– На районе, короче, – с лёгкой улыбкой произнёс Илюха.
– Ну, в общем, да, – кивнул я, хотя очень не любил эту формулировку.
– Короче, Вася, – собеседник серьёзно взглянул мне в глаза. – Если хочешь, в субботу приходи к нам на поинт.
– Куда?
– На поинт, – повторил Илюха, словно это было нечто само собой разумеющееся.
– А, на поинт, – произнёс я, словно сперва не расслышал, а теперь понял, что имеет в виду мой новый знакомый.
– Собираемся на ЧП, – продолжил он. – Вообще, в час, но ты лучше подходи после двух. У фонтана или где-то в окрестностях.
– После двух на ЧП, у фонтана или в окрестностях, – кивнул я. – А как туда добраться?
Илюха улыбнулся, словно я задал совершенно тупой вопрос, и поспешил подтвердить это, сказав:
– ЧП – это Чистые пруды.
– А, ну, конечно, – я постарался выдавить из себя улыбку, хотя чувствовал себя в этот момент законченным идиотом.
– Ну, значит, договорились, – констатировал Илюха. – Тебе куда?
– Мне? К метро, – я указал в направлении Пушкинской площади.
– А мне туда, – Илюху кивнул в сторону Большой Никитской. – До субботы.
Он протянул мне руку, и на этот раз я совершил панковское рукопожатие более успешно, чем в первый раз. Смотря вслед этому парню, я осознал, насколько жалко я выглядел на его фоне. Он выглядел настолько крутым, уверенным в себе, а я – таким глупым и беспомощным. Но всё же этот парень был первым человеком, который отнёсся ко мне по-человечески, не жестоко и не с презрительным снисхождением, – он разговаривал со мной на равных, и за одно это я был благодарен ему.
Я шёл по Тверскому бульвару, ощущая эмоциональный подъём: я уже предвкушал, как в субботу пойду на Чистые пруды, как познакомлюсь там с компанией, которая станет моей новой семьёй. Я думал, что скажу им во время знакомства и как себя поведу, если кто-то вздумает задеть меня или посмеяться надо мной.
Я шёл по Тверскому бульвару, наблюдая за пожелтевшими листьями, устилающими землю: осень вступала в свои права, без компромиссов вытесняя тёплое московское лето. Я знал, что за осенью грядёт зима, снег, лёд, крещенские морозы, когда от холода порой сложно открыть глаза из-за слипающихся на морозе ресниц. Но вместе с тем я твёрдо знал, что какой бы лютой не оказалась приближающаяся зима, затем непременно наступит весна, которая растопит даже самые крепкие льды, и ничто её не остановит.
Казалось бы, ничего в моей жизни не изменилось в тот день: я был всё тем же шестнадцатилетним Васей, который дома получал пиздюлей от нежного отчима, а в школе – тройки по физике.
Заходя в полный народом вагон метро на станции Пушкинская, я возвращался на Светлогорский проезд – к своей жизни, полной страданий, унижений и отвращения к самому себе.
За те несколько часов, что меня не было дома, ничто не изменилось ни в людях, живущих вокруг меня, ни в их ко мне отношении.
И всё же я возвращался в совершенно ином состоянии духа: возвышенном, уверенном и возбуждённом. У меня появилась надежда снискать расположение и симпатию Илюхи и компании, в которую он меня пригласил. У меня появилась цель: во что бы то ни стало прийти в субботу на Чистые Пруды.
Вспоминая короткую прогулку от Арбата до Никитских ворот, я чувствовал себя свободно и радостно до тех пор, пока в моё сознание не вторглась реальность в виде машины Игоря, припаркованной перед домом. Принадлежавший отчиму автомобиль напомнил мне об избиении, и впервые с того момента, как я вышел на старый Арбат, я ощутил боль в тех местах, куда пришлись уроки хороших манер.
Растеряв почти весь задор, я ехал на девятнадцатый этаж, облокотившись на одну из засранных стен убогого лифта, а поднявшись, около трёх минут стоял перед дверью, прежде чем вернуться в квартиру.
Было около восьми часов вечера.
На кухне работал телевизор.
«Значит, ужинает!» – возликовал я и, сняв ботинки и куртку, устремился в комнату, где я спал, ел и прятался.
– Ты где был? – вопрос мамы, вышедшей в коридор из спальни, застал меня врасплох, когда я уже взялся за дверную ручку и до спокойствия оставалось каких-то полметра.
– Гулял, – отозвался я.
Больше всего мне в этот момент хотелось скрыться в своём убежище, пока Игорь меня не увидел.
– С кем? – требовательно спросила мама.
– С друзьями, – солгал я, чтобы скорее отделаться от неё.
– С какими?
– С Филиппом и Яшей Алфеевым.
– Где?
– В парке.
Разговор был исчерпан, но мама явно не была удовлетворена лаконичностью моих ответов. Это был один из тех случаев, когда она решала поиграть в заботливую мамашу. Я с удовольствием бы отказал ей в этом удовольствии, но боялся, что, если поведу себя невежливым образом, Игорь решит ещё раз объяснить мне правила хорошего тона наиболее доходчивым образом.
– Как дела в школе? – наконец спросила мама. Когда спросить было нечего, она всегда начинала говорить об учёбе. Эту тему я старался не поднимать, чтобы не проверять, выслушаю я за очередную двойку по физике лекцию или просто огребу пиздюлей. – Домашку сделал?
