— Так это он, что ли, принял меня за черта?
— Выходит, он. Еще и ругал тебя, должно быть,когда потратил твою монету, а она не возобновилась, — вздохнул отец Иустин. —Но в чем же поучение?
— Поучение? — Никифорович захлопал глазами. — Незнаю, вам видней, вы — наместник.
Иустин пожал плечами:
— Лазарь, может, ты растолкуешь?
— Изволь. Мораль в том, что если не вступать вконтакт с нечистой силой, а заниматься своим делом, то она тебе и не повредит.Вон Никифорович — добыл для жены любимого кота и утер ее слезы. А если бы онвовремя разгадал эту чертовщину с перекрестком четырех дорог и с неразменнымрублем, то, может, кот представился бы ему каким-нибудь оборотнем и причинилему много бед.
— Он и так причинил, — грустно вздохнулНикифорович. — Потому что, оказалось, пока я за этим котом ездил, жена всанатории завела себе друга, а у него на шерсть аллергия. И кот ей непонадобился. Квартиру себе отсудила. Вот таким макаром...
— Так все же хорошо, вы же теперь в монастыре, —Лазарь попытался было эту историю тут же и перетолковать на другой лад, но часбыл уже поздний, и поэтому все махнули на его новую экзегезу рукой,согласившись, что и прежняя была вполне хороша: делай то, что возложено на тебяБогом, и в диалог со злом не вступай…
II.
На следующий день я твердо решила уехать домой —ну сколько же здесь сиднем сидеть, карауля дом? Позвонила с утра пораньше моемумужу в Москву — он недовольно заметил, что мои каникулы изрядно подзатянулись.Не понимает он, с чем я тут сражаюсь, за что бьюсь. Да, может, этот дом —какой-нибудь будущий монашеский скит, может, когда к власти вновь придутбезбожники, разгонят монастыри, только тут и возможно будет создать потайнуюмонашескую обитель! Может, только тут и услышишь акафист!..
С другой стороны, раз этот бандит не появился вназначенный день, может, он и передумал встречаться здесь с друзьями иродственниками, может, другое место нашел для встреч? А кроме того, моидружественные монахи обещали о нас молиться, а Никифорович так даже сказал, чтобудет каждый вечер к нему подруливать и, если что не так, даст знать вмонастырь и оттуда прибудет целая группа дюжих послушников и паломников. Ну инаконец Мурманск вызвался “держать руку на пульсе” и в случае чего призватьсвоего кума — “мента”. Даже матушка Харитина согласилась подходить к дому изаглядывать в окна, нет ли там каких безобразий. А соседка Эльвира успокоилатем, что “кто-кто, а она первая заметит что-то неладное и забьет тревогу”. Такчто все у меня в Троицке было “схвачено”, повсюду были расставлены моисоглядатаи и защитники. Да, было у меня такое сомнительное свойство — всехокружающих втягивать в бурный водоворот моей жизни. Еще и матушка Харитиназабежала перед самым моим отъездом:
— У меня тут Валя одна живет — паломница: девкаположительная, дюжая и решительная. Говорит — надолго приехала. Хочешь, поселиее у себя, все будет спокойнее.
Привела она эту паломницу — суровая, строгая,решительная. Такая не спасует и перед бандитами... Прямо так и сказала:
— А я их не боюсь — Бог не любит боязливых. Я их— крестным знамением, вот так, вот так.
И она четкими фиксированными движениямиперекрестила вокруг себя воздух. Но особенно меня успокоило то, что онаоказалась преподавательницей сопромата в каком-то техническом вузе, то есть,значит, была большим знатоком ухищрений любого сопротивляющегося материала.
— Я могу здесь жить долго — хоть до первойнедели февраля. Сейчас же каникулы, — добавила она.
Я отдала ей ключи, показала, где спрятанызапасные — в старой галоше, а галоша в бочке для воды, а бочка для водыперевернута и стоит у входа. Пошла попрощаться с монахами. Призвала к себеАнгела-хранителя и — домой.
Жалко, конечно, покидать этот дом — обительлучших дней. Увижу ли я его вновь? Не сожгут ли его пьяные мужики, не растащатли по камушку? Каждый раз, уезжая, смотрю на него так, словно вижу в последнийраз... Но что делать?
Из Троицка ехать надо сначала на автобусе дообластного центра, потом — вечерним — девять тридцать — поездом до Москвы. Норешила я поехать загодя, чтобы купить купейный билет и успеть в мастерскую, гдеизготавливают железные двери и решетки на окна, прицениться и договориться, чтоя приеду через пару месяцев и воспользуюсь их услугами. Обовью дом железнымипрутьями, посажу его в клетку, запру, как сокровище, на замки. Пока стояла вкассе за билетами, очередь со всех сторон атаковал какой-то бомж: шапка-ушанкас одним опущенным ухом, ручищи красные: “Подайте Христа ради!”.
Голос его был заунывный, надтреснутый ипротивный, интонации стилизованные:
— Сами мы не ме-е-стны-е-е.
Но ради Христа я всегда подаю. Полезла в сумку,достала, похлопала его по плечу. Он обернулся... Лицо его вытянулось сначала вдлину, потом — в ширину, потом — сжалось в комок. Он втянул голову в плечи…
Это был Ваня Шкаликов. Ваня Шкаликов — мойбывший студент. Ваня Шкаликов — молодой поэт... Мы еще писали ему всеминститутом в милицию характеристику, что он — надежда России и его нельзясажать. Я сама составляла эту бумагу, украшая ее цитатами из отечественнойсловесности: “Поэт в России больше, чем поэт”, а также “Поэт всегда прав”...
