– Таким образом, – подытожил я, – прозвище Бармалей у меня уже больше десяти лет.
Я не стал уточнять «двенадцать», чтобы Настя не узнала, сколько мне на самом деле.
– А ведь Василий – очень красивое имя, – задумчиво заметила она.
– Если тебе так больше нравится, можешь звать меня Василием, – великодушно позволил я. – Но друзья зовут меня Бармалеем.
В этот момент я вспомнил, что у меня нет настоящих друзей, с другой стороны, именно здесь я надеялся их найти.
– Но ведь мы с тобой не друзья, – улыбнулась Настя, закуривая сигарету, и синева её глаз сверкнула в пламени зажигалки.
Я не знал, что ответить, а моя собеседница рассмеялась, увидев моё замешательство. И столь искренним, добрым и располагающим был её смех, что я улыбнулся так широко, словно хотел достать кончиками рта до ушей.
– Ну и чем ты занимаешься, Василий? – спросила она, закончив смеяться.
– Просто решил развеяться, – ответил я и, поняв, что от меня ждут другого ответа, добавил, – а вообще, – учусь…
Она улыбнулась. Я испугался, что она спросит, где именно, и мне придётся срочно придумывать что-нибудь убедительное, чтобы не сказать, что я учусь в школе. Но она не спросила.
Вместо этого она поинтересовалась, какую музыку я слушаю. В детстве, живя у бабушки, я слушал многочисленные аудиокассеты, которые покупал дядя Гриша. В основном, это были рок-н-ролл шестидесятых и динамичный рок восьмидесятых. Переехав к маме, я какое-то время уничтожал свою личность попсой, которую слушала она, однако последние несколько лет музыкальное самоуважение взяло верх, и у меня в комнате начало играть «Наше радио». Я назвал несколько групп, которые часто звучали в эфире, и она кивнула, как бы удовлетворённая ответом, а затем спросила:
– Только отечественное?
– В основном, да, – кивнул я и тут же поправился, – хотя мне очень импонируют такие группы, как Ramones, AC/DC и Iggy Pop.
– Ramones – хорошая группа, жаль, что их больше нет, – заметила она.
– Думаю, если бы они сегодня собрались и отыграли концерт, получилось бы зажигательно, – с видом знатока произнёс я.
Она рассмеялась.
В то время я понятия не имел, что участники этой группы к моменту нашего разговора уже успели благополучно преставиться, но Анастасия сочла мои слова остроумной шуткой.
– А у AC/DC какой любимый альбом?
В этот момент я почувствовал себя на экзамене.
Какой у меня любимый альбом? Да я целую вечность не слушал их песен, – едва ли я мог бы вспомнить хотя бы пять их композиций, не говоря уж о названии пластинки. Тем не менее я сделал уверенный вид и безапелляционно заявил:
– Highway to hell.
Она кивнула.
– Да, братья Янги умеют жечь, – согласилась она.
– Словно черти, – подтвердил я. – Но и голос у него необычный?
– У кого именно?
– У Ангуса Янга, конечно.
– Да, вот только он не поёт, – заметила Настя.
Я снова сел в лужу, но отступать было поздно.
– А как же TNT?
– Разве что oi, oi, oi, – ответила она. – А поёт-то её Брайан Джонсон.
– Действительно, – согласился я, возможно, чуть более поспешно, чем следовало.
Постепенно начали подтягиваться и другие ребята: Оля, двоюродная сестра Ленор, рокер по имени Дима или Гибрид, и ещё несколько парней и девчонок, с которыми я толком в тот день не познакомился. В какой-то момент алкоголь кончился, и возникла необходимость отправить гонцов к магазину. Илюха предложил мне составить ему компанию, Настя решила пойти вместе с нами, так как ей нужны были сигареты. Ребята скинули денег, сколько у кого было, и мы зашли в продуктовый магазин, где нас встретила стереотипнейшая продавщица: средних лет, полноватая, крашеная в блондинку женщина с ужасной косметикой и столь дородными мешками под глазами, что в них запросто можно было сложить все наши покупки. Илюха попросил у неё пять бутылок портвейна «777», три двухлитровые колы, три нарезных батона и пачку майонеза. К этому Настя попросила три пачки сигарет: одну для себя и две для компании.
Вернувшись к друзьям, мы откупорили одну из бутылок портвейна и пустили её по кругу, словно заздравную чашу. Кто-то пил портвейн в чистом виде, кто-то запивал его колой. На свежем воздухе у нас разыгрался аппетит, и в ход пошёл хлеб с майонезом. С утра я не позавтракал, поскольку, когда я собирался уходить, на кухне был Игорь, а мне было важно начать этот день без скандала. До тех пор мне ещё не приходилось есть хлеб с майонезом, но каким же он оказался вкусным! Я чувствовал себя древним греком, вкусившим амброзию: свежий хлеб, приправленный майонезом, словно обволакивал мой желудок, и неприятное урчание, которое давало о себе знать последние сорок минут, мгновенно исчезло.
– Бармалей, будешь мишки-гамми? – обратился ко мне Илюха.
– Какие мишки? – спросил я, хотя мне было наплевать, – сейчас я готов был выпить всё, что угодно.
– Мишки-гамми, – повторил мой товарищ. – Это народный чистопрудный коктейль. Сейчас я научу тебя его готовить.
Коктейль оказался прост: в наполовину опустевшую бутылку колы наливали портвейн (аккурат влезала одна бутылка), затем бутылка закрывалась, коктейль взбалтывался и был готов к употреблению.
Мне, как новичку в этом деле, Илюха предложил первым отведать чудесного нектара. На вкус он оказался весьма сладок, и я, можно сказать, с первого глотка пристрастился к нему. Мы с Илюхой и Гибридом беседовали обо всём на свете, пили мишки-гамми, и я почувствовал, что начинаю пьянеть. Изредка я поглядывал на Настю, её огненные волосы сразу бросались в глаза: вместе с Ленор и Олей они сидели на камне у фонтана, курили и говорили о чём-то своём. Мне чертовски захотелось подойти к ним, но Гибрид нашёл во мне благодарного слушателя, и обрывать его было бы очень невежливо с моей стороны.
Мы продолжали пить, изредка закусывая хлебом и майонезом чистый портвейн, «мишки-гамми», «Виноградный день», пиво и водку, которые материализовались после прихода новых членов компании. В какой-то момент Гибрид начал петь «Маму-анархию», и я подхватил знакомый мотив: как это часто бывает, отсутствие музыкального слуха мне компенсировало изрядное количество выпитого.
Я знал, что у меня сильный голос, хотя пользовался я им явно не по назначению. Когда мы протянули последний «Папа – стакан портвейна!», я посмотрел в сторону Насти: наши взгляды пересеклись, и вместо восхищения, одобрения или восторга я прочитал в её глазах безразличие.
Господи, как можно было так ступить!
Чтобы избавиться от дурных мыслей, я принял из рук Шрека бутылку дешёвой водки и сделал пару глотков. Затем, чтобы придать своему виду больше брутальности, я отпил ещё.
– Да Бармалей нажрался! – заметил Шрек.
– Я Бармалей! – громогласно провозгласил я. – Я не бываю в говно!
Именно в этот момент мой организм вероломно решил опровергнуть мои слова, и я успел сделать лишь несколько шагов в сторону, прежде, чем водка и всё, что было с ней по соседству, вырвались из моих уст намного красноречивее самых твёрдых глаголов. Остаток дня я провёл в удивительном путешествии между компанией, угощавшей меня выпивкой, и газоном, который я сам угощал выпивкой и частично переваренным хлебом.
В какой-то момент мне захотелось поговорить с Настей, но то ли алкоголь рассеял моё внимание, то ли она трансгрессировала, – так или иначе, её пламенной причёски я не приметил. Раздосадованный этим обстоятельством, я принялся пить ещё больше, и к вечеру представлял собой маломобильный биологический организм, способный лишь блевать и грязно ругаться матом. Сердобольные панки не оставили меня в беде, и Гибрид вместе с Илюхой решили отвезти меня домой. Бравые милиционеры на входе в метро «Чистые пруды» решили воспрепятствовать моему вторжению в столь богоугодное заведение, однако Илюха с Гибридом объяснили, что меня бросила девушка, и я очень сильно расстроился. То ли сила их аргументов, то ли количество денежных знаков, немедленно скрывшихся в кармане куртки сержанта, помогло нам войти в метро. Я назвал станцию метро, и мы сели в поезд. Переходы и дорогу я мало помню. Ребята доехали со мной до самой квартиры, и помогли мне открыть внешнюю дверь и лишь когда я, облокотившись на дверь квартиры Игоря, уверил их, что дальше доберусь сам, они попрощались со мной и ушли. Осознание близости отчима мгновенно отрезвило меня: я вошёл, запер за собой дверь, снял куртку, разулся и прямой походкой прошёл семь метров, отделявших меня от комнаты. Кое-как раздевшись, я рухнул на кровать, завернулся в одеяло и проспал до следующего дня.
Это было удивительно, однако ни мама, ни Игорь не узнали, что, вернувшись домой, я был изрядно навеселе. Я был уверен в том, что неизменно спалюсь, и готовился к неизбежному. Тем не менее, когда я пришёл, никто не обратил на меня никакого внимания. В моём поведении не было ничего необычного: я сразу направился в свою комнату, откуда не выходил до самого утра.
А вот утром наступила расплата за весёлую попойку с панками на Чистых прудах. Похмелья в классическом понимании у меня не случилось: голова не болела, руки прекрасно слушались, и желание выпить пива отнюдь меня не радовало, напротив, стоило мне вспомнить о существовании алкоголя, как к горлу тут же подкатил рвотный позыв, который я с трудом подавил, чтобы не загадить собственную постель. Я прислушался: в квартире было тихо, как в склепе. Выбравшись из кровати, я аккуратно, словно вор, прокрался в сторону туалета. Каждый мой шаг эхом отдавался в ушах, словно я ступал не босяком по паркетному полу, а тяжёлой походкой латных ботинок шёл по гранитной пещере, полной чудовищ. В любой момент я ожидал, что откроется дверь спальни, откуда появится один из демонов, обитающих в этих чертогах, а я смогу лишь сказать что-то нечленораздельное, прежде чем меня вывернет наизнанку прямо посреди коридора. Но дверь оставалась закрытой, и я без приключений добрался до тронного зала, дверь которого скрипнула с леденящим душу негостеприимством. Я вошёл, опустился на колени перед унитазом и поднял крышку. Тишина. «Как бы сделать это потише», – подумал я. Будить всех утробными звуками отчего-то казалось мне не самой благоразумной идеей. Я решил выдавливать из себя яд по капле – словно чеховского раба. Склонившись над унитазом, я открыл рот и… ничего не произошло. Запах не мытого две недели туалета, отбил у меня всякое желание вверять ему то, что я до сих пор ревностно хранил в себе. Я представил вчерашний день: панки, тусовка, виноградный день, портвейн, палёная водка, я вспомнил запах этих напитков, и в тот же момент словно какой-то клапан внутри меня открылся, и водопад отнюдь не столь романтичный, как на пейзажах Тёрнера, извергся из глубин моего существа с неистовой силой. В какой-то момент я понял, что катарсис происходит под аккомпанемент слишком красноречивого оркестра. На секунду я перестал изливать душу в уже изрядно обрызганный унитаз и прислушался. Тишина. Во рту господствовал привкус желчи. Я сделал глубокий вдох и продолжил. Некоторое время я безжалостно расставался со всем, что переполняло меня намедни, пока внутри не осталось ничего, кроме несварения и спутанных воспоминаний. Должен признать, унитаз выдержал гнев моего желудка и радушно принял всё, что я ему вверил. Нажав на спуск, я наблюдал, как улики постыдного минувшего дня спиралью уходят в канализ