го московского олигарха хотя бы одним глазком взглянуть. Ведь не каждый день такое происходит. Некоторые всю жизнь о таком мечтают, но не сподобятся узреть. Тогда полдеревни сбежалось. Больше даже: не тольке те, которые на работе не были, а даже те, кто на работе, тоже прибежали и сказали, что первый раз эту дырку в заборе видят. И я тоже сказал, что вообще здесь не был никогда. А там и не дырка, а щелочка – в сетке-рабице. Я ее всегда заворачивал, когда уходил, и проволочкой стягивал, чтобы в глаза не бросалось. Но охранники, видать, наплевательски относились к своему делу… Если сказать совсем уж точно, то в прямом смысле того самого – не обижайся, если грубо скажу, но охранники просто манкировали своими обязанностями.
– Как увозили труп олигарха, ты видел? – повернул разговор в нужное русло подполковник.
– А кто же его народу покажет? Его под охраной в автобусе с темными стеклами, чтобы простые люди не видели. Все к окнам прилипли, так и бежали за автобусом с полверсты, прилипнув к темным окошкам, пока асфальтовая дорога не началась. Там автобус разогнался, и даже менты орать перестали. Все повздыхали и разошлись по домам. А так часа четыре стояли. Даже когда дождик капал, никто не разошелся. Давай поехали ко мне, и я тебе все с подробностями. А если хочешь, то со своим корешем познакомлю, он в олигархическом доме до сих пор живет. Он там за гардеробщика был: пальто подавал гостям, манто всякие… За это олигарх ему разрешил жить там и даже денег платил.
– А что хоть за мужик? – пытаясь не проявить излишнюю заинтересованность, равнодушно поинтересовался Гончаров.
– Серега-то? – переспросил Василий. – Мужик обычный. Ему лет шестьдесят или больше, с бородой, и погоняло у него Лудяга. Так все и говорят – Серега Лудяга.
– Кто же ему такое погоняло приклеил? – удивился подполковник. – Ведь лудяга – это мелочь, медные копейки.
Глаза его собеседника округлились.
– Оба-на! – удивился местный житель. – Да ты… простите, как оказывается, вы не простой человек, если так освоили терминологию униженных и оскорбленных. Как же я сразу не подумал?! Но спешу вас заверить, уважаемый, что слово «лудяга» еще имеет значение «хороший работник, но который работает по мелочовке».
– По какой статье чалился? – не стал его разубеждать Гончаров.
– Так я в осташкинском СИЗО – два месяца по двести пятьдесят шестой в части первой, подпункты «в» и «г».
– Браконьерство, то есть незаконный вылов рыбы с применением самоходных средств и взрывчатых веществ в местах массового нереста рыбы, – уточнил подполковник, – но за это много не дают.
– А мне и не дали, судья присудила два месяца исправительных работ с возмещением ущерба. Триста тысяч рублей назначили, – вздохнул Василий, – ни за что, можно сказать. Там щучьей икры всего-то было – полведра… Другие больше ловят, и ничего…
– А ты сам, случайно, не из ушкуйников?
– Каюсь, – сознался местный житель и кивнул, – из них самых. Но мы сами себя… в смысле, предки себя называли повольниками. Просто наши пиратские лодки назывались ушкуями. Так вот, ватаман повольников Василий украл одну красавицу… именно ватаман – предводитель ватаги. Атаманы у казаков разве что… Ватаман Василий отдал ватаге часть своей немалой доли и приехал в наши места с молодой женой. Меня в честь его и назвали, и мне порой так хочется посадить мужиков на ушкуй – и по рекам, и чтобы все деревни с боем брать… С чего это во мне, я сам не знаю. Мне говорили, как это называется в научных кругах, но сейчас из головы вылетело, потому что с утречка надо было для восстановления памяти это самое…
– Генетическая память, – подсказал Гончаров, – а Сергей Лудяга один живет в доме олигарха?
– Жил один, если не считать охранников, а в прошлом году к нему брат перебрался на проживание. Раньше Лудяга постояльцев пускал, а теперь вроде завязал с этим, а ведь они ему немалые деньги платили. Как брат прибыл, туристов он к себе не пускает больше. Но я брата этого видел несколько раз всего – больной он: выходит разве что воздухами дышать. Ни на рыбалку, ни за грибами. У нас и в Заречье, и в Николином Рожке есть разные питейные заведения: ресторанчик, бар и кафетерий, но он туда ни ногой. Лудягу там видел пару раз – пиво пил. А пиво там, между нами говоря, не самое дешевое… Наши туда не ходят – разве что приезжие. У меня жена Нинка захотела туда устроиться на работу барменшей. Так ее спросили: «Ты пиво любишь?» Она ответила, что пить – пьет, а так нет. Ну ее и не взяли.
– Ну что, поехали? – предложил подполковник, открывая пассажирскую дверь «Рендж Ровера».
– Ко мне? – обрадовался Василий.
– Завернем к Лудяге, если пустит, то у него останусь, но в любом случае на рыбалку будем ходить вместе.
