Этот мужик, появившийся подобно Моисею, разверг незримый проход к спасению. Пройдя меж расступившимся волнами Красного моря, я мог обрести свободу… но четыре человека избивали моего друга, который был уже не в силах сопротивляться.
И вместо того, чтобы, как всякий рассудительный человек, уйти с этим взрослым товарищем, я, с трудом волоча ноги, засеменил к Илюхе.
– Куда пошёл? – спросил Зелем.
– Ребята, – сказал мужик, – я сейчас в милицию позвоню.
Эта фраза была для меня роковой: горцы поняли, что сам мужчина не планирует предпринимать никаких действий и перестали обращать на него внимание.
– Смотри, какой у него флаг! – воскликнул один из этих парней.
– Ты фашист, да? – спросил Зелем. – Чёрный флаг на себя напялил!
– Почему фашист? – удивился я. – Фашисты носят свастику, а это «Весёлый Роджер».
– Ну и как, весело тебе? – вопрос сопровождался очередным ударом.
– Не очень, – уклонившись, ответил я.
Я хотел дать ему в морду, но понимал: если я начну реальную драку, меня начнут бить по-настоящему, и тогда со мной будет то же, что с Илюхой. В итоге я просто закрывал лицо и уворачивался от ударов. Моим противникам было не по душе, что я не даю им достать меня. Один из них сказал:
– Снимай флаг!
– Нет! – ответил я.
– Отдай флаг! – он дёрнул за флаг, и узел у меня на шее развязался.
Горец держал «Весёлого Роджера» с одной стороны, я схватил за него с другой. Он резко дёрнул флаг на себя, а я дёрнул его ещё сильнее.
В этот момент мне в лицо прилетел удар. Потом ещё удар. И ещё. И ещё.
Это был Зелем. Он продолжал наносить удары, а я не мог защититься, потому что обеими руками держался за своё знамя. Если бы я был немного умнее, я, разумеется, отпустил бы «Весёлого Роджера», но эта мысль просто-напросто не пришла мне в голову (очевидно, её к тому моменту уже отбили).
Я не могу сказать, сколько это продолжалось. Просто в какой-то момент друзья Зелема сказали ему, что пора уходить. Флаг отпустили, и я по инерции отшатнулся назад. «Весёлый Рождер», словно, подхваченный лёгким весенним бризом, развернулся и закрыл мне лицо (судя по отпечатку крови, череп пришёлся как раз на моё лицо). Затем знамя пропустило ещё один удар, после чего я увидел, как мои враги уходят в сторону остановки.
Уверенной походкой пьяного моряка я подошёл к Илюхе, – он был весь алый, словно его захлестнули волны Красного моря.
– Ты как? – едва поворачивающимся языком спросил я.
– Нормально, – отозвался он, поднимаясь с земли.
Я дал другу руку и помог ему встать.
– Выглядишь ты, честно говоря, дерьмово, – оглядев его, констатировал я.
– Да, хревовая была идея, – ответил он, оскалив кровавый рот, где четыре передних зуба частоколом торчали наружу.
– Ну извини, – развёл руками я.
– Брата-а-ан, – протянул Илюха, раскрыв объятия.
Несмотря на то, что мы оба были в крови по самые уши, мы крепко обнялись, словно братья, которые не виделись несколько лет.
Я показал Илюхе «Весёлого Роджера», – ещё недавно белоснежный череп окрасился багряными красками, словно после зимы наступила осень и время утратило свой ориентир.
– Пацаны, вы как? – спросил Гибрид. Он стоял рядом с нами. Остальные ребята шли в нашу сторону.
– Спасибо, всё заебись, – я показал ему большой палец.
– Голова не кружится? – со знанием дела уточнил подошедший Шрек.
– Punks not dead, чувак, – я показал ему кулак с оттопыренным мизинцем и указательным пальцем.
– Может, в травмпункт? – предложил Димка.
– Нет, – сказал я. – У меня сегодня день рождения. Мы собирались в бар.
– Ну после такого, – заметил Женя. – Ты точно уверен, что…
– Я считаю, что после такого надо выпить, – отметил я.
– Бармалей – мужик! – заметил Колян.
Я ничего не ответил.
– Ты точно не хочешь домой? – спросил Гибрид.
– Нет, – я покачал головой.
Я был уверен, что самое последнее место, где я хочу оказаться, это вернуться в квартиру к человеку, который меня ненавидит, и женщине, которая жалеет, что не сделала аборт и родила меня. Лучше где угодно и с кем угодно, но только не там.
– На остановку? – предложил Шрек.
– Давайте прогуляемся, – сказал я. – Хочу подышать свежим воздухом.
На самом деле я не хотел идти в ту сторону, куда ушли мои новые знакомые.
Мы обошли мой дом с той стороны, где находилось отделение милиции и пошли вниз – в сторону улицы Василия Петушкова. По дороге все обсуждали случай, который только что произошёл.
– Слушай, они конченые отморозки, – сказал мне Женя.
– Эти твои приятели? – уточнил я.
– Они мне не приятели.
Я промолчал. Все силы, которые можно было бы потратить на выяснение отношений, я потратил на общение с Зелемом и его друзьями: на своих друзей уже просто не хватало энергии.
– Вась, ну ты пойми, – продолжал Женя. – Эти ребята знают меня, они знают, где я живу, где живёт моя семья. Я не мог начать с ними пиздеться.
