огнем и мечом! А нам надо делать это мягко и грамотно. Потому что вера-тозакоснела! Обросла суевериями. Надо народ религиозно просвещать!
И опять они заспорили. Так доплелись доподъезда. А там кто-то переезжает, что ли, лифт стоит открытый на каком-тоэтаже, холодильник выносят, телевизор. Он дверь даже подержал, чтобы все этовынесли беспрепятственно. Пошли пешком. Пока поднимались, она ему:
— Люди должны понимать, о чем они молятся. А им:непщевати вины о гресех. Чего-чего? В церкви поют: в память вечную будетправедный, от слуха зла не убоится. А старухи, знаешь, что слышат? В памятьвечную будет праведный, пастух козла не убоится. Пастух — козла! — Она дажеостановилась между этажами, чтобы перевести дух. — А это все твое извечноефарисейство — сам выучился, а народ — что, пусть в невежестве коснеет, впредрассудках? Да ты знаешь, что они считают Святую Троицу за собрание Христа,Матери Божией и Николы Угодника!
Постояли, постояли, снова двинулись вверх.Наконец пришли, а дверь в квартиру — распахнута. А там какие-то людихозяйничают. Что-то все таскают, пакуют, опять таскают. Сестра даже подумала,не ошиблась ли она дверью, но нет.
— Переезжаете? — с удивлением спросил ее Алеша.
И тут она опомнилась:
— Воры! — произнесла она с большим удивлением. —Воры! — закричала снова, уже грозно.
Наконец и воры их заметили. Четыре человека.Схватили, скрутили, запихали в ванную, засунули в самую ванну, как они были,прямо в шубах, в зимних ботинках, связали веревками — спина к спине плюсзаткнули затычку и включили горячую воду. А сами смылись. Но поскольку рты имне завязали, они могли еще продолжать беседу. И что же — они, будучи в узах,спина к спине, сидя святочным вечерком в низвергающейся горячей воде,ухитрились продолжать свои прения. Алеша даже пустился шутить:
— Ну, слава Богу, хоть ополоснусь с дороги!
А она ему поучительно:
— Жаль, до Крещенья еще два дня, а то было быэто купанье с мистической окраской, очистительное и от грехов, и кое от какихзаблуждений…
А вода шумит. А ванна наполняется. А пар идет. Ашубы намокают… А он ей:
— От каких таких заблуждений? Историю надознать. Церковь живой организм. Она обновляется изнутри. Любые рациональныевторжения в ее жизнь приводят к расколам, ересям.
А она ему:
— Самые большие расколы и ереси — от невежества.
Вода уже наполнила ванну, шубы, в которых онибыли, набрякли, веревки намокли, и, кажется, только сейчас они заметили, вкаком бедственном положении находятся. Вспомнили про сорок мучеников Севастийских,те, правда, в холодной воде сидели.
— Ну, ученый академист, где твоя молитва? —всхлипнула вдруг сестра.
— А ты, реформаторша, где твое упование?
Однако единодушно решили, что будут вместемолиться Матери Божией и Святителю Николаю — помощнику мореплавателей и вообщевсех бедствующих на водах. Ну и запели “Царица моя преблагая”, “Не имамы иныепомощи”, “Правило веры и образ кротости”. Сестра моя, повторяю, пелавеликолепно, сколько бы она сама себя безжалостно ни критиковала. Голос у неесочный, сильный. Но и Алеша пел чудесно. Так они спелись с первой же молитвы, ипотом голоса их звучали в изящной терции, то переплетаясь, то расходясь. Водамеж тем перехлестнула через край ванны и устремилась к новым просторам… Соседкаснизу, на которую обрушились сии предыорданские потоки, помчалась наверх. Долгозвонила в дверь, пока из-под той не появилась вода, наконец решительно толкнулаее, дверь и открылась, потоки ринулись на вошедшую, она завопила, выскочилсосед справа, ужаснулся, содрогнулся. И тут они услышали дивное пение. Дваангельских гласа вдохновенно взывали к небесам: “Заступнице усердная”, —раздавалось из ванной. “Богородице Дево, радуйся!” И даже “Во Иорданекрещающегося Тебе Господи!”. Отважно ринулись на блаженные ангельские голоса испасли, спасли сих, пребывающих в узилищах… И что? Сестра и Алеша спустиливоду, переоделись, вытерли полы, попили чайку с медом и продолжили пение. Воттак. Поют до сих пор. Трое детей уже у них. А он служит в московском храме.Особенно любит праздник Крещенья. Там есть такие стихиры: “Глас Господень наводах вопиет глаголя: приидите, приимите вси Духа премудрости, Духа разума,Духа страха Божия, явльшагося Христа”.
— Все есть, — одобрительно вынес вердикт Иустин,— и недоразумение, и разоблачение, и поучительность. И мораль. Всякую дуростьчеловеческую просвещает Господь!
Этот рассказ “про ванну” сразу перебил мнеисторию, которую я собиралась рассказать. Была у меня историйка о том, как мы —еще до нашего крещения — с моей подругой Надюшкой, незамужней, но обремененноймалым чадом, гадали на Святках. Какое-то было народное гадание — жечь наперевернутой тарелке свечой бумагу и рассматривать тень, которую откидывает насветлую стену оставшийся пепел. А кроме того — можно было спросить у свечи:“да” или “нет”. Если “да”, то она колебалась пламенем слева-направо, если“нет”, то вперед-назад. Не помню уже. Поскольку гадала Надюшка. Естественно, освоем замужестве, а я уже была замужем и спрашивать мне, таким образом, было нео чем, поэтому я просто присутствовала, так как ей было “страшно до жути”.
