– Лилька? – удивился Гончаров. – У вас были такие близкие отношения?
– Мы вместе учились. Просто дружили. Хотя у нас даже роман был на втором курсе, который ничем не завершился… Он был девственником… Да и я почти… В смысле, опыта мало было. Он меня в гости к себе пригласил, когда его мама была на даче… Стали целоваться, и я сразу поняла, что у него ничего не получится: его трясти начало, но не от страсти, а от страха… И еще он повторял: «Не дай бог, мама вернется не вовремя». Я вызвала такси и уехала. На этом все и закончилось. Но мы остались друзьями… Но потом у него было много девушек – особенно после того, как он стал известным хирургом. А вообще, он первые операции сделал своей маме, и очень удачно. Десять лет назад ее хоронили, и я была на отпевании и на похоронах. Ей было под шестьдесят, а в гробу лежала сорокалетняя женщина… Нина Васильевна была известная в городе портниха. До того она работала костюмершей в театре и уже тогда стала обшивать артисток. Потом ушла, у нее появилась солидная клиентура…
– Прости, но ты хотела рассказать, как погиб Светловидов.
Лиля вздохнула, кивнула и произнесла с грустью:
– Он разбился на машине. Поехал на дачу… В смысле, в свой загородный дом. На повороте его вынесло с трассы, и он скатился в овраг, машина загорелась… В ГИБДД сказали, что он значительно превысил скорость и к тому же был пьян. Как они заявили, в нем была бутылка водки. – Лиля вздохнула и покачала головой. – Какая водка! Он не пил ни водки, ни коньяка, ни виски… Вино и шампанское тоже не употреблял. На поминках мамы даже рюмочки не пригубил. Я лишь однажды видела, как он выпил бокал шампанского и окосел так! – соседка Жаворонкова замолчала, а потом тряхнула головой. – Я сразу поняла, что здесь дело нечисто. А кому он мог чем-то не угодить? Не тот нос кому-то пришил или импланты не того размера… Хотя имплантами он не занимался – у него для этого были специально обученные люди. Он занимался только лицом, коррекцией фигуры тоже мог, если особенный клиент требовал именно его рук…
– Много было особенных клиентов?
– Практически все. Были, правда, особенные из особенных: те, которые при власти, или их жены.
– Значит, ты думаешь, что он мог кому-то не угодить?
– Нет, я так не думаю. Алик все делал безукоризненно. К нему приходили помятые старые бабы, а уходили стройные молодые красотки… Без блеска в глазах, конечно. Молодость – это ведь не только отсутствие морщин, это еще и счастье в глазах, ожидающих чуда… Светловидов не водил машину, не пил, врагов не имел, не был женат и долгих романов не заводил. И никогда, слышишь меня – никогда не имел интимных связей с замужними женщинами… Я хотела все это выложить тому полковнику из Следственного комитета. Но он так смотрел, словно считал убийцей именно меня…
– Но какие-то предположения у тебя есть?
– Никаких! Но… Я только потом вспомнила, что за месяц до гибели Алика я заехала в его клинику, не помню уж зачем. Его секретарши не было в приемной, и я вошла в кабинет Светловидова и увидела его в кампании Льва Борисовича Карпоносенко. Они пили чай с пирожными макарон и веселились…
– Макарон? – не понял Гончаров.
– Это такое французское пирожное: как два кокосовых печенья, соединенных фруктовой начинкой… Необязательно фруктовой, но Лев Борисович предпочитал малиновую. Карпоносенко вообще очень и очень любил сладкое… Сладости поглощал в любом виде. Уверял, что в детстве ему их не давали, потому что папа был стоматологом. Ему даже карманных денег тогда не давали, и он копил, копил по копеечке, чтобы потом купить дешевых конфет «Золотой ключик» и слопать их в укромном уголке… Очень часто его тайники обнаруживала старшая сестра, которая или сама съедала его конфетки, или просто выбрасывала их назло ему… Так вот, я вошла в кабинет Алика, обняла и поцеловала каждого, но они вдруг замолчали, перестали смеяться, и, когда я поинтересовалась, не помешали ли я, Алик сказал, что Карпоносенко просит без очереди поработать с его протеже…
– Ты тогда еще находилась в отношениях со Львом Борисовичем?
– В каких отношениях? – растерялась Лиля. – Господи, неужели я тебе и об этом рассказала. Значит, сильно напилась вчера. Не было у меня никаких отношений с Карпоносенко. То есть они были раз в год или два, когда он приезжал. Я была обязана ему всем… Да он и не противен мне был. Не страшный, обаятельный даже. Остроумный… Но постельные отношения у нас закончились лет пять или шесть назад. Он как-то быстро начал стареть. Всегда был подтянут, а тут вдруг как-то внезапно поседел, обрюзг, появился животик, очень даже заметный… Мне кажется, что не было никакой протеже; скорее всего, он сам обратился к Светловидову за подтяжкой, липосакцией…
– Погоди, – остановил рассказчицу Гончаров.
Он взял телефон и набрал номер Копылова.
– Коля, когда осматривали тело Карпоносенко, эксперты обнаружили на его лице следы пластических операций?
– Ну да, это указано в протоколе. Клиенту за несколько недель до смерти делали подтяжку кожи лица и липосакцию.
– Значит, это точно был труп Карпоносенко.
– А чей же еще?
Соседка Жаворонкова внимательно прислушивалась к их недолгому разговору, а потом спросила:
– А с кем ты говорил сейчас?
– С тем самым полковником, который беседовал с тобой.
