нашего Лазаря: день Василия Великого, а он до монашества был Васей. Воткрестник и уважил его, подарив на именины импортную рыболовную сеть. Потому чтоЛазарь был заядлый рыбак, и его друзья по монастырю даже усматривали в этойстрасти некую для него пагубу — все время терпел он урон от семейства рыб:то какой-то рыбий глист в нем поселился, и Лазарь взял манеру травить егожгучими индийскими и мексиканскими приправами, приговаривая: “Погибай, гад!”,то однажды он подавился рыбьей костью, то так проколол плавником руку, что началосьнагноение. Но такие бедствия нисколько не ослабляли в нем пыл рыбака. Напротив,с превеликим удовольствием цитировал он слова Евангелия: “Идем рыбы ловити!”
Вот и возвращался он в прекраснейшемсвяточно-именинном настроении, утешившись с крестником веселящими сердцечеловека напитками и с восхищением ощупывая подарок, который они с крестникомуспели уже размотать во всю ширь, а теперь лишь наскоро свернули, чтобы неволочился. Идти предстояло через весь город, поэтому он перекинул полыподрясника на плечи, а сверху надел черное длинное пальто, замотал лицо шарфом,надвинул на лоб осеннюю кепку, да еще для вящей маскировки надел — это вкромешной-то темноте! — темные же очки. Ну что монаху светиться на ночнойулице, а? И вот в таком веселом настроении и загадочном виде он и устремлялсявсей душой в родной монастырь. Однако подумал — нет ли там какого нападения надом? Когда он еще в город выберется, а присмотреть за моим имуществом обещал. Ктому же это ему почти совсем по пути. Недолго думая, он и свернул с прямойдороги и зашагал к дому. Обогнул чью-то завязшую на безлюдной улице в вековыхснегах машину и устремился к калитке.
Первое, что ему не понравилось, так это то, чтона чистом снегу обозначились свежие следы. Мужские следы. Огромные следы. Многоследов! Второе, что его поразило: из боковой двери, которая никогда зимой неоткрывалась, вдруг чуть ли не прямо на него выпрыгнула большая фигура втелогрейке и меховой шапке да еще и с кочергой и, завопив истошно на все улицу,вломилась обратно, со скрежетом запирая засов. На крик из-за дома выскочилздоровенный красномордый мужик и попер прямо на Лазаря. Лазарь выкинул впередруку с рыболовецкой сетью и попросил:
— Не подходи, пожалуйста!
Но мужик сделал свирепое лицо и еще решительнееустремился к Лазарю. Тогда Лазарь — от отчаянья и беспомощности простер рукуеще дальше и одним махом натянул мужику на лицо его спортивную шапочку,размотал, насколько это позволяли считанные секунды, которые отделяли его отмужика, сеть и попробовал его туда поймать. Тот уже скинул шапку и, увидевперед собой противника с сетью на растопыренных пальцах, стал уворачиваться иотступать, пока не наткнулся на перевернутую бочку. Тогда он ойкнул и сел вснег, и Лазарь его поймал, как большую рыбу, трепыхающуюся в сетях.
А в это время Эльвира, обходя ночной сад,заслышала тревожные звуки со стороны моего дома и решила проявить бдительность.Она вошла на мою территорию через соединявшую нас калитку и вдруг увидела, какМурманск отступает перед лицом классического бандита в черных очках, которыйловит его в свои сети. Поэтому, как только Мурманск оказался в ловушке, абандит склонился над ним, затягивая узлы, она, отчаянно завизжав, прыгнула емуна спину. От неожиданности монах Лазарь выпустил из рук сеть, Мурманск выбралсяиз пут, вскочил на ноги и теперь уже сам принялся вязать противника, причемпоначалу крепко притянул к его спине и голову Эльвиры, которая кричала ему обэтом очень истошно. В конце концов она вывернулась, и они повергли бедногоименинника на снег, так крепко замотав его узами, что не оставили ему никакойнадежды на освобождение. Связав его таким образом, они не нашли ничего лучшегокак запихать его в ледяной сарай, а чтобы он не очень орал, Эльвира предложилазаткнуть ему рот своим носовым платком. Видимо, не зря они смотрелиамериканские боевики и отечественные сериалы.
Торжествующая Эльвира побежала вызывать ментов,а Мурманск, памятуя о том, что напарник этого разбойника, а может, и не один,укрылся в доме, остался караулить.
В тот же самый момент Валентина, после своейнеудачной вылазки поняв, что она окружена со всех сторон, не нашла ничеголучшего, как запереться в уборной, из которой, по странной вышеупомянутойархитектурной идее, вели две двери — в предбанник и на кухню.
А отец Дионисий, которого до душевной и телеснойтуги тяготило его унизительное, промасленное и мокрое положение и, конечно, то,что Валентина, как оказалось, уже знала сокровенные детали его душевногоустроения, попробовал вновь подать признаки жизни и умилостивить ее, умоляя наделе проявить к нему горячее пристрастие, в котором она ему признавалась ещеднем.
— Валентина, — позвал он. — Где свет? Мне надовымыть хотя бы руки! Что вообще происходит? Давай мириться.
