Олеся АлександровнаНиколаева
НИЧЕГО СТРАШНОГО
Святочная повесть
I.
Дом этот достался мне чудом. Бог послал мне егомножество лет назад по молитвам духовного моего отца игумена Ерма. Потому чтокак только тот поселился в Свято-Троицком монастыре, он все время мне говорил:
— Вам надо непременно купить здесь дом, чтобы неютиться по чужим углам, а наслаждаться свободой.
Действительно, приезжая в Троицк, я каждый разискала себе пристанища. Один раз ночевала даже в доме для бесноватых — такаяпокосившаяся, вросшая в землю избушка у самых стен монастыря. Бабка-хозяйкасдавала место для ночлега по рублю с носа, и бесноватые, приезжавшие на отчиткук отцу Игнатию, спали там в одной комнате на полу, на всякой ветоши вповалку.Ну и меня угораздило туда попроситься — время было позднее, зимнее, все дома вТроицке стояли запертые, без огня, мела метель, выли собаки, и луна, поистиненевидимка, придавала округе что-то зловещее, словно внушала мне: не приезжайбольше сюда, пропадешь, погибнешь, не сносишь буйной головы, сорвут ветры злыес тебя твою черну шапку… И что было делать? Ткнулась я в эту избушку, далатрешку — хозяйка уступила мне свою горницу, за тонкой перегородкой отбесноватых я и перекантовалась кое-как. Только страшно было ужасно — бесноватыевыли, рычали, храпели, ворчали, бесы из них кричали на разные голоса…
Потом я стала останавливаться в единственнойтроицкой двухэтажной гостинице с единственным же рестораном. Там до полуночииграл оркестр, оглушая диковинными песнями — как ни силься не слышать, а всебьют тебе по мозгам затейливые словеса: “Эй-эй-эй, девчонка, где взяла такиеножки? Эй-эй-эй, девчонка, топай-топай по дорожке!” Или: “Куда же вы, девчонки,девчонки, девчонки, короткие юбчонки, юбчонки, юбчонки?” Существо явпечатлительное и отзывчивое, поэтому все это записывалось у меня в мозгу и всамый неподходящий момент вдруг начинало там крутиться с магнитофоннойскоростью. Пытаюсь ли заснуть, стою ли в очереди, еду ли ночью вдоль улицытемной, молюсь ли на литургии, а у меня в голове пульсирует: “Эй-эй-эй, девчонка,где взяла такие ножки?” Наконец, приютила меня тайная монахиня Харитина: домику нее крошечный, но тихий, чистенький и благочестивый. Мы с ней все времякафизмы читали и вели духовные беседы за чаем. Но отец Ерм сказал:
— Все-таки надо вам иметь здесь собственный дом.Считайте, что такое вам благословение.
Но все дома в Троицке и даже в его окрестностях— в деревнях и на хуторах — были мне не по карману. Ну не сарай же покупать, всамом деле! Так что весьма долгое время ничего подходящего я отыскать не могла.Но отец Ерм считал, что я просто плохо ищу. Потому что ведь сказано: “ищите иобрящете”. Я и продолжала искать, а он за меня молился. И вот однажды иеромонахИустин, теперешний игумен, мне говорит:
— Я знаю, ты ищешь дом. Пойдем, посмотрим — яслышал, тут есть один такой подходящий домик. Я даже хотел купить его для своихродителей, но они уже старые и немощные. Вряд ли смогут в нем жить.
И мы пришли к большому дому на высокой горке, посклонам которой росли дивные фруктовые деревья и тянулось небольшое поле сцветущей картошкой. Встретила нас радостно крепкая бодрая старуха:
— Я как раз Богородицу молила, чтобы послала мнехороших покупателей. А сегодня мне был сон: голос какой-то мне говорит — иди,встречай, пришли твои покупатели. Ну, так и принимайте хозяйство, а то мне надодомой, в Эстонию. А дом я получила в наследство и не могу уехать, пока его непристрою.
Дом был великолепный, из белого камня, сокруглыми углами, с мансардой. Строили его еще немцы. И я даже находила в немпотом брошюрки о счастливой фашистской жизни: белокурая упитанная фройлен сулыбающимся немецким офицером нюхают общий цветок. И еще там содержалосьмножество полезных советов: как откачать утопленника, как вытащить из петлиудавленника, как вывести садовых улиток и потравить крыс. Вокруг дома был,повторяю, огромный сад, фруктовые деревья и ягодные кусты — в каких-топромышленных количествах.
— Вот-вот, — подтвердила хозяйка, — бывший-товладелец, покойник, всю жизнь питался с этого сада. Много я с вас за него незапрошу — вижу, Богородица мне вас послала.
Выяснилось, тем не менее, что она хочетсемьдесят тысяч. По тем временам это была ровно тысяча долларов. Однако в праванаследства она еще не вступила, поэтому деньги я должна была ей отдать черезпять месяцев. А к тому времени они обесценились в два раза. Я предлагала ейтысячу долларов, как мы и договаривались, но она отказалась:
— Нет, семьдесят тысяч — так семьдесят тысяч. Ато Богородица мне не простит.
Так и стала я домовладелицей, а хозяйка укатилав свой Кохтла-Ярве. Потому что там у нее был пьющий сын, требующий присмотра, адругой, его брат-близнец, сидел в лагере за пьяную драку.
