– Не имею представления о страсти? – Метресса негромко рассмеялась, словно зазвенели серебряные колокольчики. – Дорогая моя, а как, по-твоему, я оказалась втянута во все это?
Подали чай, и мы, представляя собой безвкусную пародию на семейную сцену, приступили к чаепитию.
Прошло, как мне показалось, несколько часов. В конце концов из-за стены донесся рев множества голосов, и в дверях появился почтительный гном.
– А-а… – Метресса поставила чашку. – Пора.
Мы вышли в ложу в антракте, когда победителя повалили наземь и ввели ему успокоительное, а его противника унесли. Сьюзен сидела в напряженной позе, я же не могла устоять перед искушением перегнуться через барьер и оглядеть зал. В театре пахло сигарным дымом и человеческим потом, а фоном для всего этого служил слабый запах трюфелей, настолько привычный для меня, что я поначалу даже не заметила его. Люди передвигались по залу, вставали с мест, покупали выпивку, удалялись парами в закрытые ложи, а еще… Мой взгляд остановился на крупном мужчине, который резким движением поднес к носу маленький флакон. Голова его запрокинулась, на широком лице расцвела неумелая улыбка. Я никогда еще не видела, чтобы ароматы употребляли на людях, а теперь обратила внимание на то, что этот жест снова и снова повторялся по всему залу.
– Продукция вашего отца, – заметила Метресса, – чрезвычайно популярна. – Я не могла понять, был ли это призыв гордиться или, наоборот, устыдиться, но не чувствовала ни того ни другого, а только растерянность и испуг.
Через некоторое время зрители, руководствовавшиеся сигналами, которых я не видела, вновь заполнили ряды кресел, ярусами расходившиеся от центральной ямы, огражденной парусиновыми стенами. Громкий ропот перешел в приглушенное бормотание, тут же вновь взорвавшееся ревом нездорового восторга, под который из противоположных загонов выволокли двух спотыкающихся обнаженных девушек. Головы у них были острижены наголо (как я позднее узнала, для того чтобы противник не мог схватить за волосы), а лицо одной было выкрашено красным, а другой – синим. Без этого их невозможно было бы различить – обе были одинаково худощавы и одного роста.
Несколько проворных, как обезьяны, рабов опустили девушек в яму и спрыгнули следом. Они массировали им плечи, разминали кисти рук, что-то говорили на ухо и подносили к носам флакон за флаконом. Постепенно обе поединщицы полностью очнулись, а потом и исполнились такой ярости, что каждую из них пришлось удерживать четверым мужчинам, чтобы они не кинулись друг на дружку раньше времени. Потом прозвенел колокол, и рабы, отпустив своих подопечных, поспешно выбрались из ямы по парусиновым стенам.
Зрители, находившиеся ниже нас, вскочили на ноги.
– Не отводите глаз, – сказала Метресса. – Если у вас появятся вопросы – я отвечу.
Девушки схватились между собой.
– Как их заставляют драться? – спросила я, хоть была уверена, что мне просто скажут: у них нет выбора. Потому что, будь я на их месте, знай, что лучшее, на что я могу надеяться, это выжить сейчас, чтобы вновь пройти этот ужас через неделю, я не стала бы драться с кем-то, кого выберет мой тренер. Я вырвалась бы в зрительный зал и убила бы столько народу, сколько удалось бы, прежде чем прикончили меня. Это был бы единственный разумный поступок.
– Ваш отец создает ароматы для мириад предназначений. Есть такие, что излечивают шизофрению. Некоторые позволяют работать по сорок часов без перерыва. Некоторые – всего лишь фантазии. Но большая часть имеет практическое предназначение. Каждая из тех двух, внизу, вполне может считать себя волчицей из доисторической породы волков ужасных и думать, что сражается с вооруженным копьем первобытным человеком, а может быть, абой, защищающей свою семью от людей-карателей. Свои действия кажутся им полностью рациональными, и они будут генерировать воспоминания, которые оправдают поступки. – Я, как и было велено, смотрела на схватку, но тем не менее чувствовала взгляд Метрессы на своем лице. – Если тебе интересно, я могла бы устроить дегустацию некоторых ароматов, выпускаемых твоим отцом. Они тебе не понравятся. Но если ты приложишь некоторое усилие, то через некоторое время обнаружишь, что они доставляют тебе очень большое удовольствие. Мой совет тебе: не начинай. Но один раз не повредит.
Я мотнула головой, чтобы сморгнуть слезы. Метресса неправильно истолковала мое движение.
– Это разумно.
Завершение поединка мы смотрели молча. Когда же он закончился, победительница запрокинула голову и завыла. И даже когда коренастые рабы скручивали ее и давали ей успокаивающее, на ее лице сияла безумная улыбка победительницы.
– Можно я больше не буду смотреть? – спросила Сьюзен. Несомненно, она хотела проявить дерзость. Но голос ее прозвучал очень слабо и жалобно.
– Уже скоро. – Метресса перегнулась через барьер и крикнула рабам, возившимся в яме: – Покажите нам труп.
Рабы принялись поспешно вытаскивать обнаженное тело для осмотра.
– Сначала оботрите ее.
