Ничейный час
Глава 1
ХОЛМЫ
Когда постаревший снег становился крупнозернистым и рассыпчатым, когда на южных склонах холмов он превращался в лед и начинал подтаивать днем и к ночи застывать серебристо-хрустальным кружевом, когда днем звенела капель и тенькала синичка, а рассвет был малиново-розов, когда ветер прилетал из-за Стены, неся предчувствие весны и странное томление, в Королевском холме начинали готовить коней для весеннего Объезда. Коней лунной масти, крепких, гордых.
Когда весна вступала на землю Холмов, и под ее босыми стопами таял снег, обнажая прогалины с пожухлой травой, сквозь которую пробивались днем золотые головки мать-и-мачехи, а ночью — первого луноцвета, тогда из Королевского холма выезжал король со свитой и ехал по ходу солнца на север, то догоняя весну, то обгоняя ее.
Когда король приезжал в Медвежий холм, с ним на север приходила весна.
Так вышло, что Майвэ приезжала с отцом в Медвежий холм весной и оставалась там до осени, когда небо начинает звенеть от тоски улетающих к югу птиц. Это означало, что из Королевского холма уже выехал Объезд, и скоро за ними с матерью приедет отец и отвезет их на юг, в Королевский холм. Холмы по левую руку Майвэ видела всегда весной, а по правую — осенью. Медвежий Холм был холмом ее лета, а Королевский — холмом ее зимы.
Майвэ родилась в Медвежьем Холме в ничейный час, и в Королевский Холм впервые попала лишь когда ей сравнялось пять лет. Родилась она хорошенькой, беленькой, румяной, черноволосой как отец и зеленоглазой, как мать. Прямо как в сказке Дневных про принцессу и семерых Ночных братьев из Холмов — "уронил раненый олень кровь на снег, и спустился ворон попробовать крови. И увидела королева алую кровь, белый снег и черное вороново крыло и воскликнула: "Ах, если бы родилась у меня дочь белая, как снег, румяная, как кровь и с волосами как вороново крыло!" Такой Майвэ и родилась, только в этой сказке где-то явно был еще и зеленый лист — иначе откуда таким глазам взяться?
Все дамы и служанки Нежной Госпожи сюсюкали над ней, ахали и охали — ах, какая красавица! Покакала, ах, какая умничка! Ой, покушала как хорошо, молодец какая! Ой, заснула! Нежная Госпожа гоняла их как куриц, но они все равно постоянно баловали ее и тискали, и болтали лишнее.
Отца она в те времена видела два раза в год, во время Объезда, но ей уже успели сболтнуть, что на самом деле-то она принцесса, но злая Тэриньяльтиха выгнала ее мать из Королевского холма, чтобы потом корону отдать своему сыну, белому как подземный червяк. Нежная Госпожа нещадно бранила служанок и била их по щекам, но слово уже было сказано.
Матушка Сэйдире Лебединая Дама в Медвежьем Холме была в тени, главными тут были Нежная Госпожа и Дед. Потому Сэйдире Лебединая Дама предпочитала жить в своем малом холме, Лебедином. Однако, это уединение было призрачным, потому как Лебединый холм стоял напротив Медвежьего, на другом берегу озера Ткачихи, его было видно. Часто мать забирала Майвэ к себе или сама приплывала на белой ладье, похожей на лебедя в сопровождении своих воинов, дам и девиц.
Майвэ очень нравилось скользить по озеру в тихую погоду, когда весла вонзались в воду почти бесшумно, и лебеди плыли наравне с ладьей, словно были свитой благородной Лебединой Госпожи Сэйдире и ее драгоценной дочери.
А на берегу со стороны Медвежьего холма их уже ждала Нежная Госпожа со свитой, своим Жемчужным ожерельем. И, конечно, дамы, служанки и няньки, встречая Майвэ, кудахтали — ах, наша юная госпожа приехала! Наше чудо, наша принцесса!
Нежная госпожа Диальде, Дама Зеленых Рукавов, держала маленький двор и в Медвежьем холме. И двор этот утонченностью манер и изяществом забав не уступал королевскому. Его называли Северной жемчужиной. Именно сюда приезжали лучшие певцы, музыканты, танцоры, художники и мастера Холмов. Именно здесь Нежная Госпожа ради внучки устраивала состязания в искусствах и воинские турниры, и именно здесь рождались лучшие песни и повести своего времени.
И Сэйдире, Лебединая Дама, и Нежная Госпожа Диальде души не чаяли в Майвэ, но Дед не давал дочери баловать девчонку, привнося в ее воспитание необходимую суровость. "А в Королевском холме пусть папаша с ней разбирается, — говорил Дед".
Король был слишком добрым папашей…
Именно принцессой ее всегда называли, как бы ни бранилась Нежная Госпожа Диальде. Даже если никогда ей не стать королевой Холмов, дитя это — чудо чудесное! Ведь матушка ее Дневная, да не простого рода — тут уж выдумкам не было предела — а батюшка король, и маг, и внук самого господина Тарьи Медведя, а тот уже второй человеческий век живет!
Кровь Медведей — сильная, густая — сказалась в ней неизбежно. И Дед, и Нежная Госпожа, которую рядом с Дедом невозможно было называть бабкой, поняли это быстро. Но Майвэ не помнила другой луны, потому привыкла к ее багровым лучам. И о том, что в землях Дневных все плохо, говорили с самого ее рождения. Она привыкла к этим словам тоже.
