Шокальский. Он постоянно твердил, помните, что не чувствует пространства. Я все пытаюсь уцепиться за это. Тот… осьминог… хотел с ним поздороваться. Может быть, они протянули друг другу руки?.. Это было бы логично. Теперь — осколки. Странный характер оплавленности, тут уже говорили. Ну, поверхностный слой — это ясно, часть осколков при взрыве получили направленность к Земле, на большой скорости вошли в атмосферу, это понятно. Но под этим слоем… Вам не кажется, что анализ бессмыслен? Создается впечатление, будто этот второй слой, а по времени, очевидно, первый, оплавился не в кислородной атмосфере Земли, а в аммиачной…
Реплика с места. Похоже, но ведь это нелепица!
Шокальский. Думаю, они пожали друг другу руки. И это дорого обошлось Кочину.
Председатель. Что вы хотите этим сказать?
Шокальский. Я хочу сказать, что они пожали яруг другу руки. То есть не в переносном смысле, а в самом прямом. Я понимаю всю нелепость такого допущения, но что поделаешь: взрыв спутника в аммиачной атмосфере чужой планеты — еще большая нелепость. Ему всегда казалось, что во время сеансов пространство исчезает…
Реплика. Идея «нуль-пространства»?! Да это же абсурд!
Реплика. В свое время теорию относительности тоже называли абсурдом.
Реплика. А генетику?! А кибернетику?!
Шокальский. Я выразился недостаточно ясно, я понимаю. Но сама идея такова… слишком уж безумна. Однако я не вижу другого…
Председатель. Товарищи, здесь женщина с мальчиком. Говорит, очень важные сведения, просит немедленно принять. Да вот и она. Пожалуйста, входите!
Локтев. Екатерина Петровна!
Шокальский. Катя! Костик!
Кочина. Товарищи, вот мальчик уверяет, будто видел отца… Не знаю, верить, не верить…
Председатель. Садитесь, пожалуйста, товарищ Кочина.
Кочина. Спасибо. Пусть он скажет. Я уж измучилась с ним. Он и так-то нервный, а тут еще уверил себя, что видел…
Костя. Я не уверил. Я на самом деле.
Председатель. Сколько тебе лет, Костя?
Костя. Скоро уже одиннадцать.
Председатель. Расскажи, пожалуйста, что же ты видел.
Костя. Я играл дома, один… регулировал настройку робота. И вдруг вижу — папа. В колпаке каком-то. Он говорит: «Дышать нечем» — а сам уже задыхается. Потом протянул куда-то руку… Я все точно видел, вот как вас вижу. Потом ему стало совсем жарко, уж совсем… И он подумал: «Что же — такой бездарный конец!?» И вдруг из последних сил как крикнет: «Костя, Костя, сынок! Скажи им, что для мысли не существует…» И тут все кончилось. Больше я ничего не видел.
Шокальский. Костенька, а осьминога ты не видел?
Костя. Осьминога не видел. Никого больше не видел.
Шокальский. А когда он протянул руку, ты не заметил, он ни с кем не поздоровался?
Локтев. Ну, это же ясно. Он хотел включить охлаждение.
Костя. Нет, он протянул ладонь.
Кочина. Так ничего и не выяснили, да? О, хоть бы что-то знать! У меня уж сил нет…
Председатель. Крепитесь, Екатерина Петровна. У вас еще сын. Судя по всему, в отца пойдет.
Костя. Да, я вспомнил! Он протянул руку и взялся за какую-то… как толстая веревка. И потряс ее. И вы знаете, папа был совсем-совсем рядом. Я даже хотел потрогать у него этот колпак. Но папа всегда ругал меня, когда я трогал его вещи.
Рассказы
Лунное притяжение
В каюте приглушенно звучал Бетховен. Соната № 14 до-диез минор. «Лунная». Любимая…
Шипулин писал письмо жене, когда дежуривший в этот вечер Саша Сашевич деликатно кашлянул за дверью.
— Михаил Михайлович, вас Тяпкин вызывает. Говорит, срочно. Говорит, нужно самого. Я говорю, вы отдыхаете, а он говорит…
Шипулин с досадой отбросил ручку, сунул недописанное письмо в книгу, но не только не чертыхнулся, а даже нашел в себе силы пошутить, правда, не очень оригинально:
— Ну раз Тяпкин! Растяпкин…
Вставая, он опять не рассчитал это проклятое лунное притяжение, хотя пора было привыкнуть за два месяца, но, наверное, и за два года не привыкнешь, и опять ноги на миг повисли в пустоте и показались длинными и тонкими, как у паука, и опять почувствовал он всем телом, какой усталостью и тяжестью оборачивается на деле эта кажущаяся лунная легкость. «С такими работничками как раз отдохнешь, — вздохнул он. — Вечно что-нибудь да случится».
— Слушаю, Петя.
— Михаил Михайлович, — голос был хриплый, испуганный, будто у нашкодившего школьника, самоуверенности как не бывало, — вы, конечно, извините, но без вас… Ради бога приезжайте!
— Прямо сейчас?
— Михаил Михайлович, тут какая-то чертовщина…
— Что случилось?
— Да ничего. Честное слово, ничего. Просто бур дальше не идет.
— Знаете, Петя, давайте оставим шутки на завтра. А если действительно что-то произошло, не валяйте дурака, говорите…
— Да нет, честное слово, ничего такого не произошло. Только бур не идет. И хоть лопни.
