– Ну, – ответил я. – Выходные получились насыщенные.
– Я вижу, – рассмеялся Гриша. – Кто это тебя так разукрасил?
Шутливый тон дяди поднял мне настроение. Он не осуждал меня, не сочувствовал и не видел в моём лице чего-то ужасного.
– Какие-то отморозки, – сказал я.
– Надо полагать. И сколько их было?
– Восемь. Взрослые.
– А вас?
– Семеро… точнее, двое… ну, то есть сначала нас было семь…
– А потом пятеро убежали, – понимающе кивнул Гриша.
– Именно. Они хотели отнять у меня флаг.
– Флаг?
– Ну да, флаг. Мне подарили на день рождения флаг, понимаешь? Весёлый Роджер. И эти уроды хотели отнять мой флаг… Но я им его так и не отдал.
– Ну что ж. Вполне достойно. А ты, что же, ходил и размахивал Весёлым Роджером? – улыбнулся дядя. – Разве не знаешь, что по морским законам, любой корабль имеет право открыть огонь по судну под Весёлым Роджером без предупреждения?
– Серьёзно?
– Да, это правило до сих пор не отменили.
– Я этого не знал.
– Но в любом случае незнание закона не освобождает от ответственности.
– Но это же флаг!
– Знаю. В конце концов, знамя, которое прячут в кармане, это не знамя, а носовой платок, – произнёс Гриша.
– Да ты философ, – улыбнулся я.
– Эмиль де Жирарден был философ. А я просто хорошо учился, – ответил он.
Я подумал, что тоже хочу хорошо учиться в университете и стать таким же, как Гриша.
– Угости сигаретой, – попросил я.
– «Дяденька, папироски не найдётся?» – рассмеялся он, вынимая пачку из кармана.
Мы с ним закурили.
– Твоя мама ждёт, когда ты придёшь домой, – сказал Гриша. – И этот разговор будет не из приятных.
Я глубоко затянулся и не спеша выпустил изо рта дым.
– Я ухожу из дома, – отчётливо произнёс я.
– Можно поинтересоваться, куда? – спокойно поинтересовался дядя.
– К девушке.
– Неплохо, – одобрительно улыбнулся Гриша. – Она живёт одна?
– Да.
– А что будешь делать, когда вы расстанетесь?
– Мы не…
– Понятно, – примирительно кивнул дядя. – Мама, как я понял, пока не в курсе.
– Пока нет.
– Не думаю, что её это обрадует.
– А я, наоборот, думаю, все будут только счастливы, если я, наконец, отсюда свалю, – с жаром ответил я.
– Ты несправедлив, – покачал головой дядя. – Твоя мама, конечно, не ангел, но она тебя любит. И любовь матери, в отличие от любви девушки, постоянна.
– Ты не понимаешь. Я ухожу не к девушке. Я ухожу отсюда.
Гриша снова достал пачку сигарет. Мы снова закурили.
– Не стоит рубить сплеча, – затягиваясь, сказал дядя.
– В некоторые моменты как раз стоит рубить именно сплеча, чтобы сразу отсечь всю скверну.
– Ты хорошо подумал?
– Я думаю об этом уже восемь лет. И последние два года – особенно.
Не знаю, что именно тронуло Гришу: сами слова, интонация, с которой они были произнесены, или мой внешний вид, – но я вдруг почувствовал, что спор окончен.
– Хреново тебе здесь, да? – густым ровным тоном спросил дядя.
«Неужели он понимает? – подумал я. – Неужели он действительно понимает, насколько плохо мне здесь? И неужели я ошибался, и он готов помочь мне, не отвернуться, не сделать вид, что это его не касается? Неужели он действительно… неужели?..»
Эмоции подкатили к горлу, и я смог лишь выдавить из себя смятое «да».
– А теперь давай начистоту, – медленно, как в тот день, когда умерла бабушка, произнёс Гриша. – Это Игорь тебя так оприходовал?
На секунду я представил себе, что будет, если я сейчас отвечу утвердительно. Все мои многолетние юношеские мечты о том, как дядя Гриша встаёт на мою защиту, как он врывается на Светлогорский проезд и разбивает Игорю морду, а потом мы с ним вместе уходим…
Гриша затянулся. Мне на мгновение показалось, что кругом потемнело, воздух стал вязким, как кисель, словно дядя с табачным дымом втянул в себя большую его часть. Огонёк сигареты отразился в его зрачках, словно ядерный взрыв. Я никогда раньше не видел такой свирепой безудержной ярости. Один только вдох человека вместил в себя вековой запас ненависти целого народа. Ни Наташа, ни Игорь, ни те уроды, что избили меня, не были способны на ту жестокость, которой в тот момент сияли глаза моего дяди: в них отражался мир, куда входящие оставят упованья.
– Нет, – я покачал головой. – Это правда сделали какие-то отморозки на улице. Но я больше не могу здесь оставаться по другим причинам.
– Понятно, – с табачным дымом, который выдохнул Гриша, в воздух вернулась весенняя свежесть. – Ну что, пойдём заберём твои вещи.
Он беззаботно подмигнул мне, словно эти глаза несколько секунд назад и не горели пламенем, что с Вечностью пребудет наравне.
– Давай! – тотчас же согласился я.
– У тебя сумки есть, чтобы всё утащить?
– Есть, но я не уверен, что всё поместится, – ответил я.
