С востока люди Дня больше не приходили, как сообщала госпожа Адиэ. Те, что жили возле ее Холма, исправно стояли на страже вместе с Ночными, но в них было отчаяние и ярость, какие бывают только у людей, потерявших все. Они не пели песен. Иногда Ночные видели, как они плачут или молча смотрят под кровавой луной на восток, туда, где когда-то была их земля. Но с востока больше никто не приходил. Риама, которого они избрали своим предводителем, говорил:
— Я не хочу думать. Потому, что тогда мне полезут в голову, — он стучал при этом себя по темечку, — видения. Они сразу хлынут, ничем не остановишь. Не то я сам придумываю, не то… кто-то насылает? Не знаю.
— Что ты видишь? — спрашивала госпожа Адиэ Воинственная, утирая слезы — все же была она женщина, а женщины нежны и чувствительны.
Риама мотал головой и говорил через силу, жмуря глаза, полные слез:
— Ты видела, госпожа, как на озере по весне лед проваливается? Вот и вся наша земля так. Города стоят как льдины, а вокруг земля проваливается, и провал заполняет черное болото, а в нем кишат черви, и чешуйчатые змеезубы, и белоглазые кровожабы. И из города не выйти. Не спастись. — Он поднимал незрячий взгляд на госпожу Адиэ и говорил: — И я представляю, как они там… внутри. Умирают от голода и безнадежности. Или выводят кого-то одного, чтобы его сожрали твари и дали еще день, еще день жизни…
— Я бы лучше пошла и погибла в бою, — шептала госпожа Адиэ.
— Все, кому хватило духу умереть в бою, либо умерли, либо прорвались сюда.
— Тогда остальные умерли еще до смерти.
Риама не отвечал. Он даже не плакал. Плакала госпожа Адиэ, а потом вставала, собирала своих охотников и добровольцев из Дневных и шла из Холмов на восток, убивать тварей. Последнее время она заметила — или ей показалось — что болото на какие-то три-четыре шага приблизились к Холмам. Она проверила. Так и было. Ей не хотелось думать, почему так.
А потом с восхода пришла Мертвая волна.
Ринтэ даже порой улыбался. Но улыбка надолго не задерживалась на губах. Слишком много мыслей. Слишком тяжелое ожидание. Слишком мучительное неведение. И слишком тяжкая ноша.
Когда-то, давным-давно он приехал в родной холм со страшной мыслью — как легко он мог бы вырезать весь холм. И вот, наступает неведомое. И вряд ли это остановит его королевская сила. Он еле держался. Все кончалось, уходило, как уходит кровь из раны. Что-то обязано, просто непременно должно случиться — иначе зачем он живет? Зачем умер отец и погиб брат? Зачем он вырывал власть из рук Жадного, если все кончится вот так?
Они с дедом сидели над Королевскими садами на галерее, когда вдруг на мгновение словно бы замолкли шумы водопадиков и ручьев, звон колокольчиков и разговоры. Дед с внуком переглянулись.
Бездна зашептала.
И Ринтэ вдруг посерел и согнулся, падая вперед.
Дед подхватил его.
— Ты что? — испуганно зачастил он. — Ты что? Тебе воды? Я сейчас, я лекаря…
— Ннннет, — провыл Ринтэ. — Никого не зови… Нельзя, чтобы знали. — Он поднял белые мутные глаза. — Земля пошатнулась, — выдохнул он. Сглотнул, переводя дыхание. — Она оперлась на меня, — выдохнул он. — Тяжело…
Его вырвало.
Сэйдире хлопотала вокруг мужа. Ринтэ лежал на тахте, глядя в потолок.
— Ты почти не спишь.
— Бездна шепчет.
— Ты ничего не ешь.
— Бездна… Где Майвэ…
Сэйдире отвернулась, стиснув зубы. Яростно вытерла глаза.
— Я знаю — с ней все хорошо.
Ринтэ повернул голову и остановил на ней мутный взгляд.
— Я мать. Я чувствую. С ней все хорошо!!
— Ты меня прощаешь? Я же отпустил ее.
— Кто бы ее удержал, — прошептала Сэйдире. На глаза накатили слезы, веки отяжелели. Она услышала всхлип. В ужасе посмотрела на мужа.
Ринтэ молча рыдал, отвернувшись к стене. Жалко, как слабый ребенок.
Сэйдире, скривившись от жалости к нему и себе самой, легла рядом и обняла его за плечи.
Но она не плакала. Кто-то должен не плакать. Было тихо. Совсем тихо, Ринтэ затих, и она уже подумала, что муж уснул. Постепенно сон пришел и к ней.
Но Ринтэ, король Холмов, не спал.
Он лежал, не ощущая тела, придавленный к ложу непонятной тяжестью. Или это было отчаянье, лишавшее воли? Он не хотел двигаться. Он слушал свою боль и ужасался своей слабости. Он медленно тонул в безнадежности.
"Как это может быть… почему? Что случилось? Почему ничего не происходит, почему боги не проснутся? Это же неправильно, это несправедливо! Разве я сделал что-то не так? Тогда почему земля не помогает мне, а высасывает меня? Или что-то в мире настолько изменилось? Но если законы больше не действуют, то почему же боги спят, как прежде?"
Он приподнялся. Осторожно встал, чтобы не потревожить Сэйдире.
"Но ведь так не может быть. Должно быть что-то еще. Иначе все бесполезно, и Жадный победил. И если не я, так другой король пойдет к нему с поклоном умолять о пощаде. Но я не пойду. Нет. Должен быть иной путь! Должен!!!"
