она простоуехала. В принципе, она же могла собираться домой. Забрала подарки — и в путь!Но тогда и его блокнот с помыслами катит теперь по железной дороге,подпрыгивает на стыках: ту-ту! А может, она просто пошла к матушке Харитине —сидят, чай пьют, что ей делать в огромном пустом доме одной, зачем подвергатьсяопасности вторжения бывшего лагерника с дружками? Но тогда блокнот навернякаостался в доме — не вслух же она его читает старой монахине?
Дионисию это упрощало задачу: он знал, чтозапасной ключ от дома спрятан в старой калоше, покоящейся под перевернутой бочкой.И можно пробраться в дом незамеченным и просто утащить свою тетрадку с собой,будто ее и не было. Вернется Валентина — а где блокнот? А его нет как нет. Кудаже я его положила? На столе нет, на диване нет, в печке нет, наверное, выронилапо дороге, валяется где-то в снегу. А он ей потом подарит какую-нибудь другуюценную тетрадку — новую и чистую, без таинственных помыслов. Наконец, кое-какцепляясь за кусты, ему удалось вскарабкаться и, поднявшись на выступ, открытьзапертую изнутри на щеколду калитку, которую, кстати, он и не стал запирать.
Для порядка он все-таки несколько раз позвонил,потом, не услышав звонка, постучал в дверь, но никто ему не открыл — еслиВалентина и почивала, то крепко. Тогда он отодвинул бочку, достал ключ, отпердверь и с усилием толкнул ее. Она, однако, поддалась весьма туго, будто быизнутри была приперта чем-то тяжелым. Но если это было так, то вряд лиВалентина могла бы выбраться из дома. Правда, имелась еще одна дверь — тавыходила прямо на калитку, но отец Дионисий знал, что в ней не было ни замка,ни даже замочной скважины и что она всегда запиралась лишь изнутри на большойжелезный засов. В этом случае она бы оставалась открытой. Он даже специальновернулся к ней и навалился на нее всем телом. Нет, определенно Валентина быладома. Он снова вернулся к той, прежней двери, выходящей в глубины сада и ещеразок ее как следует толканул. Тяжелый предмет, приваленный к ней с другойстороны стал поддаваться, и Дионисий уже смог протиснуть в щель руку, нащупываяею в темноте какой-то железный предмет солидных размеров, оказавшийся примернона уровне его коленки. Тогда он вспомнил, где выключатель, и попытался включитьсвет, но тщетно — то ли перегорела лампочка, то ли вообще в доме не былоэлектричества. Конечно — ветер вон какой сильный, шумный, налетит — запростооборвет провода, то и дело грохочет кровельным железом:“Тра-та-та-та-та-трах-барабах”.
— Валентина, — позвал он.
Но никто не откликнулся. Тогда он напрягся всемтелом и заставил попятиться железяку, которая отчаянно сопротивлялась,отказываясь его пускать. Тем не менее, он протиснулся вовнутрь. Дверь качнуласьназад и захлопнулась за ним, а в железном препятствии он в темноте распозналсадовую тачку, на которой были навалены дрова.
Надо сказать, что архитектурная конструкциямоего дома весьма замысловата. Итак, в нем две входные двери. Но одна, та, чторасполагалась ближе к улице, почти всегда была заперта — я распахивала ее лишьлетом, чтобы проветрить дом или выгнать мух. Та же, через которую вломился отецДионисий, вела сразу на большую кухню. Из нее можно было попасть в уборную и впрекрасную комнату с двумя окнами, выходившими в сад. К этой комнате — с левогобока — примыкала другая, которую местные называли “залой”. Она тоже былапроходная и уводила в третью, выглядывающую окном на улицу и имевшую вторуюдверь. Через эту дверь можно было выйти в предбанник, откуда поднималась навторой этаж крепкая лестница и откуда выводила из дома прямо к калитке запаснаявходная дверь, а другая, хлипкая с плотно закрашенным стеклом, открывалась вуборную. Таким образом, первый этаж можно было обойти по кругу, имея при этом ввиду, что какая-то часть пути будет пролегать через сортир, в которомоказывалось два входа. Непонятно даже, для чего это было придумано, тем болеечто почему-то получалось всегда так, что с какой бы стороны ты ни подошел бы куборной, именно эта дверь и оказывалась запертой изнутри.
И вот, очутившись в темноте на кухне, отецДионисий естественно устремился в комнату. Толкнул дверь. Резко толкнул, как-толихо, борзо… А ведь сам часто говорил вслух и в то же время как бы себе самому:“Три правила есть, Дионисий: не борзись перед Богом, не борзись пред людьми, неборзись перед собой”. А тут, выходит, именно, что перед собой и заборзился. Ичто же? Произошло нечто ужасное: шум, грохот, ветер что ли крышу с дома рвет, —он даже не вполне сразу сообразил, что именно, но факт: на него сверху с шумомобрушилось ведро воды… Мокрый, испуганный, не успевший опомниться, онмашинально шагнул в сторону и тут почувствовал под ногой мелкий округлыйпредмет, шарик какой-то или гайку, что ли, и раздалось нечто вроде взрыва, данет, взрыв, а что же еще? На пистон, что ли, он на какой наступил? Боже, чтотворится! Вскрикнув и не понимая, что происходит, он ринулся вперед, но тут жевляпался во что-то густое, поскользнулся и растянулся по полу, шапка долой, смокрой собачьей искусственной шубки вода ручьем. Весь пол, оказалось, был политкаким-то растительным, касторовым, машинным, что ли, маслом, рыбьим, что лижиром, гадостью какой-то густой, прилипчивой.
