падает взором на маленькую изящную икону, которую иконописец предназначал своейматери ко дню Ангела.
— Хорошая икона, — похвалил владыка.
Но тут иконописец уперся:
— Это родительнице моей, маменьке несравненной кименинам, — скромно произнес он.
Но владыка повторил свое:
— Давай сюда. Как-нибудь разберемся.
И иконочку ту чудную забрал. Иконописец впал ввящее искушение и, как про него стали сказывать в монастыре, “на стену полез”,то есть забросил иконы, а принялся осваивать фреску. Фреску же только со стенойвместе утащишь, так что никакого с нее прибытка для стороннего человека. И таклазал иконописец на стену и фреску уже вполне и усвоил, и полюбил, и на владыкуперестал роптать.
А тут у владыки — беда. На Рождество приехали нахутор, близ которого была любимейшая владыкина резиденция, городские. Стали вчесть господского праздника петарды взрывать, устраивать фейерверки и подожгливладычный дом. Пожарные далеко, Бог высоко — сгорел дом дотла. Весь, до самогооснования, как спичка полыхнул да и пал на землю развеваемым по ветру пеплом.Но вот чудо-то — красный угол с иконами да аналой с древней Псалтирьюстоят себе как ни в чем не бывало — целехоньки. Легкий снежок их кропит, звездана них льет голубоватый свет и во всей красе являет их миру. Тут владыкусуеверие пробрало, кто-то ему сказал, может, из лести — видно, святой человеквсе это устроил, владыка, — полагая, видно, что это он сам себе все тутприлаживал, и надеясь этим ему угодить. А это — иконописцевых рук дело. Ну,владыка, по всей видимости, и решил, что неплохо бы ему обезопаситьсякапитально — то есть во всех своих резиденциях установить такие красные углы иукрепить стены фресками этого иконописца. Приехал к иконописцу, говорит:
— Хорошие у тебя иконы, молитвенные, и огонь ихне берет, и вода не мочит.
Иконописец прослезился, подумал, что владыка,может, умягчился, просветился, дух кротости тронул сердце его, милосердие в немприоткрыл, умиленный такой, пресветлый. Может, вразумился он, увидел тщетностьсвоих былых попечений — вон оно, имущество-то, как ветошь сгорает водночасье, а Бог — вечен. Может, думал, к особой духовности он повернулся.Постояли они так друг против друга, как брат с братом — оба ведь монахи, иноки,жители иного мира, посмотрели друг другу в глаза. Минута такая трогательная,торжественная. А тут попугай этот из клетки:
— Берегись, попка, владыку! Грабеж! Грабеж!
Владыка услышал, побелел, позеленел, благость снего сразу вся спала, напрягся он, спрашивает:
— Что это у тебя за супостат такой, кто егонаучил таким мерзостям?
А попугай в ответ:
— Грабеж! Грабеж! Владыка! Берегись!
Ну, владыка откашлялся, огляделся, увидел, чтонесолидно ему откликаться на злобствования неразумной твари, которая, по грехамчеловеческим, всуе мятется, и сухо так говорит иконописцу:
— Хотел я тебе почетное задание дать в главнойепархиальной резиденции, но, вижу, ты пока недостоин. Тварь бессловеснуюругаться научил, бесословить… Вот покайся, помолись, исправься, тогда, может,ты и сподобишься получить от меня приглашение. А пока и не проси, и нерассчитывай ни на что!
С тем и укатил, величавый. А иконописецвозблагодарил Господа и воссел с христолюбивыми друзьями славить Господа и питьвино, потому что оно веселит сердце человека.
На такой торжественной ноте закончил свойрассказ Дионисий.
— Так что может Господь и через неразумную тварьучинить свое святое заступничество! — вывел он.
Все воззрились теперь на Клима Никифоровича.
— Как, и я должен поведать? — испугался он.
— Давай, Никифорович, — повелительно кивнулИустин.
Никифорович задумался, возведя очи горе.
— Вам какую? — наконец вопросил он, —мистическую или игровую?
— Конечно, мистическую, — откликнулся игуменИустин. — Какие уж тут игры?
Ну, значит, так, — начал Никифорович. —Мистическая. Про черного кота.
Был у меня черный кот. Звали его, как фараонаегипетского, Рамзес. Жена души в нем не чаяла — умный был, рассудительный икакой-то мистический. Смотрит так, словно все про нас с женой знает — мудростькакая-то египетская в глазах. Из дома никуда не отлучался. Солидный, степенный.Сам ласкаться никогда не придет, выжидает, когда ты его позовешь. Вкушает пищус достоинством, не торопясь, не чавкая. Вот таким макаром, Господи Боже мой.Уехали мы с женой как-то в санаторий, а соседу дали ключ, чтобы приходил котакормить. Живем в санатории день, живем два, живем три. А жене неспокойно.Мается она — как там кот. Наконец, приснился он ей. Она говорит:
— Ой, не могу, надо домой ехать, что-то неладноетам с Рамзесом.
Я говорю:
— Что ж неладное? Сосед его там кормит самымлучшим. Покой у него дома и приволье. Пусть от нас отдохнет.
А она:
— Нет, надо, Никифорович, ехать. — В общем,выпроводила она меня: — Съезди, — говорит, — на денек, проведай кота и опять комне.