Откуда-то взялась грязная тряпка, которой они стерли с лица почти всю красную краску. Потом снова подняли тело. Сейчас, в смерти, оно казалось совершенно детским: худое, длинноногое, с неразвитой грудью. Волосы на выпуклом лобке походили на золотистый туман. Я невольно задумалась о том, успела ли она до своей безвременной кончины испытать сексуальную близость, и если да, то на что это было похоже.
– Присмотритесь получше к ее лицу, – сухо велела Метресса.
Я всмотрелась, но не увидела ничего примечательного. Раздраженно пожав плечами, я повернулась к сестре и в зеркале ее потрясенного выражения лица увидела истину. А потом во мне произошла перемена, как будто все планеты вселенной разом сошлись в единый строй. И, опять взглянув на убитую, я вновь разглядела ее лицо. Она могла быть младшим двойником моей сестры. И даже не так.
Это было мое лицо.
На всем протяжении продолжительного пешего пути домой Сьюзен не проронила ни слова. Я тоже молчала.
А вот Метресса говорила много и равнодушно:
– У вашей матери было много детей. Ты (имея в виду Сьюзен) была естественным ребенком. Ты (я) – первой из многочисленных клонов, создаваемых для того, чтобы обрести наследника мужского пола; все они оказались неудачными. Отослав от себя вашу мать, отец решил избавиться от всего, что напоминало бы ему о ней. Я возражала против этого, в конце концов мы достигли компромисса и оставили вас, двух, а остальных продали. Понятия не имею, сколько из них выжили. Однако экономические реалии нашего времени таковы, что, если бы какую-нибудь из вас продали, здесь за нее дали бы наивысшую цену. – Она говорила много чего еще, но все это было не важно; мы отлично поняли все, во что она намеревалась нас посвятить.
Когда мы пришли домой, Метресса забрала у нас маски и пожелала нам спокойной ночи.
Мы с сестрой отправились в спальню и уснули, крепко обнявшись – впервые за последний год, если не больше. Утром тетушки Амели в доме не оказалось, и наше формальное образование закончилось навсегда.
Как я уже говорила, прошлой ночью я вернулась в мою старую спальню. Не сразу я поняла, что это был сон. Лишь оглянувшись в поисках Сьюзен и обнаружив лишь пыль и воспоминания, я сообразила, что после моего детства прошло уже очень много лет. И все же, как это бывает в сновидениях, мною владело ощущение, будто весь мир пребывает на пороге серьезной перемены.
– Теперь ты знаешь, что делать, – прозвучал скрежещущий голос. – Ведь знаешь, дочка?
Я повернулась и не увидела волчицу. Тем не менее я точно знала, что она здесь.
– Что, уже пора? – спросила я.
Она ничего не ответила. Но само ее молчание было вполне красноречиво.
Я ухмыльнулась, потому что сообразила наконец-то, где волчица пряталась все это время.
Не столько проснувшись, сколько прихватив свое пребывание во сне в бодрствующий мир, я выбралась из постели и направилась через холл в спальню мужа. Затем я посетила детскую, где спали мои двое сыновей-близнецов. И, наконец, я вышла на темные ночные улицы искать сестру.
Ночь уже подходит к концу, и нам необходимо поспешить, чтобы закончить начатое. На рассвете мы покинем города и вернемся в болота и леса, пещеры и холмы, откуда люди изгнали нас, чтобы возобновить свои надолго прерванные жизни. Я скинула шкуру и бреду по улицам Порт-Мимизона нагишом. В окружающих меня тенях я чувствую многих других, кто некогда побывал человеком, и истово молюсь, чтобы нас оказалось достаточно для нашей цели. Где-то в глубине своего сознания я гадаю, реально ли все это, или я погрузилась в пропасть безумия. Но это не так уж и важно. Я должна сделать дело.
Я высвободила волчицу из ее потайного убежища, и теперь ее морда в крови.
Только… почему мир пропитан этим запахом? Парусины и горького трюфеля.
Дом сновидений
– Тебе случалось когда-нибудь убить человека? – спросил бродяга.
– Это не предмет для обсуждения, – ответил его собеседник.
– Лично я убил пятерых. Это не так уж много. Но двоих я убил голыми руками, что, уверяю тебя, совсем не просто.
– Не сомневаюсь.
– Но сам-то не знаешь?
Второй бродяга промолчал. Они брели по промерзшим немецким полям. Зима почти так же сурово обошлась с окружающей местностью, как война – с землями на востоке. Она испортила дороги, и разрушила мосты, и сломала крыши, и если в этих полях и имелось какое-нибудь жилье, оно было погребено под ледяными покрывалами. Стерня под ногами хрустела, как стеклянная, сильно затрудняя ходьбу. Но главные дороги были забиты беженцами, а поскольку двое бродяг двигались в противоположном направлении, к фронту, то идти по ним означало бы привлекать к себе совершенно ненужное внимание.
– Риттер! – сказал первый бродяга.
– М-м-м?
– Ты помнишь инструкции?
Риттер остановился:
– Конечно. А ты?
– О, конечно, помню. Только не верю я больше в них. Мы идем уже столько времени, что вся жизнь представляется мне сном. Иной раз я даже не могу вспомнить, куда мы направляемся. – Риттер ничего не сказал, и его спутник отвернулся. – Давай-ка не будем торчать здесь, на открытом месте, а то как бы казаки не заметили.