лучше — предложите им вместе почитать акафист, помолиться — их сразу как ветромсдует.
Почему-то мне становилось смешно: службы вмонастыре длинные, наместник то и дело их увеличивает пением бесконечныхакафистов, у монахов, вслед за клиросными, еще и другие послушания следуют, такчто они трудятся с раннего утра до поздней ночи. И что — придут они ко мне, а яим: а не почитать ли нам акафист, а, братия? Не порубить ли дрова? Не подвигатьли мебель?
— То-то, — вздыхал отец Ерм, — вам дажепредставить это смешно.
В общем, ездила я в мой белый дом постоянно.Дети мои его полюбили, как отчий кров. И даже когда я потом хотела было егопродать, они бурно запротестовали:
— Ты что! Это же наша родина! Родовое гнездо!
Вот так. А продать я хотела, уже когда отец Ермперебрался в Спасо-Преображенский скит — за семь километров от окраины Троицка,а от моего дома — за все восемь. И благословил меня останавливаться прямо унего в скиту, так что дом сделался мне как бы и ненужным. Просто времени небыло в нем жить. Так, побудешь летом недели три, и все. А его к тому же сталиразворовывать спившиеся соседи, бомжи, солдаты, сбегавшие в самоволку извоенной части, которая находилась поблизости…
Первый раз налет совершил какой-то мелкийуголовник, только что вышедший на волю после отсидки. Он влез в дом, сложил внаволочки четыре сломанных будильника, старую “Спидолу”, растеряв из нее приэтом батарейки, раскатившиеся по полу (по их местоположению потом в милиции“вычерчивали траекторию его передвижения по дому”), какие-то старые шмотки, втом числе и допотопную брезентовую курточку, доставшуюся нам от старого хозяина,— в ней мой муж ходил по грибы. И вдруг вор этот наткнулся на початую бутылкуспирта “Рояль”, которую тут же и изрядно пригубил. Он ее пригубил, а она егопогубила. Потому что он вылез из разбитого окна вместе со своими биткомнабитыми наволочками да тут же и заснул мертвецким сном. Там его и застукаланаша соседка Эльвира. Она позвонила в милицию, и его прямо с поличнымперетащили в милицейский грузовичок. Однако вынимать его, спящего и пьяного, изгрузовичка и заталкивать в отделение милиционеры затруднились: решили — пустьпроспится, а потом своими ножками и дойдет. А он пробудился, обнаружил себя стюками в милицейском транспортном средстве и, никем не охраняемый, дал деру. Ночерез день его отловили на ближайшем рынке — в пятидесяти метрах от милиции,где он пытался толкнуть мою прихотливую соломенную шляпку. Бедолагу повязали,вызвали меня давать показания, выяснилось, что он попался уже в третий раз…
Первый — это когда он вместе с местным ветераномвойны пропил его медаль “за доблесть”. Ветеран на следующий день протрезвел изаявил на собутыльника — дескать, он сам эту медаль не пропивал, а тотмошенник снял у него доблестную медаль с груди и был таков. Второй раз — этокогда он вышел на волю и предложил дамочке на вокзале в Троицке донести еечемоданчик до автобуса. Та согласилась, однако он, ухватив чемоданчик, пустилсяво всю прыть, причем и она оказалась не промах и настигла его, прихватив подороге милиционера. И вот теперь он гремел за четыре сломанных будильника икучу ветоши. Я даже за него вступилась, дурака такого, но помочь ему уже былонельзя.
Ну и мои практичные дети говорят:
— Надо туда на зиму кого-нибудь поселить, пустьживет, греется, присматривает за домом.
Нашли мы поначалу какого-то старичка — русскогобеженца из Эстонии. Он сам к нам попросился на зиму. Вот и хорошо. Хорошо, дане очень. Потому что по весне, когда мы приехали на Пасху, выяснилось, что онэкономил дрова и поэтому топил по-черному. Беленькие отремонтированные стены ипотолки были покрыты толстым слоем сажи. А кроме того, старичок был не дураквыпить — и не один, а в компании. Поэтому он созывал к себе всех соседей — игундосого Пашку, и Кольку-колхозника, и уголовника Олегу, который сам себяназывал именно что “Олега”, и черненького переломанного дядьку с усиками,похожего на постаревшего спившегося Чаплина и имевшего кличку “Черт”. И ониславно веселились. Ну там подушки распарывали, холодильник “Морозко” толкнули.После этого мы старикашку выселили, привели к Кольке-колхознику: “Бери егосебе!” И они стали пить у Кольки.
После старичка нам нашли молоденькогоясноглазого Славика. Его привел машинный мастер по прозвищу Мурманск, посколькукогда-то он морячил по северным морям.
— Славик — сирота, спортсмен, не пьет, не курит,работает учителем физкультуры в Троицком сиротском доме. Человек аккуратнейший.Каждое утро бегает в белых трусах.
Вот и хорошо. Взяли Славика. Но потомвыяснилось: хорошо да не очень. После него в доме не оказалось: газовогобаллона, белой летней раскладной мебели, телевизора, стиральной машины“Малютка”, кофейника с кофемолкой, а также чашек, ложек, тарелок, чайника,утюга и электроплитки.
После Славика взяли Степу. Степа пел в монастырена клиросе, но был, как бы это выразиться, болящим. Поначалу он приходил ко мнепо весне и за три рубля вскапывал склон холма, потому что именно там у бывшиххозяев располагалось картофельное поле. Он вскапывал и пел — бас у него былотменный. А как только получал от меня деньги, тут же садился в помойное ведро,полное грязной воды и очисток.
