— Когда-нибудь я вам объясню.
— Станислав был слишком любопытен. Я этого не любила… Он рылся в моих письмах, даже в секретариате вел себя как дома. Я не разрешала ему приходить.
— Знал ли Ратиган о вашей дружбе? Вспоминали ли вы когда-нибудь, разумеется перед убийством, о Юрысе, называли ли его фамилию?
— Конечно, пан ротмистр… Я моему шефу многим обязана, а он ко мне относится почти как к дочери.
— Как к дочери! — повторил Завиша.
— Ирония здесь ни к чему.
— И что же Ратиган сказал о Юрысе?
— Он его не знал и никогда о нем не слышал. Советовал мне быть осторожной. Он не любил журналистов.
— Вы уверены, что Ратиган никогда не слышал о Юрысе?
— Господин Ратиган — прекрасный человек и всегда говорит правду. Примите это к сведению, пан ротмистр.
— А он знал о том, что Юрысь приходит к вам в секретариат?
— Знал, и это ему не нравилось. Впрочем, его можно понять…
— Да. А о Зденеке вы тоже шефу говорили? Видно, он выполнял у вас роль исповедника?
— Нет, пан ротмистр. Друга. Не знаю, к чему вы клоните, но, простите меня, ваши вопросы не только нетактичны, но и не имеют отношения к делу. Следователь прекрасно понимал, что моя работа и мои отношения с Ратиганом не имеют никакого значения для следствия.
— Следователь показал себя необыкновенно прозорливым человеком. Но, если позволите, вернемся к Зденеку. От кого он узнал о существовании Юрыся?
— От меня, конечно.
— Почему вы ему сказали?
— У меня нет тайн. Все равно кто-нибудь насплетничал бы… что я иногда встречалась с паном Станиславом…
— Зденек был ревнив?
— Вы считаете, что меня нельзя ревновать?
— Вам это нравилось?
— Вы женаты?
— Нет.
— Поэтому-то так тяжело с вами говорить. Зденек мне несколько раз устраивал скандалы, да к тому же без всякого повода и смысла. Он ревновал меня ко всем. Даже к Ратигану.
— Вы об этом сказали следователю?
Поколебавшись, Витынская ответила:
— Ну, не… не такими словами.
— Ага. Выходит, следователь должен быть вами доволен. Правда ли, что Зденек искал Юрыся в редакции газеты?
— Я ничего об этом не знаю.
— Расскажите мне поподробнее о Зденеке. Что он за человек? Ведь вы собирались выйти за него замуж.
— Планы довольно неопределенные… Эдек очень способный, энергичный… Инженер Вежхоловский, у которого он работал, предрекал ему блестящее будущее. Он говорил: «Один из тех, кто может совершить переворот в архитектуре». Пан Ратиган был даже готов помочь ему закончить учебу… Но Эдек просто одержимый… — Она сказала это тихо, со злостью, почти с ненавистью.
— Чем?
— Скорее, кем. Есть у него друг по фамилии Крудель. Я ему сказала: «Выбирай — я или он». А Эдек ответил: «И он, и ты».
— Этот Крудель — коммунист?
— Да. Злой дух Эдека. Я знаю, что он советовал ему порвать со мной.
— Можно сказать, что вы с Круделем вели борьбу за душу этого парня?
— И я выиграла или была уже на пороге победы.
— Интересно.
— Я знаю, как это бывает; моя мать проиграла. Она вышла замуж за человека, который до конца жизни большую часть времени провел, скрываясь от полиции или в тюрьмах. Помню похороны моего отца — красные флага на кладбище и пустая сумка матери. Тогда я сказала себе: «Нужно уметь жить, а не умирать».
Завиша усмехнулся. Только теперь он начал ее понимать.
— И вы научились жить, — сказал он. — Прекрасно. Но вернемся к Зденеку. Вы его любите?
— Вы слишком часто повторяетесь, пан ротмистр, вы уже задавали этот вопрос. Давайте лучше поговорим о фактах.
— Хорошо. Требовал ли он, чтобы вы окончательно порвали с Юрысем?
— Да. К тому же он о Юрысе сказал, что за километр видно, что это шпик. Нехорошо сказал.
— Грозил?
— Нет.
— А в тот день…. Мне все равно, что вы сказали следователю… Как было в действительности?
— Я не договаривалась с Эдвардом, и его у меня не было.
— А Юрысь?
— Не подавал признаков жизни уже много дней, а без звонка он никогда не приходил… В последнее время мы чаще всего встречались в городе.
— Когда вы узнали, что его убили?
— Когда пришла полиция. Вам это кажется невероятным? Конечно, я слышала, что кого-то ударили ножом в подворотне, все сплетницы в доме только об этом и говорили, но мне и в голову не приходило…
— А Зденек?
— Я встретила его на следующий день; он был спокойный, такой, как всегда, о Юрысе мы не говорили. Может, еще чаю?
— Спасибо. Я восхищен вами.
— Очень приятно. Чем я заслужила?
— Приходит полиция и говорит вам о смерти вашего приятеля… А вы совершенно спокойны, никакой истерики, ни одной слезинки, несколько банальных и не очень искренних слов… Хотя вы говорите, что ничего не знали раньше…
— Я умею владеть собой.
— А перед приходом полиции вы не звонили в «Завтра Речи Посполитой»?
— Так получилось, что не звонила. Я была очень занята.
— Ратиган тоже не вспоминал об убийстве Юрыся?
— А откуда же он мог знать! Я ему об этом через несколько дней сказала.