И снова мой план разбивался о беспристрастную действительность. Я тысячу раз представлял себе, как вернусь на Светлогорский проезд за вещами, что скажу Наташе или Игорю, если встречу их, как гостеприимно предложу всем гореть в огне, покидая этот ненавистный кров. Однако, упоённый размышлениями о том, как я буду сжигать мосты, связующие с омерзительным прошлым, я совершенно забыл о такой малости, как сумки, в которых нужно будет унести свои вещи. Мне повезло: у Гриши в багажнике завалялось несколько икеевских пластиковых сумок.
Мы вошли в подъезд и прошли к лифтам. Лифт уже спускался вниз откуда-то сверху. С каждым мгновением я думал: а что, если сейчас приедет лифт, и из него выйдет Игорь, или – ещё хуже – женщина, которая меня родила?
Лифт спускался медленно: четырнадцатый этаж. Тринадцатый.
А правда, что сказать, если мы столкнёмся с Игорем лицом к лицу?
Одиннадцатый. Десятый. Девятый.
А если это будет Наташа?
Седьмой.
Она же сразу набросится на меня.
Пятый.
Начнёт орать.
Четвёртый.
Я ведь даже не успею ничего объяснить.
Третий.
Только стоит мне открыть рот, как она…
Второй.
А если Игорь…
Двери открылись.
Из лифта вышла Катя, которая жила на 21 этаже. Она была одна.
Мы вошли в лифт.
Теперь меня начали одолевать мысли: а если мы столкнёмся с Наташей или Игорем на лестничной клетке? Что тогда?
– Ты чего раскис? – спросил Гриша.
Он выглядел бы серьёзным, только уголки рта были слегка приподняты, словно он не придавал особого значения происходящему. По большому счёту я просто-напросто решил в семнадцать лет уйти из дома. Что здесь такого?
Лифт остановился. Двери открылись. Мы были на девятнадцатом этаже. Никого, кроме нас, на площадке не было.
– Подожди меня здесь, ладно? – попросил я.
Я не знал, как развернутся события, если я вдруг встречу Игоря, и я решил заранее избежать фатального исхода.
– Ну, давай, – пожал плечами Гриша. – Только двери оставь открытыми.
Я кивнул, взял у него икеевские сумки и подошёл к двери, ведущей от лифтов к общему коридору, открыл её. Внутри никого не было. Дверь в квартиру 153 была первой по коридору.
Я сделал вдох, посмотрел на дядю, – он ободряюще кивнул.
Я аккуратно вставил ключ в замочную скважину. Повернул замок дважды. Вытащил ключ. Только бы на внутреннюю щеколду не было закрыто. Плавно нажал на ручку. Дверь открылась.
Я вошёл. Закрыл дверь за собой, однако запирать её не стал.
Решив не разуваться, я прошёл в коридор.
Я слышал какое-то копошение в кабинете, – значит, Игорь был дома.
Пройдя в свою комнату (двери были открыты), я постарался закрыть их, затем начал вытаскивать свои вещи и аккуратно укладывать их в икеевские сумки. Я брал только небоходимое: трусы, носки, футболки, куртки, свитера, джинсы, обувь. В своём шкафу я нашёл большую старую спортивную сумку: туда я сложил нижнее бельё, майки, свитера. В школьный рюкзак я собрал все учебники, тетради, дневник и другие принадлежности.
Оставались ещё книги. Все взять было невозможно. Я освободил коробку от роликовых коньков и убрал туда Джека Лондона и Диккенса. Чтобы вместить Клайва Льюиса, Уолтера Скотта, Шекспира, Стивенсона и Теккерея, пришлось опорожнить несколько обувных коробок.
Остальное?
Компьютер, телевизор, магнитофон, отживающий век MP3-плеер, многочисленное дерьмо, которое было жизненно необходимо – всё было слишком громоздким и малоприменимым в моей будущей жизни. А значит, это теперь уже были не мои вещи. Надев на плечо спортивную сумку и взяв в руки самую большую коробку с книгами, я направился к выходу.
Двери комнаты открылись достаточно громко – одна ударилась о стену, смежную с кабинетом. Из кабинета появился Игорь.
– Далеко собрался? – спросил он спокойным голосом.
– Я уезжаю, – ответил я, и вытащил сумки в коридор к лифтам.
Затем я вернулся в комнату за икеевскими пакетами. Когда я шёл с ними по коридору – там уже стояла Наташа. Она ничего не говорила: просто смотрела на меня в недоумении.
– Что ты делаешь? – наконец произнесла она.
– Твой сын уезжает, – неожиданно флегматичным тоном ответил ей Игорь.
– Как? Вася, ты куда?
Ничего не отвечая, я вынес сумки на площадку с лифтами и вернулся за оставшимися коробками.
– Вася, что с тобой? – спросила Наташа, войдя в комнату, которая несколько лет служила мне утлым убежищем от нападок окружавшей меня действительности.
Поставив все коробки одна на другую, я взял их и понёс прочь из этих ненавистных стен.
– Почему ты не отвечаешь? – волнение наполнилось обидой, которая (я это хорошо знал) моментально переходила в бешенство, – Я с тобой разговариваю!
– Я ухожу, – спокойно ответил я.
– Куда?
– Домой.
– Здесь твой дом! – возразила она, – Куда ты пойдёшь отсюда?
– Туда, где никто не будет меня унижать. Туда, где никто не будет надо мной издеваться. Туда, где никто не пожалеет о том, что я родился на свет. На свободу, – произнёс я.
– Но здесь же твой дом! Здесь твоя семья! – в искреннем недоумении Наташа шла за мной в сторону лифтовой площадки, где меня ждал дядя.