Когда они наконец оторвались друг от дружки, чтобы перевести дух, Мариэлла, более чем ошеломленная, наклонила голову назад и не без труда сумела сфокусировать зрение на лице Ричарда. Он улыбался ей. Его лицо пылало. Он был очень, очень красив. А потом Ричард произнес самые потрясающие слова, какие только ей доводилось слышать в жизни:
– О, боже, я так давно этого хотел.
Той ночью, после того как они пришли к Мариэлле домой и занимались тем, что, как она твердо знала, ей никогда не доведется делать, а потом взахлеб обсуждали между собой эксперимент и соглашались, что статью следует озаглавить «Отказ от концепции времени получил убедительное обоснование», и снова и снова повторяли этот цикл, и ее губы распухли от поцелуев, и Ричард в конце концов – несомненно, от изнеможения – уснул, обнаженный, рядом с нею… после всего этого Мариэлла крепко прижала к лицу подушку и беззвучно плакала в нее, потому что впервые в жизни она была полностью совершенно счастлива и потому что знала, что это продлится недолго и наутро Ричард опомнится и покинет ее навсегда.
Но наутро Ричард не ушел. Напротив, он пошарил в ее холодильнике, отыскал там все необходимое для яичницы по-мексикански и приготовил завтрак. Потом они отправились в лабораторию. Ричард фотографировал все маленьким цифровым аппаратом. («Это же история – потом наверняка захотят сохранить все точно в том же виде, в каком помещение находится сейчас»), а она тем временем набрасывала в желтом блокноте черновик статьи. Когда она закончила, он напомнил ей, что нужно поставить подпись, и сам расписался следом.
Мариэлла Коуди и Ричард М. Чжанг. Вместе во веки веков.
Следующие несколько недель Мариэлла и Ричард провели в блаженной чересполосице физики и романтики. Он покупал ей розы. Она исправляла его расчеты. Они оба рассылали препринты своей статьи – она тем, чье мнение считала достойным внимания, а он всем остальным. А простыни, как бы часто они их ни меняли, всегда были измятыми и пропитанными потом.
Однажды ночью вроде бы ни с того ни с сего Ричард сказал:
– Я люблю тебя, – и Мариэлла, не задумавшись ни на мгновение, ответила:
– Этого не может быть.
– Почему?
– У меня же есть зеркало. Я знаю, как выгляжу.
Ричард бережно взял ее лицо в ладони и серьезно всмотрелся в него.
– Ты некрасива, – сказал он – и в глубине ее души что-то оборвалось. – Но я даже рад этому. Когда я смотрю на твое лицо, у меня сердце поет от радости. Будь ты такой, как, – он назвал имя кинозвезды, – я никогда не мог бы быть уверенным, что это не случайная влюбленность. А так я знаю наверняка: я люблю именно тебя. Эту личность, это тело, этот несравненный ум. – Он улыбнулся той улыбкой, которую она так сильно любила. – Ч. и Т. Д. – что и требовалось доказать.
Этот рай завершился, когда однажды утром они наткнулись возле лаборатории Мариэллы на толпу телерепортеров.
– Что случилось? – спросила она, решив, что произошло ограбление или скончалась какая-то знаменитость.
Ей в лицо сунули микрофон.
– Вы и есть та женщина, которая уничтожила время?
– Что? Нет! Какая чушь.
– Вы видели сегодняшние газеты? – Перед нею помахали номером «Нью-Йорк таймс», но прочесть заголовки она не смогла, так как лист плясал в руках журналиста.
– Я не…
Ричард воздел обе руки и громко сказал:
– Джентльмены! Леди! Минуточку! Да, это доктор Мариэлла Коуди, а я ее помощник и соавтор статьи. Доктор Коуди совершенно права, утверждая, что она не уничтожила время. Такого явления, как время, попросту нет. Есть лишь накопление последствий.
– Вы сказали, что такого явления, как время, не существует. Значит ли это, что возможны путешествия в прошлое? Можно ли посетить Древний Рим? Поохотиться на динозавров?
Несколько репортеров расхохотались.
– Такого явления, как прошлое, не существует – только бесконечное, постоянно меняющееся настоящее.
– Что это должно означать? – спросил кто-то.
– Очень хороший вопрос. Но, боюсь, на него нельзя дать полноценный ответ без использования множества чрезвычайно сложных уравнений. Скажем для простоты, что прошлое никогда в действительности не прекращается, тогда как будущее существует лишь относительно текущего мгновения.
– Если времени не существует, то что же мы имеем?
– Стечение обстоятельств, – сказал Ричард. – Колоссальное количество стечений обстоятельств.
Это объяснение было упрощенным до смехотворности, даже до полной бессмысленности, но репортеры проглотили его. Объяснение Ричарда дало им иллюзию того, что они – будто бы вроде как – поняли, о чем шла речь, хотя истина состояла в том, что они не имели математической подготовки, достаточной для того, чтоб хотя бы извращенно истолковать то, о чем шла речь.
Когда поток вопросов у репортеров все же иссяк, и они, свернув оборудование, удалились, Мариэлла сердито осведомилась:
– И что это была за чертовщина?