— Если у вас алмазный бур не идет в грунт, значит, там по крайней мере алмазы. Тогда немедленно давайте на Землю радиограмму: «Закурил трубку мира. Тяпкин». И за вами пришлют ракету «Скорой помощи». И отлично, важно захватить болезнь в начальной стадии.
Тяпкин обиделся.
— Напрасно смеетесь, Михаил Михайлович. В самом деле бур не идет.
— Я смеюсь! Нет, вы подумайте, я смеюсь, мне весело, что посреди ночи меня вытаскивают из постели. Я смеюсь! Очень мило…
И тут его сжало, стиснуло, скрутило внезапно ворвавшейся мыслью: «Да ведь это, наверное, то самое! Как же я так, всю жизнь ждал, а вот случилось — и сам не поверил?»
— Хорошо, Петя, еду!
Низко над горизонтом висел большой голубоватый глобус — самая прекрасная планета Вселенной. Он был словно стеклянный, и сквозь полупрозрачное стекло смутно проглядывали знакомые с детства очертания континентов. Шипулин не столько разглядел, сколько угадал в одном из темных пятен Европу, мысленно поставил точку посреди материка и улыбнулся ей: там была. Ольга.
Шипулину нравились лунные ночи с их мягким земным светом, скрадывающим резкие, как провалы, тени. Ночами он отдыхал и от ослепительного солнечного сияния, от которого не спасали даже фильтры в шлемах, и от черных теней, на которые боязно ступить, и от полосатого, как матрац, пейзажа. Но главное, конечно, ночью можно было сколько угодно смотреть на Землю.
Еще издали, из окна тряского вездехода, увидел он четыре фигурки головастиков, сидящих у подножия вышки. Значит, буровая простаивала. Вспомнил график основных работ, висящий в каюте, — в груди неприятно царапнуло. Заметив вездеход, головастики встали и робкими прыжками двинулись навстречу. Сквозь шлем скафандра мелькнули растерянные злые глазки Пети Тяпкина — видно, ждал взбучки.
— Ну-с, проверим, в чем дело, — спокойно сказал Шипулин. — Давно стали?
— В час десять. Автоматика отключила бур — перегрев. Добавили охлаждение, все проверили, включили — опять реле сработало. Уж я хотел отключить автоматику, так пустить, а потом думаю, вдруг установка полетит, тогда что?
— С чего бы ей полететь? Просто какая-то неисправность или в реле, или в системе охлаждения. Не может быть грунта такой твердости.
— Я не мальчик, Михаил Михайлович! Реле уже сменили, охлаждение Димка на три ряда проверил, все в порядке. Точно, породы такой твердости не существует, но если все в порядке, а реле выключает бур, — что же это, Михаил Михайлович, как не дьявольщина?
— Ладно, Петя, хорошо, что вызвали. Отключать автоматику, конечно, нельзя. В этом проклятом космосе ожидай любого подвоха. Вдруг и в самом деле… — он поискал выражение поточнее, чтобы и ребят успокоить, и лишнего не выболтать, — нашла коса на камень. Ну что ж, коли не берет алмаз, попробуем лазер. Как там у вас аккумуляторы, Дима?
Когда до конца ночной смены осталось полчаса, Димке удалось выколотить керн. На Груду породы упала блестящая металлическая болванка с оплавленной поверхностью. Пять шлемов стукнулись друг о друга, склонившись над нею.
— Металл, — сказал Тяпкин.
— Сталь.
— Вот тебе и сталь. Потверже, братцы!
— Алмаз сюда, — протянул руку Шипулин. — Старую коронку, живо!
Богатырь Димка попробовал резануть болванку алмазом — следа на поверхности металла не осталось никакого. Шипулин почувствовал, как со лба по щеке побежали щекочущие мураши.
— Везите — и сразу в лабораторию, пусть дадут состав, — сказал он водителю вездехода. — Да скажите, срочно, Шипулин велел.
— Ну что, Михаил Михайлович, еще разок долбанем лазером? — входя в азарт, спросил Димка.
— Тебя вот долбанет оттуда. Ишь ты, герой какой! Заканчивайте, ребята, и айда отдыхать. Кстати, Петя, давайте-ка мне ваши записи.
Когда в тамбуре ракеты сняли скафандры, Шипулин сказал каким-то странным голосом:
— Ну вот, наконец-то свершилось. Не грех сегодня и шампанское раскупорить.
И тут же достал из кармана пластмассовую коробочку, торопливо кинул в рот несколько таблеток и, пошатнувшись, сел. Лицо его стало совсем серым, только под седыми нависшими бровями непонятным торжеством светились неугасимые глаза фанатика.
…Вечером все собрались в столовке. Из угла в угол несмелым ветерком перелетал тревожный ропот. Если бы это была не научная экспедиция, а пиратский корабль, можно было подумать — назревает бунт. Шипулин сказал:
— На глубине 340,4 бур наткнулся на преграду чрезвычайной твердости. Кроме лазера, ни один инструмент этот сплав не берет. Химический состав: железо, титан, кремний, цирконий, хром. Нелепый с нашей точки зрения сплав. Что это такое, мы не знаем, дальнейшее изучение здесь, на месте, невозможно, а вопрос, сами понимаете, слишком серьезный. Поэтому за двадцать четыре часа экспедиция сворачивается. Завтра в 19.00 личный состав отбывает на Землю. Обе грузовые ракеты и все оборудование остается, забираем только пробы и документацию, надеюсь, скоро вернемся…