Он стиснул кулаки. Ему казалось, что у него сейчас лопнут глаза от дикого напряжения. Лопнут, и кровь забрызгает белое лебединое платье Сэйдире.
"Да помоги же хоть кто-нибудь!"
Ему казалось, что он проваливается в глухую бездну. Бездну без отклика, бездну без надежды. Шепчущую множеством холодных голосов на грани сознания. Его охватил животный ужас небытия, он таял, распадался на части, и оставался от него только один огромный, отчаянный безмолвный крик о помощи. Чья-то рука возникла перед ним и открылась, и он вцепился в ладонь.
Бездна шептала — но ее голоса не вызывали этой тянущей тошноты, слабости и отчаяния. Да, Бездна была — но она утрачивала власть.
— Кто ты? — прошептал Ринтэ.
Ты выдержишь, — ответил бесплотный голос. — Если не будешь оглядываться назад. Ты не один.
— Что? Что это значит?
Ответа не было. Он вынырнул из бреда.
Но шепот Бездны уже не убивал его.
***
Вирранд Тианальт медленно и сосредоточенно точил меч. Это успокаивало.
Госпожа Асиль своей волей разрешила королевскому заложнику выбрать себе оружие. Тианальт хотел защищать Холмы. У Закатного холма поселили беженцев-Дневных из Королевской четверти, они могли знать его, Тианальта. И Асиль позволила ему идти. Потому, что это был повод отпустить его и сохранить хотя бы видимость верности мертвому мужу.
Она плакала у себя в покоях, кусала кулаки — и ничего не могла с собой поделать. Пусть идет. Пусть! Он умеет сражаться. Дневные будут повиноваться ему. Пусть идет!
Она не спросила Ринтэ — пусть гневается, пусть.
Вирранд Тианальт медленно точил меч. У него теперь было дело. Он знал, что сможет его выполнить. Он умел.
Когда он явился, вооруженный, в Узорный покой, государь Ринтэ Злой Язык уже был там, и был он бледен, но улыбался.
— Можешь не спрашивать. Я дозволяю.
Вирранд преклонил колено.
— Я бы стал твоим человеком, государь, — сказал он. — Но не могу. Но я могу дать клятву — я буду сражаться за Холмы так, как за свою землю.
Ринтэ кивнул.
— Я буду держать эту землю, пока смогу. Может, это поможет удержать и твою. Иди же.
Вирранд вышел. Оглянулся на пороге — Ринтэ улыбался. Вирранду показалось, что его лицо немного светится в полумраке.
"Каждый человек — ключ. У каждого своя дверь".
И пришла Мертвая волна с заката.
Тианальт не был похож на Эринта. Совершенно не был похож. Асиль Тэриньяль сидела, зажав руки в коленях, в круглой комнате, красной и черной, шелковой и меховой комнате. На низком столике на жаровне стоял кувшинчик с горячим вином, лунным вином, приправленным пряностями, на серебряном подносе лежал белый хлеб. Хлеб из лучшего зерна Холмов, который Дневные называли лунным зерном. Или жемчужным.
Госпожа Асиль была в черном платье тяжелого шелка, расшитом серебряной нитью и мелкими красными и хрустальными бусинками. Накидка была из темно-красной шерсти, широкие рукава оторочены мехом. Она склонила голову, и прямые длинные волосы падали ей на плечи, на руки, на колени.
А Вирранд Тианальт, глядя на нее, почему-то вспоминал ту девочку из малого холма, Тилье с "грызной" лепешкой, и его затопляла странная нежность, от которой на его лице проступала улыбка. Асиль настороженно посмотрела на него.
— Я впомнил девочку, — честно сказал Тианальт. — Девочку из Холмов, которая угостила незнакомого дядьку, Дневного, лепешкой. Она стянула ее с кухни, и мы вдвоем ее втайне разъели. И мне кажется, я должен Холмам за эту лепешку.
Асиль тоже улыбнулась.
— Госпожа Асиль, прежде, чем уйду — а я вернусь, я намерен вернуться — я прошу тебя подумать, просто подумать. Я знаю, что с твоим супругом, который погиб, мне не сравниться. Я много о нем слышал и рассказов, и песен. Но я все же прошу тебя — подумай и обо мне. Большего не прошу. Когда вернусь, тогда я еще раз спрошу тебя. А я вернусь. Думай обо мне, госпожа.
Асиль медленно кивнула.
— Я подумаю о тебе, блюститель Юга. Мой сын последовал на охоте за белой ланью. У меня больше никого не осталось. Возвращайся.
МАЙВЭ И ДЕАНТА
— Я не понимаю, — сказал Науринья Прекрасный.
— Чего ты не понимаешь? — отозвался Тэриньяльт, как всегда спокойно. Это раздражало. Науринья обычно с трудом сдерживался от злого крика, но последние несколько недель, после того, как госпожа Майвэ отпустила их всех, а они взяли и не ушли, ему стало легче. Он перестал искать врага. В жажде боя появился смысл. И даже появилась надежда на то, что можно будет жить, и что у него впереди есть что-то лучшее, кроме смерти и крови врага на зубах. И вот тогда он проплакал два бессонных дня. Он оплакивал себя прежнего, который доверял всем и любил всех. Оплакивал себя другого, ненавидяшего любую тень в человеке и потому полного презрения ко всем и лишенного жалости. И оплакивал Диэле и просил у ней прощения. А теперь он успокоился. Если Тэриньяльт не понимает, то его следует пожалеть. Он же не маг, он просто воин и слепец.
— Я не понимаю, почему твари не преследуют нас. Почему мы вообще не видим их всю дорогу.