— Мы еще не закончили разговор! — крикнул ему вслед Наперала.
— Уж не пытаешься ли ты меня задержать?
— Ты меня неправильно понял! Я этого не хотел. Мы оба совершили ошибку!
Завиша открыл дверь и с треском захлопнул ее за собой. Наперала вытащил руку из ящика стола и посмотрел на нее. Пальцы легонько, но довольно заметно дрожали.
Давно уже Завиша не испытывал такого спокойствия и такой тишины. Как они были прекрасны! Когда решение было принято и когда ненужными стали всякого рода мысли и действия, пришло время отдохнуть. Завиша знал, что нельзя слишком затягивать. Он вошел в ванную комнату и подумал: я грязный, но подумал об этом совсем не так, как час тому назад, когда вернулся домой. Принял ванну и спокойно смотрел на свое тело, без сожаления, но и без отвращения. Потом в халате сел к письменному столу и просмотрел бумаги: в сторону он откладывал только письма Баси, все остальное прятал обратно в ящики. На металлической поверхности маленького столика Завиша уложил не очень большую стопку бумаг и поджег. Письма сгорели быстро; он пальцами дотронулся до еще горячего пепла и почувствовал неожиданный прилив радости, что ничего, абсолютно ничего не осталось.
Он выключил телефон. Затем погасил свет в комнатах, оставив зажженными только настольные лампы: в кабинете на письменном столе и в спальне на тумбочке у кровати. Полумрак был приятен, действовал успокаивающе. Завиша принес из кухни стакан крепкого чая — водки не хотелось — и сел в кресло. Взял газеты: их тут было очень много, уже несколько недель ему некогда было заниматься чтением. С большим интересом и с удовольствием он начал изучать объявления. «Пансионат-усадьба Закозель, прекрасная кухня, отличный воздух, дешево». Где находится Закозель? Под Пулавами. Между Пулавами и Наленчовом. И правда, места там прекрасные. «За 285 злотых можно провести отпуск над Балатоном». — «25 грошей в час, выпускница Сорбонны дает уроки французского языка». Даром. «Сходи посмотреть на Фернанделя в кино «Империал», Маршалковская, 56». Терпеть не могу Фернанделя, уж лучше на что-нибудь другое. А может: «Ее первый бал»? Или: «Я была шпионкой в „Еве“»? Нет — лучше в театр. «Похищение сабинянок» в «Буффо», «Маскарад» в Польском театре. «Если хочешь купить дешево костюм, посети Нейфельда». Он перевернул страницу, закурил и с удовольствием затянулся. Вот так бы всегда: сидеть в кресле и читать газеты. «Экономическая мощь оси Париж — Лондон — Варшава в десять раз превышает… Мнение немецких генералов: Германия не может вести войну… Голодная забастовка грузчиков фирмы М. Кушер». Кто такой Киршенбаум? Немец ли он? Продажа в кредит земельных владений… «„Манчестер гардиан“ о Польше…» Боже, как прекрасно, что меня это совсем не касается. «После кончины Пия XI. Процесс коммунистов: Этла Прагер осуждена на 8 лет тюремного заключения… Бал моды в салонах гостиницы „Европейская“…»
Завиша погасил сигарету, его клонило в сон. Но он не хотел спать, не хотел больше просыпаться. Ну если только на минутку, буквально на минутку. «Бася, разбуди меня ровно через полчаса». — «Что вы делаете, пан поручик, вам еще нельзя вставать!» Он бежал по коридору госпиталя; рысью проскакал через луг и соскочил с лошади у леса. И даже удивился, такая была тишина. Он увидел его сидящим под деревом. Хотя нет, они вместе шли по тенистой аллее. Со всех сторон дымили трубы, но это были не фабричные трубы. Черный, жирный дым шел в небо.
— Где мы, Вихура? — спросил он.
Вихура сел на стул и, как он это обычно любил делать, начал рвать газетную страницу на мелкие клочки.
— На ничейной земле, — сказал он.
Завиша шел полем между двух оборонительных позиций. Сожженная трава скрипела под ногами. Он шел и шел, пока его снова не остановил Вихура.
— Жалеешь? — спросил он.
— Нет.
— Я думаю не о том, что было, а о том, что будет.
— А что будет?
— Мы оба знаем. Помнишь, как я тебе сказал: «Пойдем со мной»? Ты предпочел Напералу.
— Ошибаешься. Ты никогда не был моей совестью, Вихура. Я не мог пойти с тобой. Я, ротмистр Завиша-Поддембский, никогда никого не предал и не предам. Я, ротмистр Завиша Поддембский…
— Завиша-Поддембский! — крикнули на площади.
Ротмистр вышел из шеренги; на него со всех сторон смотрели люди, когда он шел, отбивая шаг по мостовой подкованными сапогами. Шел, и та дорога показалась ему слишком длинной и утомительной. Шел, не замедляя шага, все время вдоль шеренги, как бы снова по ничейной земле. Шел и видел себя идущим: на сером мундире крест Виртути Милитари.
Завиша проснулся и отложил газету. Потом встал и подошел к письменному столу в спальне. Достал оттуда расческу, причесался и крепче затянул пояс халата.