Я просто шёл по улице и слушал, что мне говорят.
– Бармалей, ты извини, что так вышло, – сказал Гибрид. – Но ты же знаешь, я без очков ничего не вижу, и если бы мы начали драку, а они ударили бы меня в лицо, я мог без глаз остаться.
– Да, мужик, не парься, я понимаю, – ответил я.
– Слушай, Бармалей, ну правда, – сказал Димка. – Их было больше. И нам всем по семнадцать-восемнадцать лет. А им по двадцать два – двадцать три. У нас не было никаких шансов. Другое дело, если бы это были наши ровесники…
– Кто из нас ровесники… – процитировал я песню, которая всё никак не выходила из головы.
Через пятнадцать минут мы дошли до автобусной остановки «Улица Василия Петушкова». Рядом с ней находился продуктовый магазинчик. Ребята заботливо отметили, что нам с Илюхой лучше бы умыться, и на деньги, которые я им дал, купили две бутылки газированной минералки. Стоя у остановки, мы с Илюхой смывали запёкшуюся кровь пузырящейся водой и с вожделением пробовали её на вкус. Вода щипала рот и кровоточащие места, но это было чертовски приятно. Наконец, умывшись, мы сели в подошедший автобус с козырным номером 777, на нём мы, как короли, доехали до станции метро Тушинская.
– Ну что, Бармалей, едем тусить? – весело спросил Колян.
У меня возникло непреодолимое желание дать ему в морду, но не было на это сил.
– Вы знаете, ребят, я что-то себя чувствую не очень, – признался я. – Наверное, не сегодня.
Все отнеслись с пониманием. Я солгал, что мне нужно к дяде, и зашёл в метро вместе со всеми.
Ехали в полном молчании. Димка, Гибрид и Женя смотрели в пол. Только Шрек с Коляном что-то обсуждали, но за стуком колёс я не слышал, что именно. Мы с Илюхой сидели друг напротив друга и переглядывались. Нам с ним не нужно было слов, чтобы понять друг друга.
На Баррикадной он вышел, перед этим протянув мне руку.
Я пожал её – не панковским приветствием, но классическим рукопожатием.
– Увидимся, – произнёс он, прежде чем выйти.
Это было сказано мне.
С остальными мы расстались на Китай-городе. Пожав всем руки в память о былой близости, я вышел из вагона, пересёк платформу и сел в подошедший поезд, который унёс меня прочь от предателей, столь недавно называвшихся моими друзьями.
День рождения явно не задался, и я решил посвятить его остаток единственному человеку, который мог бы меня понять, – самому себе. Я поднялся из метро на станции Октябрьская и вышел на Ленинский. Глядя на проезжающие машины, я достал пачку сигарет: их осталось всего две. Вспомнив Виктора Цоя, я усмехнулся и закурил.
Итак, что дальше? Женщина, которая меня родила, жалеет, что не сделала аборт, – пускай считает, что сделала, хоть и семнадцать лет спустя. Отчим ненавидит меня, – пусть сгинет в клокотанье собственной утробы, не желаю более оставаться под его крышей. Друзья только что предали меня, оставив на растерзание гопников, которые весьма успешно сделали из моего лица отбивную, – к чёрту их всех, не желаю видеть рядом с собой таких людей. В школе меня на дух не переносят, – плевать, я очень кстати её заканчиваю через два месяца. Дядя Гриша – вот, казалось бы, судно, способное забрать меня с необитаемого острова одиночества и отрешённости, но нужен ли я ему? Он живёт своей жизнью, и было бы глупо вторгаться в неё без приглашения. И главный вопрос: кто я такой? Сделав последнюю затяжку, я выбросил сигарету в грязную урну и моментально ответил себе: бродяга. Я только что превратился в него.
В этот самый момент я принял решение покинуть Светлогорский проезд. Я погостил там достаточно, – пора бы и честь знать. Но знаю ли я, что такое честь? Я – ожившая иллюстрация романа Фёдора Михайловича, втоптанный в грязь по самые уши, годами угодливо хлебавший дерьмо столовой ложкой, чтобы не навлечь гнева людей, от которых зависел, – какое право имею я говорить о чести? Ужели столь жалкому, опустившемуся на самое дно бездны презрения к самому себе человеку дозволено рассуждать о столь высоком понятии? Да, мне позволено. И я сам это себе позволил. Нельзя возлагать на окружающую действительность ответственность за собственное ничтожество. Мы те, кем мы выбираем быть. Быть жертвой или стоять за свои права, быть рабом обстоятельств или хозяином собственной судьбы – всегда выбор самого человека. И нет никакого значения, кем ты был вчера, кем ты был десять лет назад, ты всегда сам решаешь, когда встать с колен, перестать подставлять зад для пинков и встретить судьбу лицом к лицу. Насилие обычно случается с теми, кто приемлет его по отношению к себе. Человек, который не приемлет посягательств на его свободу и ущемления его прав, чаще всего пресекает их на корню. Агрессоры редко упорствуют, когда встречают отпор в самом начале. Свободные люди свободны не потому, что постоянно доказывают миру своё право, быть свободными, но потому, что принимают его как своё естественное состояние. И в тот вечер, следуя в сторону площади Гагарина по Ленинскому проспекту, я принял свободу как своё непреложное право. И потому я был свободен рассуждать обо всем, в том числе и о чести.