– Беседовал, – усмехнулась Лиля, – а у меня душа ушла в пятки. Страшно подумать, что было бы со мной, если бы этот полковник вздумал меня допросить, а не беседовать, как ты выразился.
– После смерти Карпоносенко оставшиеся учредители разделили его долю, как велит устав предприятия?
– Разделили, но не сразу. Да нас-то и осталось всего трое. Я – теперь – основной акционер. Мы почти год не решались и даже долю Льва Борисовича отложили и хранили в банковской ячейке. Но через год, в начале сентября, пришел человек, который сказал, что хотя Карпоносенко и нет, но дело должно продолжаться. И мы отдали ему то, что хранили… То есть мы уже не хранили, а разделили, так что пришлось собирать все по новой.
– Большая была сумма?
– Полтора миллиона евро.
– Хорошо вы работаете, как я погляжу. Хотя для живого Льва Борисовича это была не сумма.
– Он говорил: курочка по зернышку.
– Как выглядел тот человек, которому ты отдала деньги?
– Ему за сорок, очень грамотно сделанная короткая прическа, небольшая седина, дорогой костюм и шикарные ботинки. Была осень, шел дождь, а тот человек вошел – и на нем ни капли, ботинки из дорогой кожи – летние, как будто он из другого мира, где не бывает дождей. Спокойно и уверенно попросил долю и объяснил, что с нами будет, если мы пожадничаем.
– Что он обещал?
– Сказал, что не будет ни клиник «Парацельс», ни нас… На следующий день нам позвонили и предупредили, что придет проверка из налоговой, потом предупредили, что нагрянет санэпидемстанция, еще обещали проверить противопожарную безопасность… Но за два дня мы собрали необходимую сумму, которую я лично и передала ему.
– Где передавала?
– Перед въездом на московскую трассу. Там есть какой-то гипермаркет, а перед ним площадка для машин. Мне было приказано туда приехать, но встать не на самой площадке, а за бывшим «Макдональдсом». Я приехала, а он уже ждал меня там в «Бентли» с тонированными стеклами. Дверь приоткрылась, и я просунула в салон портфельчик, в котором были тридцать пачек купюр по пятьсот евро.
– Номер машины ты не запомнила?
Лиля покачала головой.
– Помню – цвет голубой.
– Этот цвет у «Бентли» называется «кингфишер». По цвету искать бесполезно. А видео с вашей камеры в клинике можно просмотреть? Хотелось бы увидеть этого человека в дорогом костюме и шикарных ботинках.
– Так это было осенью прошлого года. Записи не хранятся так долго.
Игорь кивнул, он и сам это знал. А потом спросил:
– А где Карпоносенко похоронили?
– Так его кремировали, он оставил по этому поводу специальное распоряжение. Там он написал, что предпочитает кормить не червей, а рыб, а потому его должны были сжечь, а прах развеять над Черным морем. И ритуальная контора выполнила все его пожелания.
– А почему над Черным морем?
– Лев Борисович уверял, что его предки были крымскими караимами. Но евреем он себя не считал.
– Так караимы – это тюркский народ. Даже при Гитлере было издано постановление не считать караимов иудеями. Но все равно они были почти поголовно истреблены на Украине и в Литве. Это постаралось местное население, потому что караимы были людьми зажиточными. Но мы отвлеклись. На каком основании тот человек предъявил права на долю Карпоносенко?
– Он ничего не предъявлял – никаких документов. Но он знал все о Льве Борисовиче. Он даже сказал, что в курсе, как я упрашивала Карпоносенко разрешить мне купить свою первую машину. Он знал, что у моего «пыжика» почти с самого начала была проблема с автоматической коробкой… Ему было известно, как меня называл Лев Борисович, когда мы были наедине… Еще он знал, что случилось в Риме с зятем Карпоносенко Аркадием тридцать лет назад. И про Светловидова все знал… Сказал, что мы все будем завидовать Алику, если откажемся платить.
– То есть он угрожал?
Соседка Жаворонкова кивнула. Потом дернула плечом:
– Да мы и не думали отказываться. Мы же практически всем обязаны Карпоносенко. А долги надо возвращать. Когда этот человек снова появится, я даже не буду бегать искать деньги: все теперь поступает на специальный счет, с которого я время от времени снимаю деньги и откладываю их в банковскую ячейку.
– Когда этот человек появится, предупреди меня сразу, потому что все это может плохо кончиться для тебя и остальных учредителей.
– А нас всего двое и осталось теперь.
– А твой сокурсник и партнер по бизнесу Светловидов не рассказывал ничего о Карпоносенко? Ведь если предположить, что Альберта убили, должна была быть веская причина для этого.
– Ничего не говорил. Хотя как-то незадолго до смерти Алик вдруг начал смеяться над тем, что Лев Борисович вдруг заговорил на философские темы. Стал рассуждать о том, что все живое разумно. И не только лесные звери или птицы, но даже травинка имеет чувства и свое понятие о жизни, заранее зная, что осенью она умрет или еще раньше погибнет под острой газонокосилкой. Или ее смешает с черноземом крестьянский плуг. Наверное, он предвидел свою смерть, что-то знал, но никому не рассказывал. Потом адвокат его детей с меня требовал вернуть им акции Карпоносенко… Требовал, потом просил, зная, что по закону вернуть ничего нельзя. Адвокат говорил, что все богатство Льва Борисовича куда-то делось, пропало, распылилось. Кому-то он подарил, кому-то что-то продал за копейки. У него же был дом на Селигере, так он его переписал на гардеробщика. А там не дом, там – домина! И еще гектар земли с выходом на берег озера.