но полезли на лоб, и он как-то глухо заухал, а потом стало понятно, что он хохочет.
— Ты? Ты? Это ты тот самый королевский выблядок, которого все ждали-ждали, а потом уже и перестали? Ты где был-то? А? Чего ж тебя мамаша-сучка сразу не предъявила-то? Поставила бы на Камень-то, и все! Кому ты нахрен нужен, теперь-то кому ты нужен, не осталось никого! Ни моих не осталось, никаких других не осталось, все, все кончено! — он рвался и скалился, рычал и выл, словно пытался дотянуться до глотки Деанты, бился, словно в припадке, пуская пену.
Науринья шагнул к нему, схватив его за волосы. Присел, глядя прямо в бешеные и смертельно испуганные глаза пленника. Оскалился.
— Говоришь, воды не даем. Ну, пей, — почти шепотом произнес он. Пленник внезапно затих. — Пей. Ну? Ты же жить хочешь? А не будешь пить — убью, — с улыбкой сказал он.
Пленник прижался к стене. Науринья поднес к его губам флягу.
— Пей.
Пленник сделал несколько глотков. Потом задергался, отплевываясь и выкатив глаза на лоб.
— Ну, я так и думал, — выдохнул Науринья и прежде, чем кто-то что-то успел сделать, вогнал ему в глаз стилет. — Он не может уже пить воду людей. Боюсь, и еду тоже не сможет есть. Он все равно что мертв.
— И зачем ты это сделал? — воскликнул Деанта. — Теперь мы ничего не узнаем!
— Узнаем, — спокойно сказал Науринья, вытирая клинок о белую грязную котту покойника. — Эти женщины могут пить воду людей. Они расскажут.
Майвэ вместе с девушками из города омыла лица Руа и Сохоры, расчесала их волосы. Воины уложили их в спальной нише, сложили их руки на груди и положили на грудь их мечи. Деанта стоял над ними, и желваки на его скулах бешено плясали, когда он пытался загнать назад слезы. Это добавит ему горечи, добавит ему гнева и решимости.
— Прощайте, братья мои. Мы встретимся за снами богов. Пусть дорога ваша будет чиста, и вас не терзает ни жара, ни стужа, и всегда будет сладка ваша вода. Да не будут забыты ваши имена.
Они постояли возле мертвых и отошли, остались только Науринья и Майвэ. Майвэ сосредоточилась, ловя нити силы. Земля, вода и ночь были рядом, и она потянулась к ним, и они ответили, струясь через нее и забирая свое. Прах ушел к праху, вода ушла к воде, и ночь окутала темнотой нишу. Это было нетрудно — здесь была сила отца. Она слышала его далекий-далекий отзвук, как еле слышное эхо.
"Папа. Папочка. Прости. Я вернусь. Я обязательно вернусь"…
Науринья криво улыбался, по левой его скуле катилась слеза. Майвэ знала, о ком думает он и у кого просит прощения. Он смотрел своим магическим зрением вслед этим двоим, уходящим из мира, той дорогой, куда собрался идти и он.
"Он не вернется со мной", — окончательно осознала Майвэ, и ее сердечко сжалось, и она посмотрела на Арнайю Тэриньяльта. Тот медленно повернул к ней незрячее лицо.
"Я вернусь с тобой, госпожа моя".
— Мы жили в Амре. Это небольшой город, к северо-востоку от Столицы. Когда все случилось, — говорила Иште, — мне было около года. — Она помолчала. — Смуту я толком и не помню. Все время была война, понимаете. Потом, когда все как-то утихомирилось, Амра подчинилась принцессе, да… Много народу погибло, был голод. Кто-то ушел на юг, к Тианальту, кто-то остался, ну, как везде. Много было сирот. И принцесса собирала их к себе, многие и просто отдавали детей, чтобы с голоду не померли. Ну, и лишние рты тоже… Знаете, они брали охотнее тех, кому было не больше пяти или семи лет, остальных не очень, не всех. Айрим сказал, что в Столицу возьмут всех, кто захочет строить новое. Тогда-то земля и начала умирать. И мы пошли. Мне тогда двенадцать было. Мы были готовы все делать, — она замолчала, словно ей было стыдно.
— Говори, девушка, не бойся, — сел рядом с ней на корточки Деанта. — Мне надо знать, чтобы все исправить.
Иште кивнула.
— Принцесса всех принимала. Все Юные — ее дети. Но самых младших забирали в Дома Детей, и оттуда они выходят вот такими, — она показала на второго, бесстрастного, пустого пленника. — Айрим говорит, что лишь они чисты. У них нет привязанностей, и они могут стать Юными, которые будут жить в Городе Грядущего века, он так говорит. — Она помотала головой. — Всех детей, таких вот маленьких, собирали по всем землям, где могли. Дети принцессы, да. — Сиэнде прижалась к ней, словно утешая, погладила по руке. — Кто постарше, вот как она, тоже брали, но мало кто из них становился Юным… Айрим говорит…
— Кто такой Айрим? — спросил Деанта. Он хотел знать, кто для Столицы этот человек.
— Айрим? Он муж принцессы, он просто Айрим. Наставник всех. Да. Юные понимают его без слов, они любимые Дети его и принцессы, да.
— А остальные?
Иште не сразу ответила.
— В город принимают всех. Всем есть еда и вода, и одежда, и кров. Но избранные — только Дети и Юные. Новый мир принадлежит им, да. Остальные недостойны, они просто доживают. Служат Новому миру как могут. Все должны служить Новому. Есть такие, кто добровольно отдает себя новому миру и становится боговнимателем. — Ее передернуло. Майвэ чувствовала, что за этими словами стоит нечто большее, чем ей уже известно.