– Связи с общественностью. Мы только что выбили подпорки из-под такой вещи, которая всем на свете кажется понятной и самоочевидной. Такое отнюдь не радует людей. Кое-кто может и возненавидеть нас за то, что мы сделали с их миром.
– Мир остался таким, каким и был. Изменится лишь наше понимание его.
– Скажи это Дарвину.
Такова была дурная сторона славы. Хорошая сторона означала деньги. Деньги неожиданно посыпались отовсюду. Денег хватало на все, за исключением того, чего Мариэлле хотелось больше всего, а хотелось ей остаться наедине с Ричардом, своими мыслями, грифельной доской и куском мела. Ричард приобрел кучу чрезвычайно дорогостоящего оборудования и отправился в турне с лекциями – «Кто-то должен этим заниматься, – бодро заявил он, – а ты, ясно, как божий день, не станешь», – разъяснять их открытие. Поэтому она по большей части пребывала в одиночестве.
Эти пустые пятна своей жизни она расходовала на размышления о существовании без времени. Она старалась не представлять себе его в обществе другой женщины.
Когда бы Ричард ни возвращался из поездок, у них случался пламенный праздник воссоединения, а потом Мариэлла делилась с ним своими предварительными, не до конца оформленными соображениями. Однажды вечером он спросил: «А как выглядит стечение обстоятельств?» – и у Мариэллы не оказалось ответа на этот вопрос. Ричард поспешно отменил все свои запланированные выступления, установил в своей лаборатории огромный резервуар для трехмерной визуализации и получил доступ к вычислительным мощностям нескольких «Крей-флексов». Лаборанты, имена которых она никак не могла толком запомнить, носились как угорелые, а Ричард организовывал, руководил и царствовал. Вдруг у него совсем не стало времени для нее. Вплоть до того дня, когда он привел ее и показал одну-единственную черную крупинку в мрачном голубовато-сером баке.
– Мы подцепили одно событие стечения обстоятельств! – гордо заявил он.
Месяцем позже крупинок стало три. Еще через неделю – тысяча. Их количество стремительно нарастало, и самая первая карта реальности обретала очертания: она сначала походила на торнадо с толстым извивающимся хоботом. Потом она выпустила конечности, некоторые из которых были по меньшей мере втрое толще, чем то, что Ричард обозвал Главной последовательностью. Они изгибались петлями внутрь или наружу, что, кажется, не имело значения, от них росли конечности поменьше, хотя, пожалуй, лучше бы назвать их щупальцами, сплетавшиеся между собой, и порой истаивали в ничто или же, напротив, срастались и образовывали могучий хобот.
Ричард назвал то, что получилось, Чудовищем. Мариэлла же не видела тут ничего чудовищного. Образование имело почти естественный облик фигуры, построенной по определенной фрактальной формуле. Оно элегантно изгибалось и перетекало, как ветви, замерзшие прямо во время танца на ветру. Оно было таким, какое оно есть – оно было красивым.
Оно походило на дерево. Дерево, корни и крона которого терялись вдали. Дерево настолько большое, что накрывало собой всю вселенную.
Естественно, его фотографии просочились за пределы лаборатории. Их делали лаборанты, делились ими со своими друзьями, а те выкладывали в Интернет. Что привело к повторному нашествию прессы, с которым на сей раз не удалось разделаться так просто, ибо они прослышали о романе Ричарда и Мариэллы. Разница в возрасте и внешности, на которые никто не обратил бы внимания, будь она мужчиной, а он женщиной, пришлась как нельзя лучше для желтой прессы – достаточно двусмысленной для того, чтобы прозвучать скандально, достаточно романтичной для того, чтобы быть трогательной; в общем, над их отношениями легко было измываться, как заблагорассудится. Одна из газет слепила «Фотошопом» две фотографии и поместила их под большой шапкой «Красота и чудовище». Но понять, какой эпитет отнесен к какой из фотографий, было невозможно. А другая устроила такое, что даже Мариэлла сочла несправедливым: наложила ее портрет на карту реальности и подписала: «Найдите чудовище».
Она сама изумилась тому, насколько больно все это ее задевало.
На сей раз Ричард не проявил такого благодушия, как прежде.
– Вы, сволочи, переступили черту, – сказал он одному из репортеров. – Так что, нет, я не буду объяснять ничего ни вам, ни кому-либо еще из вашего безмозглого племени. Если хотите понять нашу работу – идите в школу и проучитесь еще восемь лет. Если у вас хватит на это мозгов. – Он в ярости удалился в лабораторию, как кто-нибудь другой отправился бы в бар, чтобы напиться, и несколько часов рассматривал Чудовище.
Потом он разыскал Мариэллу и задал такой вопрос:
– Если в пространстве Минковского время однонаправленно, а времени не существует, то что же остается? – Чем инициировал бессонную ночь, исполненную экстаза без всякого секса. После которой он забросил проект картирования, оставив его своим аспирантам. Он организовал сразу две новые лаборатории – как именно он сделал это, Мариэлла так и не поняла; впрочем, она так мало соображала в практических вопросах, что даже не имела водительских прав, – и начал готовить другой эксперимент. Половина нового оборудования ушла в одну лабораторию, которой он дал название «Праща», а остальное – во вторую, расположенную на противоположной стороне кампуса и получившей название «Ми