— А как он реагировал?
— Ратиган? — Снова Витынская внимательно смотрит на Завишу. — Вы все время в своих вопросах возвращаетесь к Ратигану. Естественно, смерть Юрыся его интересовала постольку, поскольку она касалась меня.
— Он высказал какую-нибудь догадку?
— Простите, но это действительно не имеет значения. Могу только сказать, что сразу, еще до того, как меня вызвали к следователю, он предостерегал меня, сказал, что на Зденека может пасть подозрение.
— Какая дальновидность! А что вы ему ответили?
— Что этого быть не может… А он — что я недооцениваю себя. По его мнению, я отношусь к тем женщинам, ради которых мужчины готовы даже на убийство.
— Теперь я восхищен Ратиганом, — сказал Завиша. — Но давайте вернемся еще к двадцать восьмому октября. Вы в тот вечер не выходили из дому?
— Нет. Печатала на машинке.
— А почему не на работе?
Какое-то время он ждал ответа.
— Материал не был еще готов, когда я ушла на обед. Шеф обещал мне его прислать. И шофер привез около шести часов.
— А потом приехал за напечатанным около десяти, так?
— Шеф дважды звонил… — Поколебавшись, она добавила: — А за рукописью, собственно говоря, приехал пан Воляк.
— Кто это такой?
— Доверенное лицо… Что-то вроде личного секретаря.
— А также охрана шефа, правда? Вы сообщили его фамилию следователю?
Молчание.
— Не сообщили? Почему?
— Я сказала: шофер. Если следователь обратится к пану Ратигану…
— Но почему?
— Шеф не любит, когда упоминают фамилию Воляка. Впрочем, должен был приехать шофер, но Воляк его заменил. Вы понимаете, он немного за мной ухаживал.
— Предположим, что понимаю. Воляк долго сидел у вас?
— Может, десять, может, пятнадцать минут, а возможно, немного больше. Пожалуй, больше… Но он вышел перед тем, как это случилось.
— Откуда вы знаете?
— Очень просто: если бы он вышел позже, то должен был наткнуться на полицию, увидел бы тело Юрыся и наверняка рассказал бы об этом шефу…
Завиша довольно долго молчал. Нет, он никак не мог ее раскусить. Делает вид или…
— А вы потом с этим Воляком не говорили? — спросил он.
— Нет. Шеф послал его в Лондон. Я больше с ним не говорила.
Завиша встал и начал тяжело ходить по комнате. Ошибка следователя, если слово «ошибка» имело тут какой-нибудь смысл, снова показалась ему слишком простой, слишком наивной. Ведь Ротоловская сообщала в своих показаниях: «Сначала из ворот вышел человек в кепке (то есть Зденек), потом черный автомобиль уехал». Значит, если «человеком в кепке» был действительно Зденек, что с самого начала вызывало сомнение, то этот Воляк должен был первым наткнуться в подворотне на тело Юрыся. Воляк уже в Лондоне, а Кшемек даже не пытался допросить шофера Ратигана и установить, кто приехал на черном лимузине.
— Как вы считаете, если не к вам, то к кому Юрысь мог прийти в ваш дом?
Витынская пожала плечами.
— Может быть, к Ольчаку? Ведь они были знакомы.
Завиша склонился над ней, опираясь руками о спинку стула.
— И что? — спросил он. — И, зная все это, вы ни слова не сказали следователю?
— Я ничего не знаю, — прошептала она. — Вы ошибаетесь. Я не понимаю, о чем вы говорите…
Приходить с докладом к Вацлаву Яну было событием, которое запоминалось надолго. Он слушал, изредка только прерывая; а если после окончания доклада говорил «спасибо», это значило — хорошо, если говорил «спасибо» и задавал два вопроса — это означало, что он очень доволен, если же молчал, погрузившись в себя, а потом коротко объявлял о своем решении, каждый из его подчиненных знал, что теперь в течение длительного времени он полковника не увидит. Вероятнее всего, содержащаяся в докладе информация была или ненужной, или такой, которую Вацлав Ян неохотно принимал к сведению. Ибо полковник не все хотел знать и требовал, чтобы его подчиненные умели предвидеть, о чем в данный момент его не следует информировать.
Завиша, который неоднократно приходил с докладами к полковнику, знал эти принципы наизусть и сейчас, хотя их и не связывали какие-то формальные служебные отношения, не мог побороть страх из-за того, что поступает не по правилам, установленным Вацлавом Яном. Он чувствовал, что говорит слишком много и что — а это также порицалось — не может исключить из своего рассказа себя, что, представляя факты и избегая выводов, он ждет оценки Вацлава Яна с таким нетерпением, будто дело касалось лично его, Завиши, а не великих и неведомых замыслов полковника. Ротмистр представил письмо Юрыся, которое Вацлав Ян внимательно прочитал (это вовсе не означало, что он читает его впервые), доложил о разговорах, которые он провел, а также позволил себе обратить внимание на опасность, возникающую из-за недооценки или просто сокрытия Вторым отделом информации, содержащейся в рапортах погибшего капитана запаса. Несколько раз упоминалась фамилия Ратигана, вероятнее всего агента абвера. Невиновность Зденека казалась Завише, хотя он и избегал делать выводы, довольно бесспорной. Ротмистр доложил полковнику, что молодому Фидзинскому, который с ним сотрудничает, он поручил расспросить некоего Круделя, подтвердившего якобы сомнительное алиби Зденека. Только одно он утаил от полковника — ибо даже о векселях Ольчака донес — фамилию Ванды.