— Для смирения больно хорошо, — пояснял он.
Надо мне было еще тогда кое-что про него понять.Потому что и демоны ему повсюду мерещились, порой он даже начинал размахиватьперед собой руками, разгоняя их. И вот, поселившись в моем доме, в недобрый часон увидал таковых в большом зеркале и кувалдой сокрушил супостатов. А потом ониему привиделись в печке, ну и ей досталось. Да и вообще, они повсюду,оказывается, расположились в доме — на стульях, на диване, даже на подоконнике.Степа все и порубал. Одолел нечистую силу. И переселился к старой монашке — тамспокойней. А дверь не закрыл. И тогда в дом понабились бомжи, которые тамустроили свою уборную… Короче, надо было спасать дом, мою тихую обитель, уголокотдохновения, разоренное гнездо, родину моих деточек.
Вообще, какая-то странная складывалась картина.Мой друг поэт Виктор Гофман даже советовал мне написать об этом рассказ: ведьчем усерднее я старалась сохранить дом, чем более надежных людей в немпоселяла, тем большему разору и надругательству он подвергался. Ему казалось,что это будет очень смешно...
Вот я и приехала в Троицк в смятенную последнююнеделю Рождественского поста. Наняла за пару бутылок Пашку, Олегу,Кольку-колхозника: они все вычистили после бомжей, вынесли лохань с мочой,осколки-обломки-очистки. Нашла мастера, который врезал мне новый замок. Починилстулья. Вставил стекла. Поправил печку. Обзавелась хозяйством: купилаплитку-чайник-чашки-миски. Занавесила окна старыми шторами, которые привезла изМосквы. Красота! Сидела по вечерам, наслаждалась покоем и тишиной. Молилась нарождественских службах в монастыре. Разговлялась у Дионисия и даже у наместникаигумена Иустина, заходила проведать и монаха Лазаря, который писал стихи.Нечаянная радость вышла из всего этого разоренья. Но пора было и честь знать:возвращаться из этого “Соловьиного сада” к своему “трудовому ослу”. А тут грозавозьми и грянь.
Постучался мне поутру в двери страшный мужик:
— Открывай, хозяйка. Свои! Сын я Марьи Ивановны,которая вам дом продала.
Ну, одного сына ее я видела, когда деньги за домв Кохтла-Ярве возила, семьдесят тысяч. Алкашик такой, бедолага. А еще МарьяИвановна говорила, что у него есть брат-близнец, так тот и вовсе сидит. “Непонимаю, за что мне это, — причитала она, — сама я заслуженная учительницалитературы, награды есть, а сыновья по кривой дорожке пошли”. И действительно,вот этот, который теперь пожаловал, на того алкашика, конечно, похож, но толькопокруче. Черный весь, глаза бегающие, узенькие, что-то жуткое в них. Говорит:
— Мы с мамашей и братаном никак увидеться неможем, сидел я в России, а они живут в Эстонии. Надо визу покупать, сложности…Ну мы и решили здесь с братаном свидеться. Приедет он сюда не сегодня-завтра,так я ему встречу в этом доме назначил. Ты уж уважь нас: поживем мы у тебя сбратишкой пару-тройку дней, детство вспомним, попразднуем. Закуску сами купим,так что расходу тебе никакого. Ну и наших я тоже сюда позвал: Сеньку, Мишуру,Колымагу, Бациллу. Ребята они хоть и шебутные, а здесь смирно будут себя вести.Не боись. Ну, так мы придем.
Я в ужасе представила себе, как все эти пацанысоберутся в моем доме, будут здесь расслабляться, и содрогнулась.
— С какой стати! — запротестовала я. — Дом мы увас купили, ничего мы вам не должны, люди мы для вас чужие!..
— Обижаешь, — спокойно сказал он и сплюнул. — Ненадо обижать. Братки приедут, я их позвал, обещал их хорошо принять, а ты намот ворот поворот. Нехорошо. Они не поймут. Всякое могут вытворить! Ещенабезобразничают. Так что мы придем! — И он махнул огромной рукой.
Я побежала в монастырь. По дороге меня нагналкрасный “жигуль”:
— Куда бежим? Садись, подвезу! — Мурманскраспахнул дверь. Я ему тут же все и выложила про встречу братков в моем доме.
— Не горюй! — успокоил он. — Раз они сидельцы,значит, ментов крепко боятся. А у меня кум Игорек — кто? Здешний мент. Мы еговызвоним, он их и повяжет. Так что не дрейфь. Буду я за твоим домомприсматривать. А кроме того, предварительные меры примем, так что если они исунутся — сами и пожалеют.
— Какие еще меры? — спросила я.
— Капкан можно поставить у самых дверей. Намедведя. Ты, уезжая, пробки-то выключи, будет темно, они и не заметят. Р-раз вдом, а там их капкан — хлоп. Покалечит!
— На медведя это уж слишком. Очень уж кровожаднои членовредительно, — засомневалась я.
— На волка! — легко согласился Мурманск. — А томожно положить на стул ружье, нацеленное на дверь. Привязать веревку к ручкедвери и протянуть ее через блок к курку. Дверь открывается — ружье стреляет,преступник падает. Пиф-паф-ой-ей-ей! А еще если подвести батарейку снапряжением в двенадцать ватт к огнетушителю, то он может взорваться изамуровать вошедшего в своей пене. А то можно ужей напустить, крыс, мышей,