Как я любила, как обихаживала свой домик ссадом! Отец Ерм его освятил, по четырем сторонам света начертал кресты, покропилсвятой водой, обошел по саду вокруг дома с иконой. Я ремонт в нем сделала,проводку поменяла, газовую плиту ему купила, лампы, книжные полки, письменныйстол. Хотела даже второй этаж достроить: отодрать доски, которыми заколоченыокна, вставить рамы, оббить вагонкой. Подрядила трех офицеров из военной части:они обещали регулярно подвозить мне, как генералу, стройматериалы и крепкуюсолдатскую рабочую силу. И удалось мне это, как ни странно, благодаряперегоревшим пробкам.
Они перегорели еще во времена “до плиты”, астояла зима, а в доме были мои дети, и без электричества мы были обречены еслиуж не на голодную смерть, то на сухой паек с ледяной колодезной водой. Явыскочила на улицу, чтобы позвать на помощь кого-нибудь из соседей, а там какраз вышагивали, зорко поглядывая по сторонам, три бравых офицерика, и, каквыяснилось, шли они не просто так на праздную “побывку”, а целенаправленно впоисках беленькой. А этой беленькой в ту пору у меня были большие запасы,поскольку только на нее и можно было в Троицке что-то раздобыть: такая здесьбыла и валюта, и такса. Видимо, вид у меня был такой искательный, что ониспросили меня:
— Чего ищем?
Я отвечаю:
— Да пробки.
А они говорят:
— Уважаемая, была бы бутылка, а пробку мы тебевсегда раздобудем.
Я говорю:
— Бутылка у меня как раз имеется.
Тогда они погнали младшего по званию в военнуючасть, и вскоре он вернулся с победой. Но мне все же показалось, что обменнеравноценный, и я выторговала за ту же бутылку еще и установку этой пробки,вплоть до включения света. Они так и спросили:
— Уважаемая, так вам еще и установку?
Прошли в дом, суетливо посовещались в темноте ущитка, потому что пробка их оказалась какая-то бросовая, негодная пробка, и ониот досады даже принялись совать в щиток собственные пальцы, чтобы проверитьналичие электричества, но поспешно отдергивали и дули на них, подпрыгивая итряся руками, и все им не терпелось получить обещанное вознаграждение. В концеконцов они проявили смекалку и поставили жучок. Свет загорелся. Жучком оказалсяржавый кривой гвоздь гигантских размеров, одна только шляпка его была с добруюпятикопеечную монету советского образца. Однако он все никак не хотел заниматьнужную позицию, а норовил самым бесполезным образом задраться вверх, и, кактолько его выпускали офицерские пальцы, тянувшие его книзу, свет тут же и гас.Поэтому он был зафиксирован в должной позиции при помощи сложнейшейконструкции: в качестве груза на него повесили молоток, прицепив его с помощьюпетли, сделанной из старого пояска от халата бывшей хозяйки, валявшегося тут жена полу и обойденного суетой уборок. Довольные, со словами “дело мастерабоится”, они просительно замерли в ожидании мзды. Однако я не торопилась тут жевыставлять им на стол высококачественный товар за такую халтуру: я прикидывала,не обойдется ли дело просто стаканом. Но они, ломая в руках шапки, сталиубеждать меня, что стакан для них — это так, только ноздри пощекотать, а вотесли я им презентую бутылку, то она пойдет у нас как аванс — в счет будущего:
— Уважаемая, ведь если что понадобится похозяйству или по строительству, так не скупясь запасайся горючкой и свистнинам, так мы тебе по первому же свистку половину военной части организуем — ибетон, и цемент, и кирпич, и доски, и солдат-строителей.
Они вышли из дома, и я видела из окна, как ониспускаются с холма, подпрыгивая и подскакивая, роняя в снег шапки, счастливохохоча и клубясь вокруг воздетой к небесам руки, в которой сияла вожделеннаягорючка, сулящая мне в недалеком будущем целые хоромы. Наверное, им казалось,что они ловко меня провели. А я была уверена, что это я мастерски заловила ихна крючок. Буду теперь их подманивать и распоряжаться: “А подать мне сюдамашину раствора и дюжину мастеровитых служивых!”. Но отец Ерм мне этокатегорически запретил:
— Что — ворованное?! А откуда, вы думаете, онивсе это возьмут — и бетон, и цемент, и доски с кирпичом? Всю часть обчистят!
Так я и не свистнула офицерам. И второй этажостался недостроенным…
Зато за садом я ухаживала сама. Землювскапывала, деревья окучивала, сорняки выдергивала, даже картошку сажала повесне — чувствовала себя Львом Толстым: попашу, попашу — попишу стихи. Похожубосиком, потравлю вредоносных улиток — и напишу рассказ. Такой это был чудесныйдом, посланный мне свыше по молитвам духовника, что мне казалось, если он примне придет в разоренье, а сад в упадок, то на мне будет большой грех. Ах,ничего не было лучше такой жизни: сходить в монастырь к ранней литургии,побеседовать с отцом Ермом, поплавать в озере, поучить древнегреческий,полюбоваться на закат… Иногда приходили в гости дружественные монахи измонастыря — попить чаю, походить по саду, поесть фруктов, поговорить на всякиевозвышенные темы. Хотя отцу Ерму это не очень-то нравилось:
— Что это они к вам повадились?
— Ну, это для них отдых, мы дружим, — отвечалая.
— Дружим, дружим, — ворчал он, — какие у монаховмогут быть друзья, скажите на милость? А вы, как только они придут, попроситеих дрова поколоть, воды принести, грядки пополоть — тут же поразбегутся. А еще