– Ну ладно, – согласился новый знакомый, забираясь в салон, – у меня условия, конечно, не то что у олигарха – комнатка в сарайке оборудована на случай, если я бухой домой прихожу: Нинка меня в дом не пускает. У меня там даже телевизор есть черно-белый и проигрыватель «Аккорд» с пластинками. Удобства, конечно, во дворе… Ух какая у вас машина… Вся прямо новьем благоухает. У меня Нинка перед свадьбой так же пахла, и что потом из нее вышло? Родного, можно сказать, единственного мужа домой не пускает…
Василий смотрел за окно и словно не узнавал родные края.
– В комфортных условиях по-другому воспринимаешь красоту окружающей природы, – вздохнул он, – у меня «москвичок», к примеру, которому сто лет в обед, так он дребезжит и воняет бензином так, что думаешь, что и весь мир такой же дребезжащий и вонючий, а тут сидишь, как кум королю и сват министру, и в ус себе не дуешь. Подъехал к своему коттеджу, и тебе сразу принцесса приносит коктейль на подносике или шампанское с мандаринами. Дорого такая машина стоит?
– Не знаю, – ответил Гончаров, – мне ее подарили.
– Чтоб я так жил! – возмутился потомок ушкуйников. – Не в том городе я родился!
Дорога петляла, но все время шла вдоль южного берега озера. За соснами блестела поверхность Селигера, потом сверкающая гладь пропадала, но вскоре появлялась вновь. Попутчик показывал направление и не забывал сообщать о местных достопримечательностях:
– У нас тут вокруг много разных озер. Селигер, разумеется, самое большое – шутка сказать, двадцать шесть километров в длину, хотя как его мерить, если оно извивается все, как река. Тут ведь когда-то и в самом деле была река: ведь как-то греки добирались до варягов, то есть, наоборот, варяги плавали к грекам, потому что в Греции вино, а у варягов – одни мухоморы. Вот они и обменивались натуральным образом… А вот там направо деревня Радухово: у меня там баба была. Еще до армии она у меня была. У нас, правда, с ней ничего не было, потому что ей всего пятнадцать лет было… Но, несмотря на это, обещала ждать. И, как водится, обманула: вышла замуж за моего брата двоюродного. Я вернулся, а там как раз… Кино такое было: парень возвращается из армии, а его невеста за другого… Вот как-то так. Брат теперь в Твери таксует, жена у него другая, а та, которую я любил когда-то, тоже замужем… Вот здесь направо: там Слобода и Никола Рожок, а в другую сторону с версту отсюда – дом олигарха.
Машина остановилась у глухих металлических ворот. Василий вылез и постучал по воротам. Подождал немного и постучал громче. Потом ногой.
– Эй! – крикнул он. – Живые здесь есть?
Приоткрылась калитка, и в проем высунулась голова.
– По башке себе постучи, – посоветовал охранник.
– Я к вам человека привез, – объяснил местный житель.
– Мы не ждем никого.
– Но меня-то ты знаешь?
– Тебя не знаю. Видел пару раз, но не пущу ни тебя, ни твоего приятеля.
– Это очень уважаемый человек, – шепнул потомок ушкуйников, – ты с ним поосторожнее.
– Тогда тем более не пущу.
– Ты чего совсем… – начал возмущаться Василий, и вдруг за воротами прозвучал негромкий голос:
– Кого там еще черт привез?
– Тут какой-то на «Рендж Ровере», – объяснил охранник и исчез.
Из калитки вышел немолодой мужчина с седой бородой. Он кинул беглый взгляд на ушкуйника. Потом на дорогой внедорожник, а на Игоря не посмотрел вовсе.
– Пустите на постой, – попросил Гончаров, – на пару дней только, половлю рыбу и уеду. Заплачу, сколько скажете.
– Здесь не постоялый двор, – объяснил Пинегин, не оборачиваясь.
Он хотел скрыться за дверью калитки, но подполковник произнес ему вслед:
– Осень в этом году выдалась подлая. Снега ждали как манны небесной. Правда, посыпалась на ноябрьские с неба какая-то мелкая и жесткая крупа, но и ее разнесло ветром по окрестным полям, где дрожали от ужаса невпопад вылезшие на проклятый свет тонкие травинки озимой ржи.
Писатель вошел на территорию, закрыл за собой калитку, но через несколько секунд высунул голову и сказал:
– Заезжайте.
Они зашли в дом и сразу оказались в просторном помещении, очень похожем на гостиничный холл с мраморным полом. Сходство усиливала стойка, за которой в отелях обычно располагается служба портье, а здесь она была обычная барная, стена за ней была усеяна стеклянными полочками с винной коллекцией. Лестница с широкими мраморными ступенями вела на второй этаж.
– Чтоб я так жил! – восхитился ушкуйник, глядя на полки с бутылками. – Повезло же тебе, брат, так пристроиться.
Но Пинегин не обратил на его слова никакого внимания, словно никого, кроме него самого и гостя, здесь не было.
– Вас кто-то сюда направил? – спросил писатель нежданного гостя.
– Сам приехал. Узнал о вас от одной питерской дамы, которая была здесь пару лет назад. Вы еще подарили ей копченого линя на пять кило и напомнили о Константине Паустовском.
Пинегин кивнул, понимая, о ком идет речь, и продолжил:
– А вам самому нравится Паустовский?
– Один из лучших русских писателей. Когда я в первый раз прочитал «Корзину с еловыми шишками», я несколько дней смотрел на мир глазами писателя. Может, и сейчас смотрю.
– Значит, вы романтик?
– Вероятно, – согласился Гончаров, – а вы, похоже, нет.