— Господи, — громко сказал он, — прости мне этот грех.
Установить, для кого было написано донесение (отчет? рапорт?) о похоронах Альфреда Завиши-Поддембского, кажется не только делом трудным, но, пожалуй, в некотором отношении совершенно ненужным. Даже на основании поверхностного анализа текста следует, что адресатами этого сочинения не могли быть упомянутые в нем лица, то есть Вацлав Ян, Наперала, Щенсный, Славек, Пристор, Чепек или генерал Домбковский. Автор текста, видимо, был человеком очень информированным, а обращался он к кому-то, кто в силу занимаемой должности или положения («должность», «положение» не должны означать места в чиновничьей иерархии) довольно много знал, хотя и не все, пробелы в его познаниях, возможно, так и не удалось восполнить. Отдельным и довольно важным кажется вопрос, когда это донесение было составлено. Похоже на то, что оно писалось несколько позже и в то же время не столь поздно, чтобы все, что в тот момент происходило, не потеряло своей актуальности. Не исключено, однако, что этот отчет, в связи с событиями, которые вскоре произошли, положили в архив, так и не успев его прочитать.
А вот его содержание.
«Я не считаю, что описание довольно трогательных похорон ротмистра Альфреда Завиши-Поддембского может иметь для вас еще какое-то значение. Надеюсь, что вы не слишком сурово отнесетесь к моим стараниям, поскольку дополнение как к уже имеющимся, так и к присланным много позже информациям казалось мне необходимым не только для архива, но и как еще одно подтверждение тех выводов, которые вы сделали раньше. Присутствие некоторых лиц на похоронах даже сегодня мне кажется довольно странным и многозначительным. Я понимаю, что мог приехать Славек, правда, он опоздал на несколько минут и приехал на кладбище в тот момент, когда начал выступать Наперала; Вацлава Яна, Крука-Кручинского, Барозуба и Моха ждали, но появление Щенсного удивило всех. К его присутствию, а также и к приезду генерала Домбковского, который принял участие в богослужении, следует отнестись как к убедительной демонстрации высшей легионерской солидарности. Кроме того, если Щенсный знал, а он мог об этом знать, что произошло в последнее время между Вацлавом Яном и Завишей, то его прибытие на кладбище было продолжением спора между ним и полковником. Щенсный как бы хотел сказать Яну: «Он уже отошел от тебя, но, несмотря на это, ты несешь ответственность за все случившееся». Они поздоровались кивком головы и не подошли друг к другу даже после траурной церемонии.
Над этой могилой все стояли вместе и в то же время отдельно, как будто бы каждого привели сюда какие-то его личные дела. Славек, никого, казалось, не замечая, быстро ушел, едва только ксёндз закончил панихиду, и сел один в машину. Пристор хотел было бежать за ним, пошел по аллее, но передумал, вернулся и ждал, пока земля не покроет свежую могилу. Вице-министр Чепек — кто бы мог подумать, что он придет сюда? — кружил вокруг Щенсного, но безуспешно, потому что коллега по правительству едва удостоил его взглядом.
Вы, наверно, помните, что похороны состоялись именно в тот день, когда в газетах появилось сообщение о том, что заканчивается следствие по делу об убийстве Юрыся, подозреваемый в этом преступлении коммунист предстанет перед судом, вероятнее всего, ранней осенью. Известно, что Чепек пытался по этому поводу поговорить, правда но телефону, с Вацлавом Яном, но полковник ответил, что он здесь ни при чем, что это дело полиции.
Наперала, как один из ближайших друзей Поддембского, говорил долго и трогательно. Он подчеркнул мужество и особую честность покойного, отметив, что его кличка «Завиша»[52] вполне оправданна. Единственная женщина, которая была на похоронах, Ванда Зярницкая, я вам о ней писал раньше, стояла со слезами на глазах.
Наперала вел себя после похорон очень уверенно и даже подошел к Щенсному, но министр отнесся к нему холодно, по-видимому зная, что решение об увольнении в отставку Напералы из-за его не вполне лояльного поведения в деле Вацлава Яна уже принято.
Впрочем, что знают о своем будущем все те, кто присутствовал на этих похоронах?
И вот сегодня, в тот момент, когда я о них пишу, хотя и сам не знаю всего, я почти с болью думаю об их надеждах и усилиях, которые оказались тщетными и ненужными. К воротам кладбища они подошли одновременно, хотя и каждый отдельно, только Барозуб упорно держался Вацлава Яна. Мох и Жаклицкий даже не подошли к полковнику. Накануне они впервые крепко с ним поспорили. Оба генерала, с которыми, как вы знаете, была проведена соответствующая беседа, заявили Яну, что любые персональные изменения в настоящее время кажутся им невозможными. Если остается только умирание… Но ни один из них ни раньше, ни тогда, на кладбище, в это умирание не верил. Только Вацлав Ян.
Когда они дошли до ворот кладбища, Барозуб решился спросить полковника:
— Почему он это сделал?
— Он был последним, — сказал Вацлав Ян, — кто остался мне верен до конца».