Поехал. Вхожу — в доме порядок, все на своихместах, а кота — нет. Стал я его кликать, искать, шкафы открывать — нет какнет. Отчаялся — чуяло женское сердце беду. Сел на кухне на табурете,расстроенный, вот таким макаром, Господи Боже мой, отчаиваюсь. И вдруг вижу —из-под кухонного шкапика кусочек черного хвоста выглядывает, самый кончик.Полез я с радостью под шкаф — точно: там черный кот забился, лежит, глаза втемноте горят. Я его кое-как достал, на руки взял, только гляжу: черный кот, дане тот. Не тот — и все. И тоже черный. Наш был выхоленный, аккуратненький, аэтот — хоть и в два раза больше, огромный такой, но весь облезлый, тощий, зубыстрашнейшие, клыки желтые, и перха какая-то с него сыплется, и мокреть по всейспине — вроде парши. Смотрит на меня этот кот-оборотень и страшным хриплымголосом пробует мяукать. Вот таким макаром, Господи Боже мой. Жуть меняохватила — как так, оставляли мы одного кота, а тут другой. Побежал я к соседувопрошать. А сосед отнекивается:
— Нет, — говорит, — это самый ваш кот и есть.
И ни с места. Как так? Вернулся я домой, сталснова кота рассматривать с разных сторон и явственно увидел, что это совсемдаже другой, абсолютно нечеловеческий кот, может быть, даже хищный, потому какогроменный, облезлый и с клыками. Вынес я его на улицу, по всем подъездампоразвесил объявления: “Пропал прекрасного вида домашний черный кот Рамзес. Ктонайдет и вернет хозяевам, получит большое вознаграждение”. Через полчаса мнезвонок:
— Поздравляем: ваш котик нашелся. Он в подвале.Когда можно зайти за вознаграждением?
Зашли, я вознаградил, показали мне подвал, полезя в него, в темноте глаза горят, мяуканье слышится, хриплый голос. Поймал якота, вынес его на свет — тьфу, а это опять тот перхатый. Выпустил я егообратно в подвал, где он, видно, подыхать задумал, и пошел домой. Тут опятьзвонок:
— Вы котика искали? Мы нашли. А какоевознаграждение?
Я отдал вознаграждение, меня повели в подвал,оттуда вновь выглянули безумные, уже бесцветные глаза: что вы меня беспокоите?Что вам от меня надо? Я вернулся домой. Опять звонок:
— Ваш черный котик?
Я спросил:
— Где, в подвале?
Бросил трубку. Наконец, около полуночипозвонили, сказали:
— Нет, не в подвале. Он тут, мы держим его наруках, пушистый.
Не веря уже в удачу, я выбежал на улицу. Женщинадержала в руках нечто, завернутое в тряпку. Я вознаградил, развернул — там быламаленькая черная кошечка с белой грудкой. Я подумал даже — не взять ли еевместо Рамзеса, но все-таки выпустил ее в снег. Отчаявшись, обошел вокруг дома,все звал:
— Рамзес, Рамзес!
Зашел в соседний двор, перешел через улицу кпалисаднику, покричал: никого. Вот таким макаром, Господи Боже мой! Решилвозвращаться домой. И вот тут, наконец, НА ПЕРЕКРЕСТКЕ ЧЕТЫРЕХ ДОРОГ ко мнеподошел странный заросший щетиной человек. Бродяга, должно быть, такойоборванный у него вид, такие затравленные бегающие глаза. Он подошел и спросил:
— Не хотите ли купить у меня кота?
Я даже испугался, такой безумный был весь егооблик, так зловеще звучал вопрос. И тут он вынул из-за пазухи моего кота.Сомнений быть не могло — это он, Рамзес.
— Сколько? — стараясь особенно не выявить своейрадости, спросил я.
— Рубль, — ответил он. — Всего рубль.
— Возьмите, вот у меня трешка! — протянул я.
— Нет, — ответил он. — Мне нужен рубль, ничегобольше.
— Но у меня нет, возьмите три.
— Нет, или рубль или ничего.
Я полез в карман, там было много мелочи, я сталсобирать серебро.
— Нет, — прервал он меня. — Рубль целиком илиничего.
И отвернулся, чтобы уйти, унося моего кота.Наконец я добрался до кармана брюк и там нащупал крупную серебряную монету —рубль.
— Гражданин, — нагнал я его. — Вот, берите,давайте сюда кота.
Он взял деньги, хмыкнул, положил их в карман ибыстро удалился. А я принес кота домой и дал телеграмму жене, что кот жив и здоров.Вот таким макаром, Господи Боже мой. Вот и все.
— Как все? — обиделся Иустин-наместник. — А гдеже мистика?
— Вы не поняли? — удивился Никифорович.
— Нет, — вздохнул отец Дионисий. — Кот пропал инашелся. Сплошной реализм.
— Так это же лукавый его мне продал! Такоеповерье — надо найти черного кота и продать его в полночь на Святки наперекрестке четырех дорог за рубль. И этот рубль будет неразменным. То есть тыего тратишь, а он прибывает. Вот таким макаром, Господи Боже мой! Что, незнали?
— Ты все перепутал, Никифорович, демонолог! —засмеялся Лазарь. — Не лукавый продает кота, а он его покупает. Поэтому-то ирубль его — неразменный. Иначе зачем простому смертному отдавать лукавому свойнеразменный рубль ночью, на перекрестке, за своего кота?
— Действительно — зачем? — удивился Никифорович.