Уселись мы около полуночи у нее на кухне, онадостала из холодильника бутылку шампанского, чтобы мы с ней выпили “длякуража”, но открыть мы ее так и не смогли, сколько бы ни прилагали усилий —сняли железную проволоку с пробки, а пластмассовая крышка все не поддавалась.Мы плюнули, оставили бутылку на столе, перевернули тарелку, и Надюшка приняласьпытать судьбу, а я ее охранять от жути. Ну и сожгла она бумагу, та отбросила настену тень, и нам показалось, что мы видим голову ковбоя в сомбреро.
— Ты точно думаешь, что это мужчина? — спросилаона меня.
— Без сомнения, — заверила я ее. — Молодоймужественный мужчина с могучей шеей.
— Это будет мой муж? — спросила Надюшка упламени свечи.
Свеча благосклонно направила свое пламя на нее,качнулась: “Да”.
— А он будет меня любить? — спросила Надюшка.
Свеча полыхнула в ответ: “Да! Да!”.
— А он будет богат?
Свеча опять встрепенулась: “Да!”.
— Очень богат? — спросила затаив дыханиеНадюшка.
Свеча воскликнула на языке огня: “Да!”.
Надюшка удовлетворенно кивнула.
— А он будет меня содержать? — сглотнув отволнения слюну, обратилась Надюшка к оракулу.
Пламя заметалось туда-сюда, зашипело, словнохотело что-то сказать, но от волнения поперхнулось словами, и вдруг раздалсястрашный взрыв. Пробка из шампанского пальнула в лампу, лампа лопнула, пеназалила весь стол, тарелка, на которой все еще помещался пепел, отбрасывавший настену желанную тень, почему-то треснула, и горячий воск обжег Надюшкину нежнуюручку.
Потом-то через много лет мы поняли, что пыталасьнам сказать на своем наречье горящая свеча, пересылавшая флюиды бутылкешампанского! О чем зазвенела разбитая лампочка, о чем громыхнула тарелка!Надюшка действительно в скором времени вышла замуж за американца (ковбой всомбреро). У него действительно была могучая шея — он был невероятно толст. Онбыл сказочно богат. Но безумно жаден. Тем не менее Надюшка все-таки заставилаего себя содержать, хоть это продолжалось весьма короткое время. Потому чтовскоре он с ней развелся. Но ей по американским законам что-то полагалось изего имущества. И она пришла в некую юридическую контору, чтобы взыскатьположенное. Но там ей заявили, что поскольку он с ней развелся где-то вГватемале, а там разведенным женам ничего не причитается, то и Надюшке рассчитыватьабсолютно не на что. С тем она и ушла, вспоминая отчаянье прозревших этуситуацию и авансом сочувствовавших ей святочных вещиц.
Но, конечно, моя история не годилась: такаявысокая была поставлена планка поучительности. Единственное, что можно было изнее извлечь, так это назидание о том, что никак нельзя строить жизнь наосновании корыстных земных расчетов. И поэтому я решила рассказать другойсюжет, о котором вспомнила в связи с предкрещенским “купанием”.
Одно время — совсем недолго — я работала вМаленькой газетке. Отпочковалась она от Большой газеты — идея ее создателейбыла в том, чтобы использовать то огромное количество не вошедших в Большуюматериалов, которые все же могут представлять интерес для читателя. Кроме того— Большая претендовала на респектабельность и серьезность, а наша газетка“Другие берега” могла себе позволить большую свободу и демократизм. При этом внее можно было “слить” кое-какой занимательный компромат, расширитьстилистические возможности, использовать ее пространство для рекламы и привлечьнового читателя. Газетка наша была всего в восемь полос, и делали еееженедельно три женщины — главная наша Раиска, или Айка, занималась культурой,Лара — политикой и экономикой, а я была на всякой всячине — писала маленькиеэссе и трудилась рерайтером, то есть переписывателем чужих статеек иматериалов. Главной моей задачей было сделать так, чтобы у газеты существовалсвой стиль и чтобы ее было читать интересно. Кроме того, в первом номерекаждого месяца мы печатали церковный календарь и гороскоп, который нам откинулииз Большой газеты, потому что ей, претендующей на респектабельность, заниматьсятаким низкопошибным делом было не по чину.
Гороскоп сочиняла для нас некая Аида —естественно, жгучая инфернальная брюнетка. И какими бы тупыми ни былипринесенные ею тексты, отбояриться от самой идеи ее жульнических прогнозов былоневозможно.
— Надо быть демократичнее, — говорил нам главныйредактор Большой газеты, который стоял и над нами, — вам неинтересно, потомучто вы снобы, а люди читают. Они хотят верить, что их жизнь написана нанебесах. Это их стабилизирует, утешает. А если вы считаете, что это чушь, нутак относитесь к этому как к фольклору, как к небывальщине, как к шутке,наконец.
И вот с этим-то гороскопом вышел у нас передсамым Новым годом прокол. Сделали мы чудный новогодне-рождественский номер —