— Вот, — сказал он, виновато хлопая голубымиглазами и топорща рыжую клочковатую бороду, и развел руками, — докатился... Былнепутевый, а стал совсем пропащий...
И утер слезу.
...Он все время вляпывался в истории. Если онехал в электричке, то его обязательно кто-нибудь убалтывал, подпаивал, обчищали усаживал в поезд, идущий в противоположном направлении. Но и оставшись безденег, без пальто и без документов, он потом, сияя невинными голубыми глазами,уверял, что это были “хорошие, интересные такие парни-попутчики”.
— Я им читал стихи — им нравилось.
Если он шел пешком, к нему обязательнокто-нибудь приставал и, бывало, побивал. Один раз он обнаружил у кромкимостовой черную кожаную папку — видимо, она выпала из только что отъехавшеймашины. В папке были документы, анкеты, была и визитная карточка на имякакой-то женщины. Он позвонил по указанному телефону, назвал имя и сообщил, чтонашел черную кожаную папку. Женщина эта несказанно обрадовалась, спросила,сколько он за нее хочет. Он удивился и сказал — ничего, просто вернуть. Она,тем не менее, пообещала его отблагодарить и назначила встречу у метро. Ваня ейтщательно себя описал и отправился выполнять долг честного человека, держапапку перед собой. У метро к нему подошли два бугая, попросили пройти с ними кмашине, где его и отблагодарит хозяйка. Он с радостью пошел. Они завели его водвор и так избили, что его лицо весьма долгое время представляло собой сплошнойкровоподтек. Но Ваня переживал не из-за этого, он недоумевал — за что?
А если его никто не бил, то он все равно попадалв какую-нибудь переделку. Один раз — в уличную перестрелку, правда, осталсяцел, другой — в автомобильную аварию: прямо перед ним автомобиль врезался встолб со знаком перехода, и столб упал возле Вани, лишь едва его не задев. Ядаже не знаю, почему с ним такое случалось… Вид у него был вполне мирным,манера — благодушной. Сам он объяснял это тем, что над ним тяготело родовоепроклятье, и поэтому он — непутевый, то есть “нет ему пути”. Но на самом деле,если приглядеться, он сам был какой-то, что называется, дурной: помани егопальцем — он пойдет за тобой, не спрашивая куда. Просто из “интереса жизни”. Акроме того — раз ты его куда-то ведешь, значит право имеешь. Ваня любилподчиняться, он уважал любую власть, он считал ее “рукой судьбы”.
Пошел как-то раз в гости к сокурснице, а там унее — дым коромыслом, благовония курятся, люди в красных накидках, музыкавосточная... Она сама — тоже вся в пурпуре и с кровавой точкой во лбу.
— Ты чего это? — рассмеялся он, указывая ей налоб.
Но она только приложила палец к губам,прошептала: “Подставь лоб”. Он думал, что она ему тоже поставит на лоб такую жеточку, но она помазала его серой, покропила какой-то кисленькой водичкой,провела в комнату. Там было много народу, все сидели по-турецки, глядя куда-тов область собственного пупка, а в середине на журнальном столике возвышалосьчерное изваяние, злобное такое и страшное, длинный язык свисал, на шее ожерельеиз человеческих черепов, в двух руках — человечьи головы, а в двух других— меч и нож. Ваня рассматривал его и поражался, а сокурсница с индийской точкойпроизнесла:
— Поклонись. Это богиня Кали.
Он поклонился.
Она сказала:
— Съешь яблочко. Это богиня тебе посылает.
И протянула ему сморщенное недопеченное яблоко.Он съел.
— Опять поклонись ей. Ты теперь — ее.
И вот Ваня с интересом рассказывал эту историю ивесьма дивился, когда узнавал, что он, оказывается, прошел инициацию в сектубогини смерти.
Я отвезла его к подмосковному священнику, потомучто Ваня был как-никак христианин, и тот его поисповедовал, наложил епитимью ипоселил у себя возле храма. Хорошо — лето, каникулы, живи, молись, радуйся,пиши стихи! Священник такой хороший — сам бывший писатель.
— Ваня, — сказал он, — тебе нельзя от храма — ниногой. Пропадешь ведь. Это точно про тебя сочинили: “Ваня, Ваня, простота,купил лошадь без хвоста”. Лучше бы тебе — прочь из Москвы, от всей этойлитературной среды. А вообще-то тебе нужна крепкая рука. Хозяйка тебе нужнаволевая, положительная. Одним словом, спасет тебя разумная жена.
Ваня улыбался и согласно кивал.
Хорошо жил Ваня у этого батюшки — жаль только,недолго: пришла ему весточка, что отчим собирается ему подарить “запорожец” ипросит приехать для оформления документов к нему в Опочку. А поскольку этототчим всю жизнь его ненавидел и гнал, настраивая против Вани его мать, то этовыглядело еще и как шаг примирения.
Священник ему и говорит:
— Ваня, зачем тебе “запорожец”? Сиди здесь, наместе, не рыпайся, опять попадешь в беду, опять получишь лошадь без хвоста...
Но Ваня сказал:
— Да я только туда и обратно: “запорожец”заберу, буду для храма в нем свечи и книги возить.
И уехал.