Майвэ воистину была наследницей своих родителей. То, что она, как бы сказали Дневные, выродок, обнаружилось довольно скоро после ее рождения. И Дед с Нельруном взялись за девочку всерьез, не смотря на протесты госпожи Диальде и Сэйдире.
— Молчать! — рявкнул он только один раз, когда обе они, как чайки на птичьем базаре, налетели на него. — Времена уже и так злые, а будут волчьи. Луна давно кровью течет, если не заметили. Так что чем больше будет знать, тем вернее выживет, поняли, дуры? Она нашей крови, Медвежьей. Сила у нее в крови, густая у нее кровь, тяжелая. Сожжет ее, если не обучить. Да и ты, невестушка драгоценная, тоже еще добавила ей в кровушку. Цыц! Не так, что ли? А ты вспомни, как вы с внучком моим сюда приехали, что с вами по дороге было? А? То-то. Молчи и не лезь, поумнее тебя люди займутся. Ваше дело — дамское, вот тонкостям да хитровывертам вашим ее и учите. А я ее кровь буду воспитывать. Зазнаться не дам. Синяков и шишек она у меня нахватается, это точно. Молчать! Зато будет знать, что делать, когда припрет. Голова у ней хорошая, жаль будет, если даром пропадет или свихнется, когда сила в ней играть начнет.
Да и госпожа Сэйдире была почти уверена, что от нее, выродка, не может родиться обычного ребенка. И, надо сказать, это ее печалило. С тех пор, как луна стала кровавой, Сэйдире не знала покоя. Ее мучили дурные сны — Ночным хорошо, они не видят снов. Ее томили нехорошие предчувствия. И единственный в Медвежьем Холме, с кем она могла говорить об этом, был Нельрун, жилистый, сухой и темный как щепка. Потому, что у Нельруна половина лица была мертвой, и глаз на мертвой половине видел не только то, что видит обычный глаз. Нельрун, как и Сэйдире, видел тени. Однажды в Лебедином Холме они говорили об этом. Они были Дневные, и порой не спали днем, глядя на лазурное зеркало озера под лазурным холодным небом осени. День пока еще был прежним, а ночью небеса были кровавыми. Днем еще можно было думать, что все по-прежнему.
— Не за то меня хотел убить собственный брат, что я вижу Ночных. Я вижу тени, я вижу, когда они неправильные. Эти тени видно всегда, даже когда кругом темно или когда солнце в зените. Они сами по себе живут.
— У твоего брата была такая тень, госпожа? — спросил Нельрун так, словно знал ответ заранее.
— Да.
— Как у людей появляется такая тень? Почему?
— Откуда мне-то знать, Нельрун? — досадливо ответила Сэйдире. — Этого даже мой муж не знает, даже Дед не знает, ты не знаешь, Науринья не знает. Откуда мне знать? Прорастает из черного зерна, а оно во всех нас есть.
Нельрун вздохнул.
— Унаследовала ли ваша дочь ваше зрение?
— Не знаю, — отрезала Сэйдире.
— Как бы то ни было, — сказал Нельрун, помолчав, — юную госпожу надо обучать.
— Да будь все оно проклято! — вдруг всхлипнула Сэйдире. — Я лучше была бы крестьянкой в самой захолустной деревушке, и был бы у меня мой самый обычный муж и самая обычная дочка!
— Этого не было бы, госпожа, — тихо сказал он. — Пришли волчьи времена, уже нигде не спрятаться. И потому лучше обучить ее, чтобы у нее было оружие.
— Против чего?
— Против того, что происходит.
Дед сказал, что учить Майвэ будет, но не раньше, чем ей стукнет столько же, сколько было ее отцу, когда его привезли в Медвежий холм. И потому поначалу наука для Майвэ была такой же, как для всех. Читать она выучилась довольно рано — и началось сущее бедствие. Потому как Майвэ просто проглатывала те книги, которые были положены для детей, и быстро добралась до неположенных. Сколько ее не отлаливали, не пытались оградить от ее набегов библиотеку, но Майвэ умела просочиться где угодно. Сэйдире начала подозревать, что тут без наследных способностей не обошлось. А, может, просто уследить не могли. Ведь вся банда холмовой ребятни, в которой бегала и Майвэ, тащила с кухни свежевыпеченные вкусности прямо из-под носа поварих.
Из недозволенных книг ничего страшного она все равно не вычитала, потому как понимала совсем мало. Порой и слова-то читались, и известные были — но не складывались ни в какую историю. Была какая-то скучная непонятина. Майвэ запоминала эту непонятину — она вообще хорошо запоминала, но смысла в этой непонятине не было никакой. Разве что можно непонятину под нос бубнить или напевать. Правда, Нельрун раз ее поймал на этом, позеленел весь и так наругал, так напугал, что Майвэ от испуга даже плакать боялась. Конечно же, она не забыла Слов, Которые Нельзя Говорить и Петь Просто Так — она просто запомнила, Чего Нельзя Говорить и Петь Просто Так Если Не Понимаешь. А дед сказал, что настанет время — и он всему научит, но пока надо молчать.
В общем, Майвэ была обычным ребенком. Знала то, что знают все дети — о мире и Холмах, о Дневных и Уговоре, о королях и их Правде, о Сне Богов, о тварях и Провале. А еще она много услышала из разговоров служанок, многое, что не рассказывали ей ни мать, ни Нежная Госпожа, ни дед, ни Нельрун. Что-то она принимала как данность — то, что в землях Дневных все плохо, к примеру. Там было плохо всегда, и хорошо, что мама убежала в Холмы. А что-то додумывала — историю про злую тэриньяльтиху и злого брата. Это было как в сказке про принцессу и злую мачеху.