Ему ответила черная пустота. Тогда он сталосторожно скрестись в дверь соседней комнаты. Ответом была тишина. Он, еле дышаи втянув голову в плечи, приоткрыл дверь, словно провидел, что вот-вот на негосверху, как в дурной комедии, упадет какой-нибудь тяжелый предмет, а то ивыльется что-нибудь вроде кипящей смолы или расплавленного олова. Он и не оченьошибся. Над дверью действительно оказалась хитроумно приделанная швабра,которая благополучно и свалилась, легонько задев его плечо. Тут же он услышалскрежет отворяемого засова, потом чудовищный вопль, затем снова заскрипел засов,и все стихло. Он на ощупь поискал свой злосчастный блокнот на столе, пошарилруками по дивану, пробрался в следующую комнату и провел ладонями поподоконнику. Наконец рука его нащупала кожаную обложку, знакомый бумажныйглянец, и он, прижав этого ненадежного хранителя тайн к сердцу, решил безовсяких объяснений убраться поскорее восвояси. “В конце концов, и ладно, пустьее, пусть знает! Невелики тайны!” Однако он не рискнул пробираться к выходу тойдорогой, на которой хлебнул столько скорбей, и устремился к запасному выходу,предваряя свое передвижение примирительными словами:
— Все хорошо! Все в порядке! Я ухожу!
Он нащупал щеколду и отодвинул ее, распахиваядверь.
Меж тем, присматриваясь к выцветшим и заметеннымснегом названьям улиц и номерам на домах, сверяясь с нарисованным мною планом,к дому уже приблизился мой бывший студент, непутевый Ваня Шкаликов. В дорогеон, как водится ему, натерпелся превратностей: автобус сломался и выбросилпассажиров в пяти километрах от Троицка, так что Ване пришлось переть пехом, онзамерз, изголодался и если б я не дала ему денег, совсем бы отчаялся. А тут,при деньгах, он зашел в магазинчик, купил себе хлеба, кефира, докторскойколбасы, яиц и жаждал наконец добраться до пристанища, памятуя о том, что якогда-то ему рассказывала: в доме пять печей, охватывающих его своим жаром совсех сторон, в доме газовая плита, в подполе картошка, лук, консервы… Ложки,вилки, ножи, тарелки. Мыло, полотенце, одеяла, подушки. А кроме того — некаяинтригующая Незнакомка, которая — кто знает, может быть, когда-нибудь… Он невыпускал из ладони ключ, который я ему дала в последний момент, чтобы неслучилось какого искушения с поисками галоши под опрокинутой бочкой.
Наконец, попав на улицу, ведущую вдоль военнойчасти, и убедившись, что по плану ему остается лишь свернуть с нее в первыйпереулок направо, и все, он дома, где ждет его волевая женщина, настоящаяхозяйка, возможно, будущая его спутница жизни, он немного расслабился,размягчил сердце в предвкушении скорой тихой пристани, тепла и счастья, каквдруг увидел у колеса машины, застрявшей в снегу, кота. Кот, приметив сеговоодушевленного молодого человека, зажег свои глаза и пронзительно заголосил.Ваня остановился, решив оторвать ему кусок колбасы, чтоб бедолага не околел, икот, словно почувствовав Ванино расположение, приблизился и потерся о его ногу.И тогда Ваня, тронутый его лаской и решивший преподнести его в дар будущейсвоей хозяйке, просто подхватил его, засунул за пазуху и со словами: “Я тебе икефирчику дам, и обогрею”, уже совсем по-свойски зашагал к дому, открывшемусяему за поворотом и удостоверявшему в неложности обещаний: во всяком случае, присвете тусклого уличного фонаря выглядел он весьма привлекательно и просторно.Котик прижался к груди своего спасителя и затих, мурлыча, а Ваня с чувствомвеликого облегчения вступил в свои новые владенья.
Не успел, однако, он сделать и нескольких шагов,с тем, чтобы обойти дом с торца и отыскать нужный вход, как перед нимнеожиданно распахнулась та самая дверь, о которой я ему несколько раз говорилакак о вечно запертой, и перед ним возник какой-то замызганный, обтрюханный,скукоженный, вывалившийся Бог знает в какой канаве, лохматый, волосатый бомж.Увидев прямо перед собой Ваню, который, надо признаться, тоже производилвпечатление, он горестно охнул и ринулся обратно, поспешно запирая дверь. Ванятут же сообразил, что это, должно быть, тот самый уркаган, от которого емупоручено охранять владение, поэтому он хрипло гаркнул: “Стоять!”, вспрыгнул наступеньки и ухватился было за край закрывающейся двери, однако при этомпочувствовал, как котик тут же вцепился ему когтями в грудь, а драгоценный ключвыпал из его ладони и упал в снег. Пальцы его соскользнули, и роковая дверьзахлопнулась, стремительно запираясь изнутри.
Пока отец Дионисий открывал щеколду, Валентина,затаив дыханье, трепетала в своем непрочном укрытии, но, заслышав сиплый басВани, дверной хлопок и скрежет вновь запираемого засова, не выдержала ивыскочила через другую дверь на кухню. Пробежав несколько шагов, она в темнотенаткнулась со всего размаха на тачку, из которой повалились дрова. Хромая ипотирая ушибленные места, в ужасе она устремилась в комнату и тут же попала всобственную ловушку, споткнувшись о валявшееся ведро и поскользнувшись насоевом масле. В конце концов она уселась на том же самом стуле, на котором ещенесколько минут назад приходил в себя Дионисий:
— Что ты гоношишься, — закричала она, стараясь,чтобы голос ее звучал твердо и грозно. — Сдавайся. Дом окружен. Ты что, неслышишь эти соседские голоса за окном?
А Ваня, вынув из-за пазухи рвавшегося на волю