— Валентина! — закричал отец Дионисий не своимголосом, пытаясь подняться и продолжая скользить, — что это за казниегипетские? Что за мура?
— Еще и не так получишь, только сунься! —неожиданно услышал он из соседней комнаты.
— Я хочу только забрать свое, — жалобно затянулДионисий, с отвращением ощупывая свои мокрые, покрытые жиром брюки.
— Твоего здесь ничего нет, проходимец! — ответилему железный голос. — Вот как я тебя сейчас... крестным знамением, нехристь!Попляшешь тут! А кроме того — у меня горячая кочерга!
— Ну это же я, иеродьякон Дионисий! — простоналон.
— Говори, говори, — неумолимо ответилаВалентина. — Сдам тебя с поличным. В другом месте будешь доказывать, что дакак. Даже бес может принимать образ ангела светла, — назидательно прибавилаона. — И братану скажи, чтоб проваливал отсюда, а то у меня и на него найдетсяуправа. Ловушка захлопнулась. Я все теперь про тебя знаю.
Отец Дионисий, который в тяжелых думах о своемблокноте с помыслами совершенно забыл о встрече освободившегося уголовника сбратаном, опешил.
“Все, прочитала-таки дневник, — содрогнулся он.— Но кого она имеет в виду под братаном? Лазаря, что ли?”
Но и Валентина, которая слишком хорошо усвоила,что в дом должен нагрянуть разбойник с шайкой, и потому приготовила им встречу,приладив над дверью это злополучное ведро с водой, кроме того запихнувнесколько спичечных головок в гайку и закрутив ее крепко-накрепко; и помимовсего этого еще и поставив на пол большущий жостовский поднос, в который налиласоевого масла, даже и не могла предположить теперь какой-то иной вариант, кроменачавшегося наступления вражьей силы. К тому же она долго сидела в темноте ивыжидала, поглядывая в окно, пока не увидела, как этот, в разбойничьем отрепье,в валенках и дикой ушанке, шатаясь, карабкается на холм — ушанка падает, самсоскальзывает, наверное, пьяный, глаза в темноте горят. И вот он теперь тут —нате вам, пытается зубы заговорить, прикидывается Бог знает кем, монахом…Дальнейший план у нее был такой — оставить его здесь, в темноте и ужасе, асамой тем временем выскочить из другой двери на улицу и кликнуть милицию —благо соседка Эльвира в случае чего предлагала ей воспользоваться ее телефоном.Надо было только задержать этого пахана в доме.
— Да это же нехорошо, взорвался он. — Это жечужие тайны! Это же все по ошибке.
— Да уж, большая ошибка — шляться ночами почужим домам, — воинственно откликнулась она. — А тайны твои — это уж как питьдать, дело нехитрое. — Она напряглась, силясь вспомнить подходящую цитату. —Как говорится, “зачал грех и родил беззаконие”, ясное дело: все эти секретытеперь у меня в кулаке.
— Что значит зачал? Как это в кулаке?! Да это жекакое бесстыдство! — возмутился отец Дионисий, даже дыхание у него перехватило.“Тра-тра-трам-тарарам!” — загрохотал ветер по крыше, вторя ему. Наконец онвылез из масляной лужи и, добравшись до стула в углу, уселся на него.
— Еще и возмущается! Все тайное становитсяявным! А вот я тебя за ушко да на солнышко!
Дионисий пригорюнился: вон, как ее разобрало,ясное дело — прочитала она все его помыслы, горит мщением, готовится к шантажу.Правду говорят: месть женщины страшна.
В доме водворилась полная тишина. Валентина,ступая на цыпочках, вышла в предбанник, накинула телогрейку и мохнатую шапку,сжала в руке кочергу, рывком отодвинула щеколду, распахнула дверь, от которойдо калитки оставалось два прыжка и вдруг — чуть ли не нос к носу столкнулась сострашным бандитом в черных очках.
Она издала нечленораздельный вопль, далаобратный ход, захлопнула дверь и, привалившись ней всем телом, уже дрожащимируками заперла щеколду.
Тем временем Мурманск, обещавший поглядывать замоим имением, решил по дороге домой подрулить к нему. Брать ледяной холм былобессмысленно, поэтому он сделал крюк и подкатил, было, с другой стороны — тоесть прямехонько от военной части, да по дороге завяз в снегу. Решил пройтичерез мой сад к Эльвире и тем сразу убить двух зайцев — глянуть, все ли у менятихо-спокойно, а заодно и выпросить у Эльвиры лопату. Дом был погружен втемноту, и он уже, было, обогнул его, устремляясь к Эльвириной калитке, каквдруг его внимание привлекло то, что дверь была приотворена и там — прямо междудверью и косяком — чернела огромная человеческая нога в черном валенке. Онповернулся к странному виденью всем телом, и в этот момент раздался щелчокзахлопнувшегося замка.
— Та-ак! — сказал Мурманск. — Ну, гад, теперь тыпопался! Капкан защелкнулся. Теперь не уйдешь!
И встал около двери на карауле. Хотел было,впрочем, юркнуть к Эльвире и дать ей знак, чтобы она позвонила в милицию, однаковдруг из глубины дома раздался страшный грохот, а потом и взрыв. И он решил неоставлять своего поста.
В это самое время весьма довольный монах Лазарьвозвращался от своего крестника. Надо сказать, что это как раз был день ангела