что может быть важнее? Слушай, — из взгляда пропали остатки веселья, теперь упырь смотрел пристально и серьезно, — если ты до сих пор этого не знаешь, то как ты жил две тысячи лет? Ничего нет важнее любви. Без нее ничего не имеет смысла, но она придает смысл всему. Мартин, любовь для тебя важнее тебя самого, ради нее ты отказался от собственной природы. И ты будешь говорить, что она ничего не значит? Как Лэа узнает о том, что ты любишь ее, как она узнает, насколько сильно ты любишь, если ты не скажешь?
— А если скажу? — Мартин отвел взгляд. Заноза смотрел слишком уж требовательно, и… слишком глубоко лез в душу. — Что изменится?
— Лэа вернется.
С его убежденностью и убеждением проповеди бы читать. Самые закоренелые скептики не устояли бы. Лэа вернется? Только потому, что поймет, что Мартин ее любит?
— Я же не перестану быть опасным.
— Ты и не переставал. Все три года. Какая разница? Есть более важная вещь, чем безопасность. Более важная, чем вообще что угодно.
— Да-да, я понял. Любовь. А это ничего, что в вопросах любви ты… как бы помягче… теоретик?
— Я-то? — Заноза сунул сигарету в пепельницу. — Теоретик. Но дайны использую на практике. Любовь все меняет. Всегда. Потому что пока ее нет, нет опоры, и душа висит в пустоте. А когда появляется опора, — он пожал плечами и буднично закончил, — любой у кого она есть, может перевернуть мир.
Слишком буднично.
— Ты можешь? — поинтересовался Мартин.
— Все время это делаю.
Умел он быть убедительным. Даже без дайнов. Что-нибудь да срабатывало. Для каждого что-то свое. Для Мартина решающим стало заявление о перевернутом мире. Оно могло бы показаться пафосным, настолько, насколько Заноза и пафос, вообще, совместимы, но только не на перилах построенной упырем плотины, не рядом с мельницей и цехом лесопилки. Взгляд цеплялся за подготовленные к отгрузке стройматериалы, мысль ползла дальше — к строительству домов, расселению Блошиного Тупика, реформе стражи, убийству магов… Заноза переворачивал Тарвуд. Без магии, без доступа к Ядру, без денег — кроме тех, что зарабатывал за счет мельницы.
Тарвуд можно считать миром?
Если и нельзя, то мир Мартина он точно перевернул. Когда сказал, что кафарх не опасен. Когда доказал, что кафарх не опасен.
И перевернул мир Лэа. И неизвестно, что будет дальше, но миры уже перевернуты, отменить это нельзя, значит, насчет этой своей способности Заноза не ошибся.
Значит, и насчет любви мог оказаться прав. Насчет того, сколько в ней силы, и того, что она важнее всего на свете.
Мартин пытался вспомнить, верил ли он когда-нибудь в любовь так же, как Заноза. Когда-нибудь, когда ему было семнадцать? Или хотя бы пятнадцать. Ведь должно же быть время, когда безоговорочно веришь в романтику.
Он не помнил. Если и было такое, то Эрте позаботился о том, чтоб вера не выдержала столкновения с реальностью. Может, ратун Занозы тоже пытался показать своему най реальный мир? А Заноза его взял и убил. Доказал, что любовь реальнее…
Нет, он не теоретик. Он вампир. Вспомнить девчонок в «Нандо» или Медвежатника с Верной, не захочешь, а поверишь, что любовь сильнее всего. Только у Занозы она вечно или в крови по колено, или вообще убивает.
Глава 23
Кто вам сказал — любовь исключает страх?
Это бывает одно и то же.
Заноза пропадал где-то целыми ночами, появляясь в «Крепости» только вечером и под утро, и почти все время пребывал в глубокой задумчивости. Сегодня явился домой уже после заката. От него снова пахло свежим деревом и он выглядел голодным, как после недоброй памяти возвращения из Мексики. С тех пор, как затеял строить на этом своем Тарвуде дома для нелегалов, он насквозь пропах древесиной и за сутки тратил больше крови, чем в прежние времена за неделю.
— Сегодня мне понадобятся der Schlitzohren, — предупредил Хасан. — Есть одна идея насчет Хольгера. Хватит одного-двух. Но нужны такие, кто умеет пользоваться «Туманом».
— Ок, — голод во взгляде ненадолго сменился любопытством. — Привести их в «Крепость»?
— Нет. Принеси что-нибудь из их личных вещей. И пусть до утра не выходят из-под «Тумана».