— Как становятся? — мягко сказала она.
Иште опустила глаза, видимо, собираясь с мыслями.
— Айрим говорит, что все имеет свою цену, и ее надо заплатить.
— И?
— У каждого своя цена. Они становятся почти как Юные. Только не перестают стареть, просто медленнее стареют. Для этого им приходится…занимать жизнь у кого-нибудь.
Это было настолько тошнотворно-очевидно, что Майвэ даже не удивилась. Она помнила рассказ матери, когда ее готов был убить родной брат.
— Они правда слышат богов?
— Так говорят. Но лет двадцать уже боги молчат, и боговниматели сходят с ума… Айрим велит Юным их убивать, когда так случается.
Двадцать лет. Майвэ переглянулась с Науриньей. Тогда отец запер Жадного…
— Еще старших берут в Белую стражу. Как вот этого, — она кивнула на мертвого.
— Войско?
— Ну, те, кому дозволено убивать.
— Другим не дозволено?
— Нет, что вы, жизнь в городе священна, — в ее голосе прозвучала странная горечь, почти насмешка. — Но жизнь — это когда служишь.
— А чем служили вы? — тихо спросила Майвэ.
Иште глубоко вздохнула. Помолчала.
— Мы… Я молодая. Сиэнде тоже. Мы можем рожать детей. Они будут Юными. Потом мы постареем. Мы будем собирать урожай и жить, жить, жить, пока не станем бесполезны. Вот тогда нас скормят земле, да. И земля будет давать воду, вино, хлеб, всякую еду, и одежду, и оружие, и вообще все, и все мы это соберем в Садах. И воспоем земле, и восславим Новый мир, — нараспев сказала она и подавилась словами. — А из города никто уйти не может, да. Мы славим Новый мир каждое утро и вечер, и кормим землю бесполезными, а раз в месяц — по жребию. А у меня двоих детей взяли в Юные. И скоро меня должны были спарить с Юным, и я умерла бы в родах. И Сиэнде скоро забрали бы спариваться. Да.
Иште больше не говорила. В подземном зале воцарилась почти полная тишина, нарушаемая лишь журчанием воды и затаенным дыханием людей.
— Скажи мне, — наконец, заговорил Деанта. — Есть ли в городе те, кто еще ждет короля? Кто верит в… исправление?
Иште ответила не сразу.
— Все боятся. Но ведь нужна же надежда! — почти крикнула она. — Многие придут к тебе, если ты… объявишься.
Деанта кивнул.
— Девушка, я клянусь — я встану на Камень.
Майвэ смотрела на него, и в ее сердце загоралась странная гордость. Это юноша странным образом стал дорог ей как брат, тот, что ушел за белой ланью. Она улыбалась.
— Тогда нам надо найти способ тайком пробраться к Камню, — сказал Эренна из дружины Маллена.
— Нет, — решительно ответил Деанта. Он сжал губы, глядя куда-то в темноту. Снова желваки плясали на его скулах. — Я должен явиться туда открыто, громко, чтобы все знали. Чтобы те, кто боится, но еще верит, получили надежду. Если я встану на Камень тайком, в чем мой смысл в этом мире? Если все изменится, но никто не будет знать, почему, то никто даже не поймет, что именно случилось. И они будут продолжать бояться и подчиняться. — Он помолчал. — А если Камень крикнет подло мной, но ничего не изменится, то… то я уведу тех, кто захочет пойти со мной. На юг, в Холмы, куда угодно… Но я обязан явить себя, громко. Это мой город. Это мой народ. Короли не прячутся.
— Тебя убьют, — просто и свинцово ответил Хелья Ночной.
— Мы пойдем с ним, — сказала Майвэ, обмирая от страха и в то же время ощущая какой-то радостный трепет правильности своего выбора. — Магов же нет в городе? Бардов?
Иште покачала головой.
— Вырезали давно, как и выродков. Почему-то боговниматели и Юные их не переносят.
— Ну вот. А мы есть.
Деанта не стал спорить. В нем снова горел гнев решимости.
— Науринья, прошу, скажи мне, почему ты сказал, что он пуст? — он кивнул на Юного.
— Потому, что в нем нет ничего. Нет своей воли. Может, там, наверху в нем что-то и было, но здесь сила моего господина. Все, что в нем было, изгнано.
— Скажи мне, почтенный маг, а могу ли я вложить ему в голову мою волю?
Науринья скривился.
— Это нехорошее дело. Но такое возможно.
— Науринья! — воскликнула Майвэ.
— Прости, госпожа, но это необходимо. Мне уже все равно, я не вернусь, и это я сделаю. — Он посмотрел на Деанту. — Что ты хочешь, чтобы он сделал?
СТОЛИЦА
Рассвет был блеклым, как все рассветы теперь. Как блеклы были и дни. Возможно, такими и должны быть дни нового мира. Хорошо это или плохо? Для детей нового мира это должно быть хорошо.
"А мы? Мы люди старого мира. Как бы нам ни хотелось, мы должны уйти. Нам придется уйти. Пища и вода нового мира не для нас, и это не трагедия, это закон. Новое приходит, старое умирает".
Айрим повернулся к спящей принцессе. Щемящая нежность, та самая, что поразила его при первой их встрече, когда он приехал в Столицу совсем юным архивариусом даррамского Дома бардов, снова нахлынула на него.