— Ты понял, что я хочу знать.
Хелья кивнул.
— Конечно. Там, за рекой все вдруг взяло и умерло. Не так, как умирает дерево, как умирает трава, зверь. Это умерло по-другому. Совсем. Дерево превратилось не в умершее дерево, а в нечто неживое вообще. Совсем. Я не могу лучше сказать.
— Я понял, понял.
— Если бы у деревьев были ноги, они бы убежали. Как звери. Они подались к реке, наклонились, но они без ног…
Девочка ссутулилась, сжавшись в комочек. Кошка пискнула — та ее слишком сильно прижала к себе.
Юэйра подался вперед.
— А люди? Люди могут там прожить хоть еще немного? Чтобы дойти досюда?
Хелья посмотрел на него.
— Человек может не пить три дня.
Юэйра часто закивал.
— Да, да, еще могут… три дня…
— Там нет воды? — спросил Сатья.
— Я не думаю, чтобы это была вода живых, — ответил Хелья.
— Еще три дня…
— Юэйра, очнись…
Хелья болезненно поморщился, глянув на него.
— Из земли словно вдруг в одно мгновение ушла вся жизнь. Как вода иногда уходит из колодца за ночь. В бездну. В Провал.
Деанта помотал головой — на мгновение представил себе бездну. Бесконечную бездну, куда валится все живое.
— Это город.
Анральт не сразу понял, кто это пискнул. На него смотрела исподлобья рыжая девочка.
— Ты что сказала?
— Это город. Там вокруг сады. Они все родят. Еду, одежду. Все. Это из-за них.
Анральт с Сатьей переглянулись.
— А там люди могли укрыться? Могли? — бросился к девочке Юэйра.
— Если вошли в город — то не выйдут, — ответила девочка. — Там только Юные выходят. Или ловцы. Но их там никто не жалеет, они не Юные.
Больше девочка ничего не сказала, потому, что сначала ее начало трясти в сухих рыданиях, а потом она повалилась на стол и уснула. Кошка улеглась ей на голову и зло смотрела единственным оранжевым глазом.
— Боюсь, — сказал Хелья, — земля умерла, и власти короля там нет.
— Значит, только путями Ночных, — сказал Анральт, сверля глазом Хелью.
Хелья ответил таким же пристальным взглядом — в два глаза.
— Назови место, и я проведу вас. Я блюду Уговор.
***
Тийе очнулась, но сидела тихо, как мышка. О ней все забыли, а мысли бешено скакали в ее несчастной голове. Вот сейчас они договорятся. А потом Хелья уйдет. И у нее больше никого не останется. А тут все чужие. И будет она опять ничья, то есть, всехная…
И Тийе заревела в голос, повалившись в ноги Ночному.
— Ой, ой, не бросай меняааа! Не оставляй, господиииин! Я работать могу, я все тебе делать буду, стирать, шить, готовить, хочешь, палец себе отрежу, только не бросай! Я одна буду, я никому не нужнааааа!
— Девушка, тебе не будет дурного! — раздраженно сказал Лис. — Да уведите ее, кто-нибудь!
Тийе продолжала выть.
— Девушка, послушай меня, — к ней подошел высокий худой молодой человек. — Когда я вернусь, я буду королем. Я говорю — никто тебе здесь не причинит зла.
Тийе перестала выть, и уставилась на юношу, так и не закрыв раззявленный рот. Колени ее не держали, и она села на пол, обнимая покорную уже кошку.
— Тебя никто не обидит, пока я жив. Иначе пусть не крикнет подо мной Камень.
Тийе обомлела. Она поняла, кто этот юноша. Медленно подняла руки к лицу и прикрыла ими рот. Голова закружилась, и кровь прилила к щекам.
— Я все для тебя сделаю, господин, — прошептала Тийе, чувствуя, как против воли расплывается в дурацкой улыбке.
— Хорошо, — сказал Прекрасный Принц из сказки. — Мне надо пойти и встать на Камень. Потом я вернусь и возьму тебя с собой.
Тийе кивала и улыбалась. Анральт позвал Орию и велел ему увести девчонку.
— Пристрой ее на кухне, что ли. Там дела хватит. Я потом ее еще расспрошу, — сказал он негромко.
— Я буду тебя ждать, господин! Я очень — очень буду тебя ждать! И ты возвернешся, да?
Юэйра прикусил губу. Он очень ждал и долго ждал. Только ни мать, ни сестры так и не вернулись.
Глава 11
Столица
— Собирайтесь! Собирайтесь!
Пришло время воздать земле!
Дарительнице всего!
За щедрость ее!
За великую милость ее!
Мощный голос лавиной катился с горы по всему городу, по огромной толпе, затопившей все площади и улицы верхнего города и колыхавшейся вокруг стен. Сверху непокрытые людские головы были похожи на шевелящийся ковер ползающих друг по другу крыс. За спинами крысиного ковра прямо и неподвижно высились копья стражи. Жала серо мерцали в скудном свете пасмурного дня. Порой начинал идти мокрый снег, порой ветер сметал с неба облака, и на миг выглядывало вешнее голубое небо, но потом снова наползали серые сырые тучи, и солнце смотрело сквозь них бледным рыбьим глазом.
За щетиной копий по улицам, от внешних стен к верхнему городу поднимались тройки — один Юный и два Белых стража — методично проверяя все дома. Иногда из домов слышались крики. Иногда выскакивали какие-то человечки и бежали скорее наверх, но окружавшая толпу стража опускала копья, и человечки смешно падали. Те, кто не мог или не хотел идти, был не нужен городу.