Я сделал домашнее задание, едва только пришёл из школы, однако прекрасно знал, что если скажу об этом, мама захочет его проверить и, возможно, решит сделать это в спальне, показывая Игорю, что это она решает, могу я туда входить или нет. Одной серии ударов на меня вполне хватило, и потому я ответил:
– Нужно кое-что доделать.
– То есть не сделал? – возмутилась она. – Время: девятый час, а ты даже не приступал! Никакого компьютера ближайшую неделю!
Я знал, что будет именно так, но альтернатива в виде Игоря пугала меня намного сильнее.
Я не рассказывал маме, что уже год, как перестал интересоваться компьютерными играми: это было удобно, ведь она, как любая мать мальчика-подростка, пребывала в убеждении, что видеоигры составляют существенную часть моей жизни, а следовательно, лишение их будет для меня серьёзным наказанием. Чтобы избежать наказаний реальных, обычно сопровождаемых применением грубой силы, я не спешил раскрывать свои карты. Смиренно приняв положенную мне кару, я отправился в комнату.
Оказавшись один, я ощутил укол совести из-за того, что соврал.
Вернувшись из школы на следующий день, я обнаружил, что моя замшевая куртка валяется в коридоре. Судя по следам сорок четвёртого размера, на куртку несколько раз случайно наступили, когда выпинывали её из прихожей.
Дверь в мою комнату была открыта.
У противоположной стены – там, где пару лет назад рассыпались осколки ангела, – валялись мои ботинки. Пятно на обоях зафиксировало точку, куда они прилетели.
Взяв в прихожей щётку для одежды, я аккуратно почистил куртку от следов башмаков и повесил её у себя в шкафу. Мне был прекрасно ясен посыл: Игорь был слишком взбешён от моего присутствия в своём доме. Он испытывал бешенство оттого, что был вынужден сосуществовать со мной в одном пространстве, однако он не мог велеть мне убираться: мне было шестнадцать лет, и он не имел права выставить меня из дому. Игорю было неприятно любое напоминание о моём присутствии, будь то куртка на вешалке или ботинки в прихожей. Это был его дом, и я молча подчинялся правилам, которые постоянно менялись.
Возможно, отчим хотел сделать моё существование невыносимым. Ему бы это вполне удалось, если бы не ребята из детского дома, которых я каждый день встречал в школе. После истории, рассказанной Андрюшей Савельевым, я понимал, что живётся мне просто шикарно: у меня была своя комната, где был телевизор и даже персональный компьютер, били меня крайне редко, никто не пытался отнять или украсть у меня мои вещи, никто не заставлял просить милостыню, чтобы отдать деньги старшим товарищам. Я жил в тёплом доме, где меня кормили, обували и одевали в новую одежду, которая была мне по размеру и куплена в магазине.
Мои родители не были уголовниками, наркоманами или алкоголиками. И пускай Игорь меня не жаловал, я знал, что мама, пускай и по-своему, но всё же любит меня. Кроме того, у меня был дядя Гриша, который давал мне надежду, что моя жизнь изменится к лучшему.
Словом, какой бы фокус ни выкинул Игорь, он всё равно не смог бы переплюнуть «паханов» из детского дома.
Кроме того, несмотря на всю свою сердобольность и чуткость, я был безумно жесток. Взять хотя бы моё общение с Андрюшей Савельевым, особенно после его исповеди. Нельзя сказать, что я не ведал, что творил, – мне было прекрасно известно, что поступаю я, как свинья. Но, зная это, я всё равно издевался над одноклассником.
И когда Игорь совершал очередной акт насилия над моей личностью, я стоически переносил это с христианским смирением, поскольку знал, что заслужил наказание, и принимал издёвки Игоря как искупление за грехи.
Так в моём понимании осуществлялся круговорот насилия в природе.
В пятницу, после школы, я поспешил зайти домой, чтобы… да кого я обманываю? После школы я всегда шёл сразу домой, хотя бы чтобы переодеться и сбросить рюкзак, поскольку выход с территории школы находился в ста метрах от подъезда, где я обитал.
Я был обычным мальчиком, которому не слишком повезло с родителями. Шутка ли, – до одиннадцатого класса я не прогулял ни одного урока. По утрам я шёл в школу, а оттуда – сразу домой, где делал домашнюю работу, обедал в случае, если горизонт был чист и трапезе не угрожали враги, а потом имел возможность заниматься своими делами, которых было не так уж много: чтение, музыка, фильмы по телевизору и прогулки на улице.
Я был не из тех, кто, приходя домой, бросает рюкзак, скидывает школьную форму и бежит гулять со своими приятелями. Следует начать с того, что дворовые приятели были мне всегда только приятелями: не друзьями и даже не товарищами.
Общался я в основном с одноклассниками, однако дружить с ними по-настоящему я не мог. Среди них никого я не мог бы назвать родственной душой. И Филипп, и Яшка Алфеев, и Женя Симонов были в общем-то неплохие ребята, однако в их обществе я не чувствовал себя совершенно комфортно. Хотя по сравнению с радушием моего отчима любое общение покажется тёплым и задушевным. Омар Хайям говорил «уж лучше голодать, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало».