Тем не менее, дабы не морозить жопу, я всё-таки надел кальсоны, на них – утеплённые джины (я уже успел к тому моменту украсить их парой нашивок и налепить английских булавок), под балахон с заключённой в круг буквой А я надел свитер, а сверху – «аляску» с нашивкой Punks not dead, закрывавшей дырку. Осенние «гриндарсы» я носил с шерстяными носками, – ботинки немного жали, зато ногам было не так уж и холодно. Несмотря на все стереотипы, в такую погоду я не мог отказаться от шапки: однажды вечером с помощью иглы и красной нитки я превратил обыкновенную «пидорку» в андеграундный головной убор, где было кривыми буквами вышито «No gods, no masters». Примерно так выглядел прикид панка, которому, словно маленькой ёлочке, холодно зимой.
Встретив на поинте Илюху в обществе Ленор и Димки, я не мог не отметить, с каким одобрением на меня посмотрел мой друг.
«Всё-таки не зря я потратил вечер, вышивая эту надпись на шапке», – подумал я.
Илюха был очень увлечён разговором с ребятами, – он рассказывал, как съездил в Питер, где побывал и какие приключения случились с ним в этом сказочном городе. Пока он говорил, я думал, что мне тоже непременно нужно будет съездить в Питер. Конечно же, не сейчас, но как-нибудь потом. Может быть, следующим летом или через год, но это точно нужно будет сделать.
– Слушайте, что-то холодно и народу никого нет, – сказал Илюха. – Давайте затусим у меня.
Его предложение было с радостью принято.
Илюха снимал двухкомнатную квартиру в одном из переулков возле Большой Никитской. Квартира, скажу прямо, не знала ремонта со времён товарища Брежнева – тех времён, когда у Леонида Ильича было только три звезды. И тем не менее это была квартира Илюхи – его собственная квартира.
Конечно, квартира была не его, но зато он мог пойти в душ и стоять под ним, сколько вздумается, мог проводить время в любой комнате, мог когда угодно пойти на кухню и приготовить любые блюда по своему усмотрению, мог как угодно расставлять мебель и даже мог приглашать людей в гости. Здесь не было родителей, не было правил, не было сдерживающих факторов. Здесь он мог быть кем угодно и делать что угодно.
И этот факт не мог не произвести на меня должного впечатления.
За исключением Насти, которую я не видел с того самого вечера, когда потерпел сокрушительное фиаско перед самим собой, все остальные ребята с поинта жили с родителями. Панк-рок был их протестом против тех норм, которые им навязывались. И большинство этих норм было связано с тем, что подросткам, которые начали осознавать свою индивидуальность и исключительность, приходилось мириться со взглядами на этот мир других людей, – и от этих людей зависела жизнь моих товарищей. Человек не может быть хозяином своей жизни до тех пор, пока он не хозяин у себя дома. И если, став взрослым, он продолжает идти на поводу пускай даже у самых близких людей, то тем самым он ставит себя в зависимое положение и незаметно для себя теряет свою индивидуальность, которая естественным путём размывается в нормах окружающей действительности.
Илья был свободен от всех этих частностей, и потому я ещё более чем когда-либо восхитился им.
Мы принесли с собой пару бутылок портвейна, кока-колу, батон хлеба и докторскую колбасу. Разлив портвейн по стаканам, Илюха предложил нам немного перекусить. Оказалось, что у него есть пачка пельменей, которая под наши одобрительные возгласы была пущена в производство.
После обеда, когда по стаканам была разлита третья бутылка портвейна, извлечённая из закромов Родины, разговор плавно перетёк к рассуждениям о государственном устройстве. По большому счёту, это был типичный кухонный разговор – одна из излюбленных забав советского народа. Я неспроста называю наш народ советским, ведь несмотря на изменение флага, герба, идеологии и даже слов гимна (на мелодию, очевидно, уже не хватило усердия), менталитет народа по-прежнему остаётся советским.
Советский народ по-прежнему верит в вождя, по-прежнему не отвечает за своё будущее и по-прежнему ощущает своё превосходство над представителями других наций (знать их для этого вовсе не обязательно). Вообще, чувство шовинизма зачастую присуще представителям «великих народов». Британцы, американцы, россияне – всем присуще смотреть свысока на окружающие цивилизации. «Мы победили во Второй мировой войне!» – скажут вам они все. «Мы имеем великую историю!» – напомнят они. «Мы победили Наполеона!» – скажут британцы и россияне. «Мы – самая могущественная страна в мире!» – ответят американцы. «Мы были самой большой страной в мире!» – напомнят англичане. «Мы – самая большая страна в мире!» – расскажут россияне.
Эти и сотни других подобных аргументов приведут представители «великих народов» в доказательство своей богоизбранности. И каковы бы ни были контраргументы, никто не примет их во внимание, ведь каждому важно чувствовать свою значимость в сравнении с окружающими. Неспроста девизом английской монархии является фраза: Dieu et mon droit[4], пускай она и сказана по-французски.
С другой стороны, чувство превосходства даёт осознание, что иные представители общества (пускай даже все они принадлежат к одному великому народу) странным образом отличаются от подавляющего большинства: носят раздражающую одежду, слушают чуждую советскому сердцу музыку, ведут губительный образ жизни, но главное их преступление – в пугающе кощунственном образе мысли. Это удивительно, но подчас мысли людей оскорбляют намного сильнее, чем их внешний вид, привычки и поведение. Наиболее болезненно румяные домохозяйки и товарищи в кабинетах воспринимают чужие слова, когда они говорятся без смягчающих фраз и обиняков, – в этот момент неприкрытое бесстыдство оскверняет их мировоззрение и хлёсткой пощёчиной колеблет маску благочестия.
Примерно в таком ключе, с перерывами на песни и неправдоподобные истории «из личного опыта», проходила наша беседа. Спустя несколько незаметно пролетевших часов Димка начал собираться и предложил мне вместе дойти до метро. Поскольку в девять я должен был являться домой, я принял его приглашение, и мы, попрощавшись с Илюхой и Ленор (она с нами не пошла), отправились в сторону метро.
– Очень здорово посидели! – сказал я по дороге Димке.
– Да, неплохо, – согласился он.
– Я бы сказал, просто великолепно! Ты знаешь, я рад, что Илюха вернулся.
– Да, Илюха крутой, – задумчиво кивнул Димка.
– Ты чего такой хмурый? – спросил я.
– Да не, всё в порядке.
– Слушай, Дим, – неуверенно произнёс я. – Мы с тобой не так много общаемся и всё такое. Но, может быть, я могу тебе чем-то помочь.
– Спасибо, Бармалей, – вымученно улыбнулся он. – Правда, спасибо, но ты ничем не можешь помочь. Да всё в целом нормально… Так, как оно должно быть.
Остальной пусть до метро мы проделали в молчании.
Следующая неделя, последняя во второй четверти, прошла в контрольных работах и подсчёте успеваемости учеников за полугодие (с десятого класса нам не ставили отметки в четверти). После получения дневника, в котором, по счастливому стечению обстоятельств, не оказалось ни одной тройки, я пришёл домой и задумался.
Была пятница, 28 декабря. Впереди – каникулы, домашнее задание нам не задали. Через три дня – Новый год. А я решительно не знал, что мне делать, чем себя занять в эти каникулы. В нашем районе не было принято уезжать куда-нибудь на праздники. В целом ездить куда-то чаще, чем раз в год, мало кто мог себе позволить. Да я и не думал о том, чтобы уехать, просто не знал, как мне скоротать время.
Разумеется, меня ждала батарея книг: в новом году мне предстояло поступать в университет, и для вступительных экзаменов я должен был одолеть всю программу. Однако это меня совершенно не утешало.
За исключением школы, занятий с преподавателями, чтения книг и попоек с панками, в моей жизни ничего не было. Я не жаловался, потому что у некоторых ребят, я знал, не было и этого. Кто-то, правда, оттягивался в компьютерных играх: многие мои одноклассники с удовольствием реализовывали себя в виртуальной реальности, где могли быть героями, путешественниками, первооткрывателями – одним словом, кем угодно. Но на самом деле это были всего-навсего шестнадцатилетние подростки, которые, несмотря на все коды, патчи и скрипты, ни хрена не знали о жизни. Я не хотел становиться героем в виртуальном мире, я хотел быть героем здесь, но в действительности в те моменты, когда никого не было дома, – на секунду останавливаясь у зеркала в прихожей, я видел в нём человека, который в любой героической истории сошёл бы максимум за персонажа второго плана, эдакого доброго дурачка-неудачника.
Моё романтическое восприятие мира, заложенное многочисленными английскими писателями, произведения которых дарила мне бабушка, не предполагало, что мир – это просто мир, где нет никаких правил, границ и требований. Я смотрел на действительность, как на поле битвы, где я день ото дня терплю поражение. Но если бы я был в реальной войне, мне уже давно пора было принять капитуляцию, а вместо этого я, как солдат Брестской крепости, продолжал вести этот бой – не ради победы, не ради славы, не ради спасения, а просто потому, что так надо.
Мы чувствуем себя бессильными не тогда, когда нас настигают невзгоды, но тогда, когда мы не знаем, что с ними делать и как быть дальше. Ощущение собственного могущества к нам приходит не в моменты покоя, но в часы величайших потрясений, когда мы встаём и крепко держим удары суровой судьбы. В то же время чувство беспомощности присуще всякому, кто не знает своего места в этом мире, не видит своей цели и не знает, как изменить этот мир, если он его не устраивает. Я твёрдо знал, что мне не нравится моя жизнь, но, вместо того чтобы в один момент взять и кардинально её изменить, я стремился добавить в неё моменты, которые могли хоть как-то скрасить моё унылое существование.
И одним из таких моментов должен был стать предстоящий Новый год, но я решительно не знал, что мне делать. Я мог провести Новый год вместе с мамой и отчимом – как и в прошлом году, на время праздника все забыли бы старые обиды и заключили бы новый незыблемый пакт Молотова-Риббентропа.