— Хочешь проверить кого-то с дайнами ясновидения?
— Хочу проверить нашу собаку. Ясновидящая у нас и так есть, ее и проверять не надо.
— Мухтара? — Заноза заинтересовался по-настоящему, — так вампиры же не пахнут. И вещи вампиров не пахнут.
— Ну, от тебя-то на весь дом опилками несет, — заметил Хасан. И только головой покачал, когда Заноза, развернувшись на пятках, унесся в подвал.
От древесного запаха душ и смена одежды не избавят. Да и ничего в нем нет неприятного. Но какой смысл это объяснять? Мальчик терпеть не может, когда от него чем-нибудь пахнет.
Пока ехали в «Крепость», Хасан объяснил, в чем суть проверки. Объяснения отвлекали от мыслей об авариях и горящем бензине, и помогали не смотреть на стрелку спидометра, которая обычно притягивала взгляд, как магнит иголку. Ну, и, если в идее есть изъян, то Заноза может его разглядеть. Так же, как Хасан находил слабые места в его планах.
Хотя, тут-то все должно было быть просто. Либо Мухтар сможет найти вампиров по запаху, либо нет.
Мухтар чуял Занозу. Легко находил его и в доме, и в «Крепости», и даже в городе. На вопрос «где Заноза?» безошибочно выбирал направление, тянул поводок, радостно вилял обрубком хвоста. Хасан интереса ради не ленился позвонить и выяснить, где носит неугомонного бритта, и всякий раз убеждался, что Мухтар стремится в правильную сторону, просто самонадеянно пренебрегает расстояниями.
— Дело не в запахе, — обронил Заноза.
Прямо сейчас они летели по встречной, и он был слишком сосредоточен, чтобы разговаривать. А Хасана от того, чтоб надрать засранцу уши и хоть так напомнить о правилах дорожного движения, удерживали даже не соображения безопасности, а ощущение, что они едут слишком быстро, чтоб другие водители успели их увидеть.
Можно ли считать помехой на дороге автомобиль, который проносится тебе навстречу быстрее, чем ты можешь его разглядеть?
Аллах! Каких-то четырнадцать лет назад он представить не мог, что будет задаваться такими вопросами.
Дело было, конечно, не в запахе. Для Мухтара дело было не в запахе. Он чуял что-то другое. Так же, как это «другое» видела Эшива, когда смотрела «взглядом Луны». Но Эшива не умела определять местонахождение вампиров или людей. Она могла восстановить события, могла предсказать их наиболее вероятное развитие, могла попытаться угадать, где искать вещь или человека. Но с этим, последним, очень легко могла ошибиться.
Мухтар не ошибался. Однако с Занозой он был связан кровью. Для чистоты эксперимента требовались посторонние вампиры, которых пес никогда не видел и не знал.
Кованые ворота под аркой, ведущей во двор «Крепости», всегда открывались медленно. И смотреть на Занозу, остановленного на всем скаку, вынужденного ждать, всегда было забавно. Сейчас вот он сердито рычал на ворота, хотя вряд ли сам замечал, что делает.
Мухтар заметил, просунул башку между сиденьями и лизнул Занозу в ухо. Рычание сменилось шипением.
Мухтар подумал и лизнул еще раз.
— Он охотился на призраков, — Заноза дернул головой, хлопнул пса по морде и ворота, наконец, открылись, — призраки тоже не пахнут, но как-то ведь он их находил. Может, и с вампирами сработает. А вещи Хольгера у нас есть, и мы их не трогали, как забрали из «Крестовника», так и оставили в хранилище.
— Хороший, умный мальчик, — одобрил Хасан. — Все правильно понял.
И Заноза, и Мухтар — оба приняли похвалу на свой счет. Но если Мухтар обрадовался, то Заноза зашипел снова. Хотя, если спросить, с каким из трех определений он не согласен, он не найдется с ответом, только еще больше разозлится. Это Хасан точно знал. Потому что уже спрашивал.
Заноза ожидал, что Лэа согласится встретиться с Мартином. Она скучала. Очень. Ей не хватало Мартина так сильно, что, проникаясь ее эмоциями, Заноза сам начинал тосковать по демону. Это и смешило, и слегка раздражало. Не то, что Лэа скучает, а то, что эмпатия в очередной раз выходила боком.
К счастью, когда приходило время идти на Тарвуд, чувства Лэа уже выветривались. А то неудобно могло бы выйти, честное слово.