Сиэнде вцепилась в руку Иште. Та стояла, белая, как мел, закусив краешек платка. Дед остался дома, он уже был стар и не мог ходить. Тепло, еда и вода города медленно отнимали у него жизнь. Айне тоже осталась дома. Она тоже заболела тоской от даров города. Иште еле слышно подвывала, все больше забирая в рот платок.
— Возлюбленные дети мои! Братья и сестры мои! Возрадуйтесь!
Грузная немолодая женщина, словно облитая золотом наряда, прижимала руки к огромной груди, взирая на белого, высокого, похожего на острое копье, Айрима. Женщина была старой. Но ее не убьют Юные. Она Мать всех Детей.
Иште стиснула руку так крепко, что Сиэнде чуть не закричала. Но кричать было нельзя. Потому, что сзади стояли Юные и Белая стража с копьями. А когда они наклоняют копья, люди умирают. Люди все время умирают. И тела их лежат, и никто их не смеет трогать, пока Юные не унесут их и не отдадут Садам, чтобы земля давала свои дары. А когда приходит вечер, на улицах становится слишком много теней. И домой тоже приходят тени слушать речи и следить…
— Знайте, что вы избраны! Вам дан этот город, и деревья Садов приносят плоды только для вас. Все, что ни пожелаете, дается вам и будет даваться! Земля щедра к вам!
Сегодня был тот самый день, значит, кто-то будет избран ради скрепления уговора с землей. Земля должна получать не только смерть, но и жизнь. Иште сжалась, как могла, чтобы ее только не заметили. Она знала, что ее время настанет скоро. Она еще помнила белую луну. Все, кто помнил белую луну, умирали. Когда она не сможет рожать — а это будет скоро, поскольку вода и еда и тепло города не для тех, у кого одна тень — тогда она станет пищей для земли. И тогда Сиэнде заберут. И уже она станет рожать Детей, а Дети станут Юными.
Сиэнде помнила, как к ним во двор вбежал какой-то мужчина, бегал, тычась по углам, как собака, рыдая, пытался забиться хоть в какую-то щель. За ним спокойно, деловитым шагом вошли двое Юных и человек в белом с тремя тенями, неторопливо загнали мужчину в угол и выволокли наружу. Иште не оторвалась от шитья, даже тогда, когда мужчина тряс ее за плечи, дергал за юбку и умолял помочь. Его словно никто не видел.
— Гряди, избранник! — провозгласили, наконец, прекрасными, стройными ровными голосами Дети, стоявшие где-то там, у Камня. Значит, сегодня еще не очередь Иште.
Значит, она будет жить по крайней мере еще месяц.
Кто сегодня скрепил уговор с землей, она не знала, да и не хотела знать. Они с Сиэнде шли домой.
На улице прямо у ворот Иште, глядя прямо перед собой, перешагнула через деда. Вокруг головы его уже начала застывать черная лужа. Айне закололи в постели. Но она и так умирала. Жизнь священна в городе — но не успевшие откликнуться на зов подлежали выбраковке. В городе должны жить самые совершенные — даже из людей прошлого, как их называли. Будущее было для Детей и Юных.
За телами пришли вечером, когда над гордом поднялся кровавый коготь луны. Их отдадут земле в Садах, и деревья дадут хлеб, и мясо, и сладости, и одежду, и все, что угодно, и вода потечет вином и медом.
Наутро, когда Иште отворила дверь на улицу, там, как всегда, стояла корзина с едой для нее и Сиэнде. Иште внесла корзину во двор, задвинула засов, и только тогда страх отпустил. Она заплакала. Страх в последнее время стал почти невыносим, Иште не понимала, почему. Наверное, потому, что вдруг вспомнилась старая сказка. О молодом правителе, который не хотел видеть вокруг себя уродства и старости и приказал перебить всех стариков.
"Наверное, они тоже помнили другой цвет луны", — подумала Иште. Она еще помнила, хотя ей было не так много лет. Но она помнила луну, белую луну, и все чаще она вспоминала ее.
А ведь помнящих луну оставалось все меньше. Те человечки, которые так смешно накалывались на пики — почти все они были старше трех, а то и четырех десятков лет. Они выросли в другое время, они не могли привыкнуть. Зачем, зачем они тогда не ушли? Надо было спросить деда и Анье, но они как раз оказались среди тех человечков… Иште встала.
А ведь в этом доме прежде жил кто-то другой. Они переселились сюда, когда хозяев не стало. Или они ушли, или… как те человечки. В городе теперь было много свободных домов. И всем хватало еды. Надо было только пойти и собрать урожай, а он созревал каждый день. Они с Сиэнде через день работали за стенами в Садах.
Сердце бешено запрыгало в груди.
ЗА стенами.
От одной мысли скрутило живот, и тошнота подступила к горлу.
Из города не уходят.
Она вспомнила, как лет семь назад попытался бежать какой-то человек, он был старый, он еще помнил белую луну.
Они не увидели, что случилось с ним там, за деревьями.
Но как он кричал! Как долго, страшно он кричал! Человек не может так кричать, не может кричать так долго!
Иште зажмурила глаза. Ворота открывают только чтобы впустить. Выходят из него только Юные, люди с тенями и Белая стража. Старым можно было служить в страже — они все равно погибнут, пусть принесут пользу. Да и людей с тенями становилось все меньше — они тоже помнили белую луну. Но служили они истово и радостно принимали свою смерть ради Детей и Юных.